в Мелави, в тройке сильнейших в Ареции, призы брал. Но увлёкся бодрящими смесями, посадил сердце и выбыл из большой игры. Первое время проматывал призовые, да так лихо взялся, что справился за пару лет. К чести его, не сторчался полностью и даже нашёл работу. Крутился возле рынка, доставлял крупные покупки из овощных лавок, а заодно и всякую другую зелень – покурить и расслабиться. На это народ смотрел спокойно, но в последнее время он и более тяжёлыми веществами не брезговал, и с рыночными ворами начал дела водить. Знаешь, как бывает: кошелёк вот только ущипнули, и сразу перекинули в новые руки, через три минуты он уже на другом конце ряда в грязи валяется пустой. Этого торговцы не любят, и когда парнишку прирезали, никто особо не удивился.
– Так что, он без головы был?
– Не-а, ты удивишься – без ног. До самых яиц отхватили.
Эмилия молча подошла к доске над столом, взяла мел и принялась рисовать. Набросала человеческую фигуру, чёткими линиями обозначила ноги, руки, пышную причёску и сердечко, старательней всего изобразила большой убедительный член. А голову и туловище нарисовала пунктиром.
– Вынужден согласиться, – кивнул Орен, – картинка очевидная. Но зачем?
– А бес его знает, – протянула Эмилия.
Дверь без стука распахнулась, в управлении действовало демократичное правило, что по срочному делу куда угодно, кроме допросной и уборной, можно входить без церемоний. В кабинет ввалился один из полицейских, работавших в храме Иммануила, грохнул на стол свёрток и доложил:
– Найдено в кустах возле Иммануила, предположительно, орудие!
– Как есть орудие, – согласился Орен, осмотрев находку. Обычная холщовая сумка, которую носят на плече или на поясе. У этой, поясной, ремешок был чистенько перерезан – любимый трюк рыночных воришек, промышляющих в толпе. А вот внутри лежало нечто особенное.
Эмилия подошла поближе:
– Что за придурок? Кто же такие вещи в сумке таскает?
– Случаи могут быть разные, – заметил Орен. – Торбу проще скрыть под плащом каким. А ты как хотела, чтобы он с ножнами на дело выходил?
– А пацаны наши навострились, – с некоторой гордостью сказал полицейский. – Состригают на раз, махнут бритвочкой, пока растяпы ушами хлопают, и ноги!
– Эту сбросили, не распотрошив. Похоже, когда наши налетели, жулик убраться не успел и струхнул. Кто из мелочёвки обычно работает у храма?
– Поспрашиваем. Видать, неопытный, из новеньких.
– Хорошо, Марк, спасибо. Возвращайся и узнай, чего ещё накопали.
Дверь за полицейским захлопнулась, а Эмилия всё не могла отвести взгляд от содержимого сумки. Это был изогнутый серповидный клинок из тёмного металла с удобной рукоятью, будто и правда хранящей тепло чьих-то рук.
– Какая прелесть, – восхитился Орен, – универсальная вещь, и горло перерезать, и кость отрубить, и рёбра вскрыть, если что. Хозяин, поди, убивается.
– Тем более что куклу свою пока не собрал.
– Куклу? – переспросил Орен, но Эмилия так глубоко задумалась, что не стала отвечать.
Не отреагировала она и на Алекса, который поскрёбся в дверь и почтительно поставил перед ней поднос с баночкой светлого мёда. Повертела её в руках, бросила в корзину для бумаг и обернулась к Орену:
– Покажи эту яйцерезку специалистам и сегодня же привези мне вместе с отчётом, – и вышла из кабинета.
Оба мужчины некоторое время смотрели ей вслед со сложными лицами, затем секретарь фыркнул и удалился, а Орен достал из мусорки мёд, открыл крышку и сделал глоток прямо из банки. Мёд был светлый, тягучий и душистый, с лёгкой горчинкой. Ещё одно из её предпочтений, которое стоило запомнить. Орен всё ещё надеялся, что однажды сумеет собрать вместе то, что она любит, создать уютный мир, в который Эмили заглянет – и останется. Важно не мешать ей отлучаться за тем, что он предоставить не может, лишь бы возвращалась. Ничего, он подождёт, он уже привык ждать и запоминать. Кофе с кардамоном, сладкие булочки с заварным кремом, долгий секс, запах франжипани, чёрный ром с островов, горячая карамель, власть, морские закаты, шёлковые платья, тихие убийства, полосатые коты, высокие светлоглазые блондины, цветы апельсина, шутки про смерть и вещества, поцелуи в шею, красные туфельки из лаковой кожи, месть, книги о чудесах, свобода, скошенная трава, химия, манго – и мёд из акации, если, конечно, не соврала, чтобы помучить бедного Алекса.
Вечером перед Эмилией лежал отчёт эксперта. Яйцерезка оказалась не чем-нибудь, а охренеть старинным оружием из Кемета, по приблизительным прикидкам, возраст его исчислялся тысячелетиями. Нога Колесованного ещё не ступила на землю, храма Безымянного не было даже в проекте, а молодым эрвийским богом и вовсе не пахло, зато звероголовые кеметские божества вовсю сражались за человеческие души, размахивая этим самым хопешем.
Вещь редкая, музейная, само обладание ею делало человека богачом, и кто может лучше знать о такой ценности, кроме коллекционера? А значит, завтра Эмилии предстоит навестить южный порт и старину Яки.
Блошиный рынок работал во все дни кроме субботы, но в пятницу там творилось настоящее безумие. Люди со всего Мелави сходились, чтобы потолкаться в узких рядах между душных лавочек, отыскать среди откровенного мусора что-нибудь интересное, проверить карманы рассеянных охотников за антиквариатом или просто послушать разговоры. Нигде не бывает таких свежих новостей как среди старья, этот необъяснимый городской закон Эмилия открыла ещё в детстве.
Блошиный рынок похож на бабкин сундук. Тёмная потёртая резьба на крышке, глупые картинки с красавицами наклеены изнутри, дно выстлано пожелтелыми городскими газетами. Откроешь и первым делом увидишь потёртые домашние платья и фартуки, их можно сразу отложить, только не пропусти среди хлама тонкий платок с кружевом и вышитую льняную рубашку. Несколько дамских журналов из прошлого века, сохранённых ради рецептов и выкроек, тёмная серебряная ложка, зачем-то белое чайное блюдце и венчик для взбивания. Жестяная коробка из-под леденцов, в которой лежат украшения: копеечные браслеты, облагороженные временем настолько, что кажутся дорогими, костяная брошка, тяжёлое некрасивое кольцо тусклого золота и нитка бус из гранёного радужного стекла. Ах, деревянная шкатулка с письмами, чьи лиловые буквы выцвели до бледно-розового; ах, мешочек лаванды и коричная палочка, потерявшие запах; ой, мумифицированный мышиный трупик. Бессмертные детские игрушки: сотни малышей однажды разбивали эту фарфоровую куклу, отрывали лапы медведю и швыряли в стену заводного жонглёра – а они всё целы. Шерстяная шаль в розах, карамелька. Уже проглядывает дно, уже понятно, что клада не будет, разве под нижним слоем газет найдётся бумажная ассигнация из дальней страны, давным-давно выведенная из обращения. Откладываешь в кучу барахла деревянную пирамидку без одного среднего кольца, берёшься за коробку пуговиц, споротых с десятка состарившихся кофт, но потом снова тянешься к игрушке. Краска
