пить с ней ром священник бы точно не стал, пришлось рискнуть.
– Вы были с ней знакомы? – наконец спросила она.
Отец Свилан уже начал проявлять нетерпение и ответил уклончиво:
– Я знал много заблудших детей этого города.
– Я подумала, с чего бы вам хоронить бродяжку здесь, самому. Хотя она, конечно, была символом, чистая душа и любящее сердце.
– У каждого есть свои тайны, не вам судить о чужой чистоте.
– Вот даже как? Вы настолько много о ней знали?
– Госпожа!
– Эмилия. Эмилия Грим.
Мужчина прикрыл глаза, как ей показалось, обречённо, он явно слышал это имя.
– Так чему обязан?
– Никак не можете поверить, что я действительно пришла ради местной дурочки?
– Колесованный видит, во мне нет высокомерия к падшим.
– Именно поэтому вы согласились провести службу сами и дали ей место на здешнем кладбище?
– Кто я, чтобы возноситься над последним из нищих и грязнейшей из блудниц.
– Грязнейшей? О чём вы вообще, при чём тут Надия, которая за всю жизнь не обидела и котёнка, а телом своим распоряжалась только по любви?
– Её грехи ушли с нею.
Реплики следовали одна за другой очень быстро, отец Свилан пытался снизить темп, делал многозначительные паузы и ускользал, но Эмилия отчётливо теснила его, как опытный фехтовальщик, прижимая к стене.
– …Когда вы встретили её впервые?
Он хотел, чтобы настырный голос перестал сверлить его уши, но ещё больше хотелось, чтобы перед глазами перестал мелькать один и тот же образ: невинное личико, слишком детское для пятнадцатилетней девчонки, каштановые кудри, пронизанные солнцем, тоненькое тело, едва прикрытое ветхим платьем. В его памяти она кружилась и смеялась, но он помнил и другой момент, когда улыбка её угасла и сменилась ужасом. Нужно было ответить этой невыносимой женщине, но назвать произошедшее словами, дать событиям прошлого понятные имена было выше его сил. Казалось, что тогда худенькая девочка оскалит жуткие жёлтые зубы, выпустит длинные когти и прыгнет ему на грудь, разрывая плоть и вгрызаясь в горло.
Но голос ввинчивался в мозг, и заговорить всё-таки пришлось.
Милая Надия не была ангелом, что бы там о ней ни думали. Печать греха стояла на ней с десяти лет. Именно тогда она погубила первую невинную душу: присматривала за младшим братиком и недоглядела, задремала на берегу, разморённая горячим летним солнцем. Очнулась от сдавленного крика, едва успев увидеть, как большая волна слизнула с мелководья ребёнка. Кинулась за ним, нырнула и сумела схватить, попыталась выплыть, но вода уже крепко держала обоих, увлекая всё дальше в море. Над головой сомкнулась мутная зелёная толща, мелькнули тени, перед глазами поплыли круги, а воздух враз исчез. Надия запомнила только жгучую боль в груди, а потом мир для неё потемнел, казалось, навсегда.
Но кто-то на берегу заметил неладное и вытащил обоих, правда, мальчишку спасти не удалось, а Надию успели откачать. Очнулась она через несколько дней, а когда заговорила, оказалась уже не в себе, – рассеянная, не вполне вернувшаяся, будто часть её рассудка уснула там, под тяжёлой горькой водой. С тех пор Надия так и осталась десятилетней девчонкой, не помнящие толком ни брата, ни последующей гибели родителей, ни проходящих лет.
Душа её не менялась, а вот тело росло и цвело, смеялось и прельщало, несмотря на нищенскую одежонку. Свилан помнил, как нашёл её под завалом, бездыханную, как выносил на руках, пытаясь понять, жива ли. Смачивал серое от пыли лицо прохладной водой и видел, как начинают трепетать густые тёмные ресницы, как под слоем грязи приоткрываются сладкие губы, жадно ищущие капли влаги, как рваная рубаха падает с тонких плеч и обнажает круглую яблочную грудку с розовыми сосками – уже не детскую, что бы там ни лгало её личико. Другие люди, слепые и доверчивые, видели только безумного ребёнка, но он-то узрел истинный облик, открывшийся перед лицом смерти. Соблазн, грех, погибель – вот какой она была. Если он, взрослый мужик, прошедший свой личный ад, видевший смерти чужих и близких, не сумел устоять перед демонским искусом, то могло ли это исчадье быть невинным?
Он принёс её в свой дом и запер, чтобы спасти мир от неё, но не спас и себя. Её тело не шло из головы днём и манило ночью, сияя и растворяясь в лунном свете. Он думал о нём постоянно и не переставал желать ни на секунду, даже когда уже обладал им. Его плоть насыщалась, но рассудок был вечно голоден, и в этом виделась воля ада. Иногда, борясь с искушением, он пытался выбить из неё демонов плетью, но едва на белой коже появлялись алые полосы, решимость исчезала, и он бросался на колени перед скорченным телом, слизывал красные капли, чувствуя на языке дьявольскую кровь. Это было безумие, однажды он убил бы её или себя, но в конце концов бесконечные дни поста и молитвы дали ему силы. Через несколько месяцев он купил для неё крошечную комнатку и отселил с глаз долой. И даже некоторое время думал, что демоны потеряли его след. Ошибся, ох как жестоко он ошибся тогда…
Прошло полжизни, и он уже мог без трепета встречать её, постаревшую, на улицах, а на её глупом беспамятном лице всё равно возникал дикий животный страх – единственное, что осталось у неё из прошлого.
Выслушав сбивчивый рассказ, состоящий в основном из недоговорок и пауз, Эмилия буднично спросила:
– Ну а прирезал-то зачем? Теперь-то чем она тебе помешала? – И поразилась гневу, мелькнувшему в мутных глазах.
– Клянусь! Господом моим и пылающим Его Колесом! Я не прикасался к этой женщине с тех пор.
– Чужими руками, стало быть?
– Я непричастен к её смерти.
– Ага, а про Малыша Ронни есть что сказать? – наобум спросила она и поняла, что попала в цель.
Отец Свилан задохнулся и пошёл красными пятнами:
– Не я отправил этого ублюдка в ад. Не простил, каюсь, но его крови на мне нет!
Эмилия некоторое время разглядывала перекошенное лицо, потом поднялась:
– Вот что. У тебя есть, скажем, час-полтора. До обеда никто не узнает про мелкие грешки святого отца Свилана, так что можешь подумать и принять какое-нибудь решение. Напишешь признание – память о тебе останется более или менее чистой, так и быть.
Вышла из кабинета, не встретив никого, служка куда-то запропастился, видимо, всегда старался держаться подальше во время визитов дам.
Орен ждал её у ворот храма, вера отцов запрещала посещать дома чужих богов. Не то чтобы он был религиозен, но без нужды традиции не нарушал. Вот если убийство или
