Казалось бы, такой результат должен был бы повести к пересмотру привычного взгляда на происхождение Всеволодка Городенского от Давыда Игоревича. Ведь главным доводом сторонников припятской локализации летописного Городна служило как раз естественное предположение, что территориально Городен следовало бы связывать с погоринскими владениями Давыда[428]. Однако этого не случилось: ошибочная генеалогическая схема оказалась затверженной. Трудности, с которыми она сталкивается, не были даже замечены. Попытка польского археолога И. Йодковского подкрепить ее конкретными аргументами[429] не выдержала критики; найденные при раскопках древнерусских Городна и Дорогичина свинцовые печати с изображением святого Иоанна Предтечи и надписью, которую И. Йодковский читал как «ДАВИДА СЛОВО», на самом деле оказались принадлежащими к многочисленной группе загадочных сфрагистических памятников с надписью «ДЬКЬСЛОВО»[430]. Характерно, однако, что, например, Η. Н. Воронин, отметив ошибочность интерпретации И. Йодковского, в самой идее о связи между Городном и Давыдом Игоревичем нисколько не усомнился. Он предположил, что Городен «повторяет» (?) название Давида-городка при устье Горыни, входившего будто бы в погоринские владения Давыда, и задался вопросом, «не предпринял ли Давыд Игоревич, еще будучи волынским князем <…> попытки проникнуть в Понеманье и закрепиться в нем?». Далее, подхватив ни на чем не основанную догадку А. М. Андрияшева, что Всеволодко мог после смерти Давыда унаследовать Погорину, откуда его якобы вытеснил затем волынский князь Ярослав Святополчич[431], исследователь присовокупил к ней еще одну: в результате этих событий Всеволодко будто бы и вынужден был искать убежище в далеком Городне[432]. Но как название Давида-городка (если действительно связывать последнее именно с Давыдом Игоревичем) могло быть перенесено в Понеманье, предполагаемую часть волынских владений Давыда Игоревича, если Погорину Давыд получил только после того, как лишился Волыни? Кроме того, низовья Горыни, насколько можно судить, во владения Давыда Игоревича (Погорину в узком смысле слова) не входило[433], поэтому связь названия «Давид-городок» именно с Давыдом Игоревичем вызывает сильные сомнения. Почему, далее, Погорина не была возвращена Всеволодку после изгнания вскоре с Волыни Ярослава Святополчича? Как, наконец, Всеволодко мог закрепиться в Верхнем Понеманье, если, по мнению самих А. М. Андрияшева и Η. Н. Воронина (на этот раз, как увидим, справедливому), оно входило во владения Ярослава Святополчича? Нежелание усомниться в привычной, но ложной генеалогии приводило к нагнетанию вопросов и противоречий, которые тем не менее не колебали приверженности историографии к традиционной схеме[434].
Если же наконец отказаться от восходящего к В. Н. Татищеву недоразумения, то – ввиду местоположения Городенской волости – отца Всеволодка Городенского естественно было бы искать среди князей, владевших в конце XI – начале XII в. Берестейской волостью. Теоретически здесь возможны три кандидатуры – Мстислава и Ярослава, сыновей киевского князя Святополка Изяславича, и их двоюродного брата Ярослава, сына волынского и туровского князя Ярополка Изяславича[435]. Действительно, в 1101 г. Берестейской волостью владел Ярослав Ярополчич[436]. Берестье он мог получить как до 1099 г., когда Давыд Игоревич оказался прогнан с Волыни, так и позднее, когда после гибели в 1099 г. Мстислава Святополчича, сменившего было Давыда на владимирском столе, Волынь перешла к Ярославу Святополчичу. Судя по тому, что в 1099 г. в войске Мстислава, оборонявшем Владимир Волынский от Давыда Игоревича, присутствовали «берестьяне» и «пиняне»[437], Святополк либо присоединил к волынским владениям сына также Турово-Берестейскую землю (восстановив таким образом удел своего покойного брата Ярополка, существовавший в 1078–1086/7 гг.), либо, что вероятнее, отдал Туров следующему по старшинству сыну – Ярославу. Таким образом очерчивается круг реальных и потенциальных владельцев Берестейской волости в конце XI – начале XII в., то есть круг возможных кандидатур на отцовство в отношении Всеволодка Городенского.
Однако первые две из этих возможностей следует признать маловероятными, поскольку в таком случае упоминавшийся выше брак Юрия Ярославина и дочери Всеволодка Городенского[438] становился бы неканоническим между кровными родственниками даже не 6-й, а как минимум 5-й степени:
Таблица 2
Присмотримся также повнимательнее к летописному известию о походе киевского князя Мстислава Владимировича на Полоцкую землю в 1127 г.: здесь в числе «братьи» Мстиславовой названы рядом «Всеволодко из Городна и Вячеслав Ярославин ис Кльчьска»[439]. Вряд ли так можно было выразиться, будь Всеволодко родным братом Вячеслава. Но что за Ярослав был отцом Вячеслава Клеческого? Не думаем, что то мог быть Ярослав Ярополчич[440], коль скоро последний, сидя в Берестье, заведомо не простирал своей власти до Клеческой волости (иначе в его руках должен был бы оказаться и Туров)[441]. Считаем поэтому, что были правы те исследователи, которые видели в Вячеславе Ярославиче сына Ярослава Святополчина[442], хотя вряд ли от брака с Мстиславной[443]. Если так, мы получаем еще один аргумент, в силу которого Ярослав Святополчич не мог быть отцом Всеволодка Городенского.
Ввиду сказанного, предпочтительнее выглядит третья из перечисленных возможностей, при которой подобных трудностей не возникает:
Таблица 3
Аналогичным образом вполне легитимным союзом между кровными родственниками в степени 3: 4 становится в таком случае и брак Всеволодка и Агафии:
Таблица 4
Итак, внимательное отношение к степени близости браков между родственниками внутри древнерусского княжеского дома помогает не только нащупать историографический миф, но и предложить возможное решение возникающих в этой связи вопросов.
Берестейский князь Ярослав Ярополчич умер в августе 1102 г. в заключении в Киеве – итог его возмущения против своего дяди, киевского князя Святополка Изяславича, годом ранее[444]. После этого
Берестье и, видимо, все дреговичские земли с Туровом (коль скоро именно в Турове княжит с середины XII в. Юрий Ярославин[445], а его упомянутый брат Вячеслав в 1120-е гг. – в Клеческе) снова, как при Ярополке Изяславиче и Мстиславе Святополчиче, оказались соединены с Волынью в руках Ярослава Святополчича. Берестейская волость рубежа XI–XII вв., вероятно, включала также территории позднейших Дорогичинской и Городенской волостей. На это указывают походы Ярослава Святополчича на ятвягов в 1112 г., а также несколько ранее[446]. По археологическим данным, и Городен, и Дорогичин в то время уже существовали как древнерусские крепости[447].
О потомстве Ярослава Ярополчича сведений нет, но судя по тому, что его сестра, вдова минского князя Глеба Всеславича, умерла в январе 1158 г. в возрасте 85 лет[448], он родился в 1070-е гг. и к 1101 г. вполне мог иметь одного или нескольких малолетних детей. Если так, то они (оно) должны были, как и их отец, попасть в руки киевского князя. По расчету лет эти данные хорошо согласуются с теми обстоятельствами, при которых Всеволодко впервые появляется на страницах летописи: к 1117 г. пребывающий при киевском дворе княжич достиг возраста, при котором дальнейшее существование без собственного удела начинает выглядеть как ущемление династических прав[449], и Владимир Мономах дал ему образованную по этому случаю Городенскую волость, выделив Верхнее Понеманье из владений Ярослава Святополчича. Вряд ли это могло произойти раньше, так как Всеволодко Городенский не значится среди участников похода на Глеба Минского в январе-феврале 1117 г.[450]
Образование Городенского княжества явилось, как можно думать, частью общего передела волостей, который происходил после смерти в 1113 г. Святополка Изяславича и вокняжения в Киеве Владимира Всеволодовича Мономаха. Было бы естественно, если бы этот передел включал в себя и наступление на исключительно обширные владения Ярослава Святополчича[451]. В 1117 г. имел место поход киевских, черниговских и галицких полков на Волынь, приведший к заключению договора между Владимиром Мономахом и Святополчичем на новых условиях[452]. Состоявшийся тогда же перевод Мстислава Владимировича из Новгорода в Белгород под Киев объясняет и главную причину давления на Ярослава: Мономах планировал передать Киев своему старшему сыну Мстиславу и потому стремился заранее ослабить генеалогически старейшего волынского князя, который в силу этого, очевидно, планировался в качестве преемника Владимира Всеволодовича по договору последнего со Святополком Изяславичем[453]. Думаем, что отказ от части турово-берестейских владений (если, конечно, Городен не отошел к Киеву уже в 1113–1116 гг.) и от претензий на Киев после смерти Мономаха как раз и был условием нового договора между Киевом и Волынью в 1117 г., просуществовавшего, впрочем, недолго: уже в следующем году Святополчич в надежде найти помощь за рубежами Руси «выбеже <…> из Володимера» то ли «в ляхы», то ли «в угры»[454].
