Возвращаясь к реконструируемому нами разделу Черниговщины в 1073 г., вполне допускаем (ввиду прецедентности средневековых волостных границ), что в той или иной степени они совпадали с позднейшими границами отчин Давыда и Олега Святославичей, как те с известной определенностью восстанавливаются по данным XII в. Владения Давыда составляли земли радимичей (Посожье) и к югу от Десны (Задесенье) и Сейма, владения Олега – области по Средней Десне вокруг Новгорода Северского и вятичей в Поочье[375](вместе с этой частью Черниговской земли Всеволод, конечно же, должен был получить и Муром). В результате подвластные Всеволоду земли – от Переяславля до Ростова – превращались в единый территориально-коммуникационный комплекс. Что касается Святослава, то складывается впечатление, что он стремился, по возможности, восстановить под властью Киева историческое территориальное единство Русской земли в узком смысле слова.
В качестве одного из выводов заметим также, что, похоже, границы земель-уделов Ярославичей по разделу 1054 г. пока еще отнюдь не выглядели в глазах их владельцев основой тех земель-отчин, какими они уже воспринимались следующим поколением – внуками Ярослава.
VII. Городенское княжество и городенские князья в XII веке[376]
Сведения о Городенском княжестве появляются в летописях в первой трети XII в. Князь Всеволодко отправляется в общерусский поход против Глеба Всеславича Минского, организованный киевским князем Мстиславом Владимировичем в 1127 г., «из Городна»[377]. Этот же «Всеволод Городеньский» участвует в походе Мстислава Киевского на Литву в 1131 г.[378] Городенским назван Всеволодко и в сообщении о его кончине под 1141/2 мартовским годом[379]. Можно думать, что городенским столом Всеволодко владел уже с 1117 г., когда киевский князь Владимир Всеволодович Мономах выдал за него свою дочь Агафью[380].
Городенское княжество унаследовали и сыновья Всеволодка. В 1144 г. «Всеволодковича два Борис и Глеб» обозначены среди участников похода киевского князя Всеволода Ольговича на Владимирка Володаревича Галицкого[381], следовательно, они должны были иметь к этому времени свои столы. По крайней мере Борис сидел в Городне: «Борис Городеньский» входил в число сторонников Изяслава Мстиславича Волынского в борьбе последнего за Киев против суздальского князя Юрия Владимировича Долгорукого в 1151 г.[382]В 1166 г. городенским князем под рукой киевского князя Ростислава Мстиславича назван уже Глеб Всеволодкович[383]. После смерти Ростислава в 1167 г. «к Всеволодковичема» как к «своим ротником» шлет послов волынский князь Мстислав Изяславич, намереваясь идти на Киев[384]. Двойственное число подразумевает не Бориса и Глеба Всеволодковичей, а Глеба и его младшего брата Мстислава[385], судя по тому, что в военных действиях на стороне Мстислава Изяславича в 1167–1168 гг. принимает участие именно Мстислав Всеволодкович[386]. Это значит, что Бориса Всеволодковича скорее всего уже не было в живых (умер не позднее 1166 г.). В начале 1170 г., во время второго похода Мстислава Изяславича на Киев, захваченный суздальцами Андрея Юрьевича Боголюбского, который посадил там своего младшего брата Глеба, «Всеволодича пустила бяшета (опять dualisl – А. Н.) свою помочь»[387], то есть имеются в виду все те же Глеб и Мстислав Всеволодковичи. Однако по взятии Киева в феврале-марте 1170 г. Мстислав Изяславич заключает «ряд» только с одним Всевол одковичем[388]. Им был Мстислав, как то видно из его упоминания в качестве городенского князя в 1184 г., во время общерусского похода против половцев[389]. Отсюда заключаем, что примерно в феврале 1170 г. Глеб Всеволодкович умер; очевидно, грозившая смертью болезнь Глеба и помешала его младшему брату лично отправиться на помощь Мстиславу Изяславичу, как он это сделал полутора годами раньше. В 1173 г., когда смоленские Ростиславичи отказались признавать старейшинство Андрея Боголюбского и захватили Киев, Андрей «повеле» идти на Киев среди прочих «и полотьскымь княземь <…> всимь, и туровьскымь, и пиньскимь, и городеньскымь»[390]. Если множественное число в отношении городенских князей употреблено здесь не по инерции фразы, то это указывало бы на существование в начале 1170-х гг. по крайней мере двух, а скорее (ввиду употребления двойственного числа в соседних статьях) даже трех относительно взрослых представителей третьего поколения городенской династии – внуков Всеволодка.
В результате вырисовывается следующая хронология городенских князей: Всеволодко (не позднее 1117–1141/2), Борис Всеволодкович (1141/2 – не позднее 1166), Глеб Всеволодкович (не позднее 1166–1170), Мстислав Всеволодкович (1170 – не ранее 1183). Эти выводы заметно отличаются от наблюдений Μ. П. Погодина[391], от данных, приведенных в генеалогическом компендиуме Н. А. Баумгартена (со ссылкой на Μ. М. Погодина)[392], у О М. Рапова[393] и в иных справочниках.
В немногочисленных летописных упоминаниях о Всеволодке Городенском отчество князя нигде не приводится. Несмотря на это, в науке повсеместно и прочно утвердилось мнение, что он был сыном Давыда Игоревича, одного из самых беспокойных внуков Ярослава Мудрого[394]. Никаких сомнений в таком родословии основателя городенской династии, насколько нам известно, никогда не высказывалось[395]. Между тем, есть по меньшей мере два существенных повода, которые вполне оправдывали бы подобные сомнения. Первый – из области канонического права, второй связан с наследственной преемственностью владельческих прав городенских князей.
До сих пор не обращалось внимания на то, что традиционная генеалогия делает неканонически близкородственным упомянутый выше брак Всеволодка с Мономаховной, заключенный в 1117 г.: «Том же лете Володимер отда дщерь свою Огафью за Всеволодка»[396]. Что за Всеволод имеется в виду, летописец не уточняет. Впрочем, ясно, что это известие не может относиться ни ко Всеволоду Ольговичу, ни к его двоюродному брату Всеволоду Давыдовичу, внукам черниговского, а затем киевского князя Святослава Ярославича, как то видно из сообщения «Ипатьевской летописи» под 1144/5 г.: «Тон же зиме Всеволод (Всеволод Ольгович, тогда князь киевский. – А. Н.) отда две Всеволодковне, Володимери внуце, едину за Володимера за Давыдовича, а другу за Яросла[в]личя, за Дюрдя (Юрия Ярославича, впоследствии князя туровского. – А. Н.), об одинои неделе»[397]. Остается думать, что мужем Агафии Владимировны стал именно Всеволодко Городенский. Так и считается в науке. Но тогда, если оставаться при общепринятом мнении о происхождении Всеволодка, этот брак был бы союзом между правнуками одного лица, в данном случае – киевского князя Ярослава Владимировича:
Таблица 1
Браки столь близкой, 6-й (3: 3), степени кровного родства, как хорошо известно, запрещались церковью. В древнерусской «Кормчей книге» читаем: «Тако есть право уне (относительно. – А. Н.) поимания: брата два – то две колене; дети тою – то 3-е колено: дотоле нелзе поиматися. Внучи тою – 6-е колено: не лзе же (выделено нами. – А. К), 7-е колено и 8-е, то уже достойно поиматися»[398]. Эта общецерковная норма отражена и в целом ряде других канонических текстов; так, в начале XIV в. она категорически подчеркивается в послании константинопольского патриарха Нифонта к великому князю владимирскому Михаилу Ярославину Тверскому в связи с обвинениями митрополита Петра (как выяснилось, необоснованными) в благословении близкородственных браков: «Велико есть то дело и велми гневить Бога, еже от крови 6 степень пращаеть и благословляеть: аже 6 степень отъинудь отсечено и запрещено; не бывало то дело николиже промежи кристиян»[399].
Конечно, патриарх несколько преувеличивал, и как на латинском Западе, так и на Руси известны отдельные случаи, когда для политических браков делались исключения. Но то были именно исключения, которые соответствующим образом и трактовались. Так, для брака в 1103 г. польского князя Болеслава III и Сбыславы (дочери киевского князя Святополка Изяславича), которые состояли в кровнородственной близости именно 6-й степени, краковский епископ Балдвин специально исхлопотал разрешение папы Пасхалия II ввиду «необходимости для страны» («patrie necessitas»); папа пошел навстречу и одобрил брак, «но не как канонический и обычный, а в виде исключения»[400]. Подобное же разрешение было истребовано в Риме и для второго брака волынского князя Василька Романовича с Добравкой, внучкой польского князя Казимира II, с которой брат Даниила Галицкого находился в кровном родстве 6-й степени; сохранилась даже булла папы Иннокентия IV от 1247 г. на этот счет[401]. Бывали случаи, когда власть имущие игнорировали церковные запреты – как, например, новгородский князь Святослав Ольгович, который в 1136/7 г. «веньцяся своими попы», несмотря на запрет епископа Нифонта, что воспринималось как скандал и заносилось на страницы летописей[402]. Весьма показательно, что среди внутрирусских междукняжеских браков домонгольского времени с достаточной достоверностью удается выявить только три или четыре близкородственных союза, причем один из них, если и был близкородственным, получил особую санкцию митрополита[403], а два были расторгнуты впоследствии, когда политический интерес, их обусловивший, утратил свою актуальность[404]. Случаи, когда подобные, заключенные из политических интересов браки по прошествии времени расторгались, известны и в Византии, причем (что важно) делалось это со ссылкой именно на их неканоничность[405]. Очевидна неустойчивость такого рода брачных союзов, которая вполне осознавалась вступающими в них сторонами.
