— Мне все равно, — пожала плечом Марина. — А ты-то кто?
— Никто, — буркнул Воробушек. — Я совершенно аполитичен и даже на выборы не ходил.
Выборы — региональные, о них Марина уже наслушалась. У посольства ее атаковал странноватый тип: цветастый платок на шее, седые волосы развеваются на ветру. Из всех сознательных гражданок, явившихся избирать российского президента, в сеть к Бернару угодила именно она. Причина — пустячная: была в юбке (против обыкновения). У Бернара к девицам в джинсах — никакого уважения, из посольства одни «недостойные» выходили.
Новый знакомый как заведенный говорил о внутренней политике — скатываясь на тему иммиграции: он отчаянно ненавидел выходцев из Африки всех оттенков. К китайцам, заполонившим тринадцатый округ Парижа, относился терпимо, считал их трудоголиками — в противоположность «тунеядцам, которые только и могут, что сидеть на дотациях и клюв разевать шире головы». Русские вызывали у него смешанные чувства. «Каждый случай надо рассматривать отдельно», — Бернар тер пальцем бровь; седая и мохнатая, она топорщилась во все стороны — маленькая щетка, которой вышел срок. «Если о девицах говорить — те, что сюда понаехали, все потаскушки. За красивой жизнью прискакали. А вот им! — Бернар делал неприличный жест, дергал косматой бровью. — Я из России жену возьму».
Два года назад пятидесятисемилетний Бернар зарегистрировался на сайте знакомств и вступил в ожесточенную переписку, подыскивая «молодую, без ребенка и без амбиций». Тех, кому за тридцать, — заворачивал: «Форму теряют».
«Эту форму!» — Бернар постучал согнутым пальцем по голове. Он увлек Марину в кафе, «на двадцать минут». «Я читал статью, — Бернар сморщился, хотел чихнуть, но передумал. — После сорока женщина останавливается в развитии». — «Да, мы такие», — хмыкнула Марина.
Бернар жил в однокомнатной квартирке в престижной части семнадцатого округа, работал в туристическом агентстве неподалеку от дома и грозился все бросить и поселиться в Москве, куда регулярно катался на смотрины. Русский язык учил с год, но, кроме «здравуйтие», «миниазавутбернар» и прочей мелочи, ничего не мог изречь. Еще где-то подцепил «идинакуй» и вворачивал, когда был несогласен. И хохотал.
В Россию он хотел перебраться, «чтобы не видеть эти рожи», — Бернар покосился на африканца, сидевшего за соседним столиком, столкнулся с ним взглядом и приветливо улыбнулся. Жизнь Бернара была тяжела — слишком ко многим он накопил претензии. Претензии делились на частные (к консьержке, соседям, клиентам турагентства) и глобальные (к иммигрантам, озоновой дыре, Джорджу Бушу). Своим персональным врагом Бернар считал французскую соцпартию, на выборах — о ужас! — победившую в двадцати регионах из двадцати двух: «Я два дня пил успокоительное!»
Если бы Марина в тот день не спешила на выставку манги, то одной беседы с Бернаром ей хватило бы на всю жизнь. Но она быстро убежала; Бернар несколько раз звонил, рассказывал какие-то интересные вещи о Франции. И когда Марина привыкла к его присутствию, попросил «сделать одну вещь». Что именно — не сказал: «Надо увидеться».
108
— Пойдешь встречаться с Сенбернаром?
Американка Марго это любила: тусовки, кафешки, бла-бла по телефону. Маринка полгода просидела в заточении и сломалась. Теперь ей регулярно звонит озабоченный брачным вопросом шиза, Поль какой-то появился, на выставке манги его подцепила. Воробей опять же. И вся эта трепотня — от неумения себя занять.
— Корто! Бернар столько всего рассказывает! Посоветовал Далиду послушать. У тебя есть Далида?
— Сенбернар открыл Америку. У кого ж ее нет. Так и слышу, как она завывает: «Жё сюи маля-а-дё!» Кстати, Матьё подкинул телефон одного типа, тот биологов ищет. Может, поработаю с ним.
Она была уже в коридоре. Шутканул вдогонку:
— Цаплю на помойку закинешь?
Полуметровая цапля, жестяная, стояла возле дома полдня — выбросили. Как увидел, подумал: Маринка будет возвращаться — точно в нее вцепится. Подобрал бы кто… Не пронесло.
Она все какие-то бирюльки в дом покупает, украшательством занимается. На это денег хватает, а вот на следующий учебный год — хотелось бы знать, где она наскребет. Недавно почву прощупывала: удастся ли ей семейный вид на жительство получить. Сказал: «Брачные игры — это не ко мне».
109
Вечные насмешки, бесконечный сарказм. Бернар — «Сенбернар». Далида «завывает». Цаплю — на помойку… А песня Сержа Ламы “Je suis malade” за душу схватит кого угодно, только не Корто. Слушала ее, когда Вадим исчез. Изводила себя. В этом была сладость: дойти до дна отчаяния. «Я не вижу снов, у меня больше нет прошлого. Без тебя я как ребенок в спальне детского приюта, и моя кровать — перрон вокзала, с которого ты уезжаешь. Я болен, я так болен — как по вечерам, когда мать уходила, и меня затопляло отчаяние. Я пью по ночам, но не чувствую вкуса, и на всех кораблях полощется твой флаг, я не знаю, куда бежать, ты повсюду… Я болен, я так болен…» Именно это и говорила Анька: «Марина, ты больна. Болезни проходят». Да, как горячка — почему он ушел? Лишь бы узнать почему! Сорвалась в Москву… В Москве стала пить, не чувствуя вкуса, пытаясь заглушить пакостного попугая: почему-почему-почему… Неужели он, Корто, не знал этого озноба? Заявил: «Орать “Я бо-олен!” может только действительно больной». Денис, болен — это не от слова «болезнь», а от слова «боль». Неужели ты не знал боли, от которой хочется закричать?
Так с ним иной раз не хватает… простоты. И тепла.
Недавно простыла — торчал у компьютера, из-под одеяла выбиралась, чай с медом делала сама. Видите ли, «человеку вредно, когда с ним носятся». У него от этого «жалость к себе и лень разыгрываются».
Адаптируешься. Меньше просишь и меньше даешь. И последний кусок шоколада очень даже спокойно за щеку отправляется.
«Ребенок от него будет таким же!» — предупредил Воробушек. Ну, ребенка Корто не просит. Они — как две части расколотого камушка: складываешь — сходятся, отпустишь — распадаются. Не распадались бы, да ее никто не удерживает. Чтобы оставаться вместе, надо самой выкарабкиваться, учиться дальше. А эта учеба — не совсем то, что ожидалось, и диплом дверей не откроет. За следующий год опять семь тысяч евро выложи. Где их взять? Плюс нужны деньги на банковском счете — чтобы видели власти: палатку на набережной Сены не поставишь. Занять? Ну разве что у Поля. У него-то есть. Подошел на выставке манги: костюм с иголочки, сама вежливость. Хорош собой: метр девяносто, волосы ежиком, улыбка приятная. Руки большие, ухоженные. По-японски говорит, по-английски и по-итальянски, полиглот. Книжным маркетингом во «Фнаке» занимается. Неравнодушен к манге. Имеет связи в издательствах, и есть знакомый в студии, где мультики делают.
После выставки два раза встретились, первый — в кафе, второй — в гости позвал. Живет один, купил квартиру в кредит: «Зачем счет потрошить? Взял в долг у банка на двадцать лет». Рисунки ему понравились, даже неоконченные «Похождения Свиньи Марго». Он вредноват, но умен. И явно заинтересован: услышал, что у нее кто-то есть — поморщился, как от кислого. Выспросил про Корто, подвел итог: «Не понимаю, что ты с ним делаешь». Ему, успешному, каждое утро бегущему на работу с высунутым языком, дико слышать, что кто-то живет, как хочет, отчитываясь только перед собой. И что этого кого-то любят.
110
Мадам Мартен сообщила Альберто по секрету, что жильцы его подумывают съехать. Не знак ли это свыше — с Катьей дело потихоньку двигается, шутить вот начали. Скоро можно спросить, что она думает о жизни в деревне… А жильцы-то хороши — помалкивают! Вспомнилось — когда они заселялись, глупо вышло: указал на белый кружок на кухонном столе, попросил: «Вы его не оттирайте». И добавил: «А утиное чучело можете выбросить». Не выбросили.
Кружок остался от Вероникиной чашки. Выложил подставку: «Для горячего». Она разливала чай: смотрел на прядку, убранную за аккуратное ушко. Три дня как приехала, а он уже маялся, не знал, как сказать, что сразу понял — это она и есть, она, Вероника, он ее ждал или искал, неважно, но это она. Вероника взяла чашку, и он решился — промямлил. Улыбнулась — сделал шаг к ней, она поставила чашку на стол. Мимо подставки.
Недели три назад кто-то звонил из Нормандии. Номер незнакомый, сообщения не оставили. А вдруг Вероника? Но уж очень нелепа идея. Не перезвонили.
Все чаще мысль крутится — съездить к Катье в Новабарксакс. Когда ходили с Мариной на голубятню, нашептал птицам желание. В детстве часто сбывалось. Может, и сейчас сбудется.
111
В аэропорту Шарль де Голль длинные эскалаторы, укрытые стеклянными сводами. Эскалатор уносит ее прочь от земли, ближе к небу. После неба будет дом: отец в клубах сигаретного дыма, запах перегара, мама у плиты — кашляет и разгоняет дым рукой. Кошачья миска под табуретками с посудой из шкафчиков. Облезлые стены в коридоре — мама так и не доделала ремонт. Орущий телевизор. В тридцать лет возвращаться в отчий дом… А что, есть куда вернуться?
