Скользкий ублюдок оживленно разговаривал, когда мы появились из леса, но стоило ему заметить меня, как он умолк и отступил под защиту своих воинов. Когда я приблизился, он приветствовал меня по имени, но я не обратил на него внимания, послав Тинтрига между двумя отрядами, и соскользнул с седла.
— Почему ты не занял форт? — набросился я на Меревала, кинув поводья Годрику.
— Я… — начал было он, но потом посмотрел куда-то в сторону. Этельфлед со свитой стремительно приближалась, и он определенно решил дождаться ее прибытия, прежде чем отвечать.
— Засранец сдался? — спросил я.
— Ярл Хэстен… — тут Меревал вновь запнулся и пожал плечами, словно не зная, что ответить, и не понимая, что происходит.
— Это легкий вопрос! — угрожающе сказал я.
Меревал был порядочным человеком и стойким воином, но сейчас выглядел донельзя смущенным. Его взгляд бегал по группе окружающих его священников. Тут стояли отец Цеолнот со своим беззубым братцем Цеолбертом, а также Леофстан. Всех несказанно привело в замешательство мое внезапное появление.
— Он сдался? — медленно и громко повторил я вопрос.
От ответа Меревала спасло прибытие Этельфлед. Она протолкнулась сквозь священников.
— Если тебе есть, что сказать, лорд Утред, — ледяным тоном произнесла она с седла, — то поведай мне.
— Я хочу лишь знать, сдался ли этот кусок дерьма, — сказал я, указав на Хэстена.
Ответил отец Цеолнот.
— Госпожа, — заговорил священник, нарочито не обращая на меня внимания, — ярл Хэстен согласился присягнуть тебе на верность.
— Согласился на что? — поперхнулся я.
— Тишина! — крикнула Этельфлед.
Она оставалась в седле, возвышаясь над нами. Её свита, по меньшей мере сто пятьдесят воинов, последовала за ней от берега реки и остановилась ниже по склону.
— Расскажи, о чем вы условились, — потребовала она у отца Цеолнота.
Цеолнот встревоженно оглянулся на меня и посмотрел на Этельфлед.
— Ярл Хэстен — христианин, госпожа, и ищет твоего покровительства.
По меньшей мере трое из нас одновременно раскрыли рты, но Этельфлед хлопнула, призывая к тишине.
— Это правда? — спросила она у Хэстена.
Хэстен поклонился ей и коснулся серебряного распятия поверх кольчуги.
— Хвала Господу, это так, госпожа.
Ответил он чинно, смиренно с подкупающей искренностью.
— Лживое дерьмо, — пробурчал я.
Он не обратил на меня внимания.
— Я обрел искупление, госпожа, и пришел к тебе просителем.
— Он искупил свои грехи, госпожа, — твердо произнес высокий человек рядом с Хэстеном. — Мы готовы, госпожа, нет, даже жаждем присягнуть тебе в верности, и как христиане молим о покровительстве.
Он обратился к ней на английском и говорил учтиво, а под конец слегка поклонился Этельфлед. Она выглядела изумленной, что неудивительно, поскольку высокий человек казался священником, по крайней мере, носил длинную черную рясу, подпоясанную веревкой, а на груди у него висело деревянное распятие.
— Кто ты? — спросила Этельфлед.
— Отец Гарульд, госпожа.
— Датчанин?
— Я родился здесь, в Британии, — ответил он, — но мои родители прибыли из-за моря.
— И ты христианин?
— Милостью Господней, да.
Харульд был суровым, смуглолицым мужчиной с посеребренными сединой висками. На моем веку он не был первым обращенным датчанином, и не первым, кто стал священником.
— Я сызмальства христианин, — добавил он.
Говорил он веско и уверенно, но я заметил, что его пальцы непроизвольно сжимаются и разжимаются. Он волновался.
— Ты что, хочешь сказать, этот паршивый кусок дерьма тоже христианин? — я кивнул на Хэстена.
— Лорд Утред! — предостерегающе произнесла Этельфлед.
— Я саморучно его крестил, — с достоинством ответил мне Гарульд, — хвала Господу.
— Аминь, — громко поддакнул Цеолнот.
Я посмотрел в глаза Хэстену. Я знал его всю взрослую жизнь, и жизнью своей он был обязан мне, ведь я его спас. Тогда он поклялся мне в верности, и я верил ему, поскольку он обладал заслуживающим доверия лицом и искренними манерами. Но Хэстен нарушил каждую данную им клятву. Он был пронырой, коварным и смертоносным, как горностай. Его честолюбие превышало достижения, поскольку судьба позаботилась о том, чтобы я раз за разом разрушал его замыслы. В прошлый раз подобное произошло в Бемфлеоте, когда я уничтожил его армию и сжег флот, но по милости судьбы Хэстен всегда выходил сухим из воды. И сейчас он здесь, без надежды заперт в Эдс-Байриге, но улыбается мне, словно давнему другу.
— Он такой же христианин, что и я, — буркнул я.
— Госпожа, — Хэстен посмотрел на Этельфлед и вдруг, что совершенно поразительно, рухнул на колени, — клянусь жертвой Спасителя нашего, что я истинный христианин.
Он говорил смиренно, сотрясаясь от нахлынувших чувств. Даже слезы выступили на глазах. Внезапно он широко распростер руки и обратил лицо к небу.
— Да поразит меня сей же миг Всевышний, если я лгу!
Я выхватил Вздох Змея, клинок громко и отрывисто лязгнул по горловине ножен.
— Лорд Утред! — в тревоге воскликнула Этельфлед. — Нет!
— Я собирался выполнить работу за твоего бога, — сказал я, — и поразить его. Ты меня остановишь?
— Господь сам уладит свои дела, — едко заявила Этельфлед и повернулась к датскому священнику. — Отец Гарульд, ты уверен, что ярл Хэстен христианин?
— Да, госпожа. Он проникся раскаянием и радостью при крещении.
— Хвала Господу, — прошептал отец Цеолнот.
— Довольно! — оборвал их я. В руке я сжимал Вздох Змея. — Почему наши люди еще не в форте?
— Они там будут! — ядовито процедил Цеолнот. — Таков уговор!
— Уговор? — голос Этельфлед звучал настороженно, она, очевидно, подозревала, что священники превысили полномочия, когда заключили договор без её согласия.
— О чем вы договорились? — спросила она.
— Ярл Хэстен, — осторожно начал Цеолнот, — хочет присягнуть тебе на верность во время пасхальной мессы. Он желает, чтобы радость воскрешения Господа нашего освятила этот акт примирения.
— Плевать я хотел, что он собрался ждать праздника Эостры, — сказал я, — поскольку мы займем форт немедленно!
— Форт передадут на Пасху, в воскресенье, — ответил Цеолнот. — Таков уговор!
— На Пасху? — переспросила Этельфлед, и любой знакомый с ней мог уловить в голосе недовольство.
Она не была глупа, но оказалась не готова отмести надежду на то, что Хэстен в действительности христианин.
— Это послужит поводом к примирению, — уговаривал её Цеолнот.
— А кто ты таков, чтобы заключать подобное соглашение? — спросил я.
