У Наставницы собственный почерк был. Почему я и не снимаю со стены на кухне лозунг, написанный ее рукой. В тех знаках и по сей день чувствуется ее дыхание.
Сколько бы подобной работы Наставница ни выполняла, она никогда не теряла себя. Сохраняла свою манеру и стиль до самой смерти. Даже когда ничего не осталось от ее тела, душа внутри написанных ею строк живет рядом со мной до сих пор.
Набираю в волосяной кончик побольше туши и, опустошив свое сердце, медленно опускаю кисть на бумагу.
Весной ешь горчинку, летом — кислинку, осенью — пряность, зимою — жиры…
Внезапно на бумаге появляются ровно те же слова, что когда-то писала Наставница.
Закончив последний знак, рука моя взмывает — легко и беззвучно, как тарелочка инопланетян в небеса. Мои легкие наполняются свежим воздухом. Кажется, лишь на миг, но мне все-таки удалось достичь Абсолютного Му?
Но нет. Чего-то недостает. То ли тяжести в основаниях букв, то ли четкости линий, то ли… ощущения жизни? В общем, что-то принципиально не так. Но такова моя нынешняя реальность.
С этой мыслью и прицепляю к стене свой новогодний девиз. Зеленоватым маскировочным скотчем рядом с девизом Наставницы.
* * *
Проходит еще три дня, и почтовый ящик «Канцтоваров Цубаки» начинает заполняться посланиями. Прежде всего теми, что предназначены для сожжения на алтаре фумидзуки.
Письма, полученные на свое имя, люди обычно не могут выкинуть сразу. Ведь, что ни говори, а это чьи-то застывшие во времени мысли. Но если эти письма так и хранить при себе, их скапливается такое количество, что сама реальность заставит установить для них в доме какой-то терпимый предел.
Семейство Амэмия все это предусмотрело.
Не знаю, уместно ли так говорить, но мои прародительницы передавали этот ритуал из поколения в поколение так же, как любители поминок по сломанным иглам или фанаты кремации любимых кукол. Они давали священный обет: провожать на тот свет Духов Слов, принимающих форму того или иного письма, через обряд сожжения.
Как, видимо, и следует ожидать, подавляющее большинство таких писем — любовные послания. Письма от бывших любовников я выкинуть не могла, все хранила под рукой, а избавлялась от них, лишь когда им вдогонку приходило сообщение о том, что разбитое сердце утешилось и связало себя узами брака с кем-либо еще. Но, конечно, даже после этого я не выбрасывала их в мусорную корзину.
Некоторые из «разбитых сердец» прилагали к письму для сожжения целый ворох открыток, включая новогодние, и писем, полученных от предмета своих обожаний за минувший год. А в качестве оплаты за дополнительные услуги — или как подношение духам за беспокойство — вкладывали в конверт еще и почтовые марки на сумму по прейскуранту. Такие послания мы принимаем для сожжения в течение всего января, а уже в феврале-марте разбиваем их на несколько групп и предаем огню с надлежащими прощальными молитвами. Превращать чьи-то слова в священный прах — чуть ли не древнейшая из услуг, которые оказывали мои прабабки, и уж точно важнейшая из всех, что они выполняли в течение года.
С января «Канцтовары Цубаки» возобновили этот сервис после нескольких лет перерыва. Когда умерла Наставница, магазинчиком стала заведовать тетушка Сусико, и таких услуг больше не предлагалось. До тех пор, пока сюда не вернулась я.
К январю таких писем стало приходить все больше, хотя ни одно из них не было адресовано лично мне. И от этого, конечно, становилось немного грустно. Весь декабрь я провозилась с оформлением чужих открыток, и на то, чтобы посылать такие открытки самой, меня уже не хватало. Все друзья, что остались у меня за границей, давно уже поздравляли друг друга по мейлу. А посылать новогоднюю открытку госпоже Барбаре, живущей у меня перед носом, было бы как минимум странно.
В этом году «Канцтовары Цубаки» открылись аж 4 января. Хотя многие магазины Камакуры по традиции отдыхают только 31 декабря, а уже с 1 января вновь открывают двери для посетителей. В сравнении с ними «Цубаки», пожалуй, заведение слишком расслабленное.
Я наивно полагала, что в первые дни января клиентов ожидать не стоит, но просчиталась. Не успел магазинчик открыться снова, как в него тут же начали забегать туристы, приехавшие посетить храмы Камакуры с новогодней молитвой.
В первый же день я продала все десять подарочных наборов, которые еще в декабре собрала на пробу из канцтоваров, продать которые уже и не надеялась. Добрый знак, подумала я. Если так пойдет дальше, может, стоит закрыться опять, чтобы собрать еще с десяток таких же?
Но тут в магазин заглянула Мадам Кефир на пару со своей внучкой-кокэси. Я как раз была занята с покупателями и не могла поболтать с ними подольше, но поняла, что они вернулись из родительского дома, куда ездили на праздники погостить. Нога у Мадам Кефир совсем зажила, а Куколка с нашей последней встречи подросла чуть ли не на целую голову. Обе выглядели вполне жизнерадостно.
Уже прощаясь с ними, я тихонько спросила у Куколки, как там вопрос с ее «секретным письмом».
— Про сенсея можно забыть! Он женился, — отрубила малявочка, не задумываясь. Видно, уже нашла себе новое развлечение, подумала я и улыбнулась, увидев ленточку в волосах Мадам Кефир — такую же синюю в белый горошек, как и весь остальной наряд.
Эти бабушка с внучкой наверняка удивились бы, расскажи я им о своих отношениях с Наставницей. Из магазинчика они выходили, взявшись за руки, точно лучшие подружки, которых слегка разделяет возраст.
Барон навестил «Цубаки» ближе к вечеру шестого января.
К тому часу почти непрерывный поток клиентов ненадолго иссяк. Склонившись над бумагами за конторкой, я услышала цоканье деревянных сандалий. А когда подняла голову, передо мной уже стоял Барон с белым пластиковым пакетом в руке.
— Нанакуса́![61] — крикнул он вместо приветствия и, развернувшись, уже собрался выйти вон, когда я окликнула его:
— Подождите!
Чтобы задержать Барона хоть ненадолго, я предложила ему саке. Не задумываясь и таким растерянным тоном, что стыдно и вспоминать.
Спешно разогрев на печке кастрюльку с саке, я налила горячий напиток в бумажный стаканчик и протянула ему — так, как это положено предлагать клиентам всю первую неделю января.
— Сладкое саке обычно пьют летом, не так ли? — брякнул он, едва пригубив.
Я остолбенела от удивления. Всю жизнь полагала, что сладкое саке — напиток зимний.
— Разве?
— «Сла-адкое саке — с жаро-ой накоротке!» — протянул он нараспев. — Когда-то так кричали на улицах зазывалы. Сладкое саке — отличное средство для поддержания температурного баланса, заруби себе на носу!
Так заявил Барон и залпом осушил стаканчик до дна. Наверное, обжег себе горло, подумала я, глядя на его покрасневшую вмиг физиономию.
— Но раз оно летнее… Значит, его и разогревать не нужно? — робко уточнила я, совсем запутавшись.
— Вот именно! Оно и охлажденное вкусное! — ухмыльнулся Барон. И, буркнув короткое «спасибо», растворился в дверном проеме.
После него на столе остался белый пакет. Развязав узелок, я почуяла запах свежей, стылой земли. Неужели Барон сам сходил в горы и нарвал для меня дикоросов?
А ведь в этих семи травках прячется самый ранний аромат весны! Вдыхая его, я тут же вдруг вспомнила о своих ногтях. В последний раз я подстригала их аккурат перед Новым годом. А в детстве, помню, именно 7 января нужно было стричь ногти на руках и ногах. И никак не раньше, даже если те успели отрасти так, что за все цеплялись.
— Подстрижешь ногти с «семью травами» — целый год не будешь болеть! — всякий раз приговаривала Наставница. И вплоть до старших классов я воспринимала это правило как нечто само собой разумеющееся. А затем у меня начался период бунтарства. Я заявила Наставнице, что этот обычай — дремучее суеверие, выкинула его из своей жизни и больше ни разу о нем не вспоминала.
