улице, я уже чувствовал предстоящую власть над вещами — над теми из них, что были недоступны для меня всегда. Я по-другому, небрежней смотрел на витрины и на одежду людей; я мог зайти в почти любой ресторан и не заходил, лениво зная, что, может быть, сделаю это потом. Мне казалось, что жизнь, наконец-то обернувшись, уже желает познакомиться со мной — еще не зная точно, захочу ли этого я. Мне очень хотелось увидеть брата, но я, спокойно нежась ожиданием, откладывал свое свидание и с ним.
В июне я съездил в Турцию дважды — я стремился заработать побольше до осени с ее вечными дождями и университетом. В начале июля я поехал еще раз — с напарником, помогающим мне сбывать товар в Лужниках. Нам не повезло: на дверях магазина, где мы покупали куртки, висел замок, мы выяснили, что хозяин куда-то уехал. В следующей лавке куртки только что кончились, еще в двух нам не понравилась цена. Но времени было мало, я торопил напарника, и на крытом рынке мы купили джинсы — сто пар, — набив ими шесть больших сумок.
Через неделю мне пришлось занимать деньги для следующей поездки — джинсы почти никто не покупал, они оказались в чернильных пятнах с рваными брючными молниями. Я приехал к Мухтару и попросил одолжить тысячу долларов. Он, смущенно улыбаясь, объяснил, что его дела в порядке, но все думают, что он должен кому-то деньги, а у него сейчас нет. Мало что поняв, я прямо спросил, даст ли он денег. Он ответил, что, наверное, нет. Тогда я позвонил университетскому приятелю: он учился на одном со мной курсе и работал в рекламной фирме. «Идет, — сказал мне однокурсник, — под десять процентов на десять дней». Я согласился. Деньги следовало тратить внимательно, очень внимательно.
Я узнал, когда едет Файгенблат, он собирался уже завтра, и мы купили два билета до Софии. Я рассказал ему о своих неудачах. «Это ерунда, — сказал Файгенблат. — Удивительно, что это случилось только сейчас, а не раньше, к деньгам нет ровной дорожки». Файгенблат был бледен, говоря, держался за горло и жаловался, что едет больной. «А к главным деньгам, — спросил я, — дорожка еще сложнее?» «Они уже идут ко мне, мои самые главные деньги, Ромеев, — слабым голосом говорил Файгенблат, — они идут ко мне как лучшие друзья, которых не видел сто лет… но тяжело это, Ромеев, ох как тяжело».
В Стамбуле стояла жара. Добираясь до гостиницы, мы все время что-нибудь пили — пиво или кока-колу, Файгенблат больше пиво. Я заболевал, может быть заразившись от Файгенблата в поезде. В гостинице я лег на кровать и, чувствуя, как кружится голова, сказал, что пойду в магазин часа через два. Файгенблат объявил, что отправляется по своим делам и постарается вернуться, чтобы помочь мне донести товар. Я попросил купить мне кока-колы. «Похолодней, — сказал я, — похолодней и побольше». «Может быть, пива?» — предложил Файгенблат. «Колы, — сказал я, — я чувствую, что выпил бы море». Уходя, Файгенблат взглянул на термометр за окном: «Тридцать семь в тени», — услышал я его удаляющийся голос.
Мне хотелось спать, но ощущение неиспользованного времени погружало меня в явь — я лихорадочно думал о предстоящих покупках, о том, что надо вставать и идти по невыносимой жаре, а завтра ехать обратно через три таможни домой. И все это нужно делать немедленно — быстрее, чем всегда, потому что жара особенно отвратительна здесь, в совершенно чужом, пыльном, почти без деревьев городе.
Файгенблат вернулся, принес двухлитровую бутыль кока-колы, и я стал пить, стакан за стаканом. Через некоторое время я поднялся и сел на краю постели. Все было влажным, липким — постель, моя одежда, волосы. Голова кружилась, было приятно сидеть, прислонившись голой спиной к холодной без обоев стене и чувствовать собственную слабость. Я вспомнил, что читал где-то, будто в составе кока-колы есть наркотик. Может быть поэтому я не мог напиться. Набираясь сил, я долго сидел, потом встал, подошел к раковине, умылся прохладной, почти теплой водой. Потом натянул влажную футболку, взял солнцезащитные очки, бейсбольную кепку и вышел из гостиницы.
Магазин был закрыт. «Хозяин не вернулся», — объяснил мне парень, продающий на ступеньках вязаные туфли лодочки. Я отправился по другим известным мне адресам. Но там не устроила цена — продавцы запрашивали за куртку сто двадцать долларов — значит, при торге цена не опустилась бы ниже ста. Меня шатало от слабости. Подумав, я зашел в кафе — там было прохладно — и купил банку ледяной колы. Я закурил и почувствовав сильный толчок слабости, покачнулся, хотя сидел на стуле. Надо было возвращаться в гостиницу и ждать Файгенблата. Выйдя на оживленную улицу, я остановился прикурить, ко мне подошел мужчина и что-то спросил — я не сразу понял, что он говорит по-русски, у него был сильный акцент. Он спрашивал, интересует ли меня шампанское. «Мне купить шампанское?» — переспросил я. «Нет, нет… — мужчина улыбался, — вы продавайте мне… — он поправился, — нам, моей фирме». Заглядывая мне в глаза, он объяснил, что фирма, которой управляет его отец, нуждается в поставщиках русского шампанского. Внимательно рассмотрев собеседника, я отмел все подозрения — он был хорошо одет, показал визитную карточку фирмы и говорил о действительно прибыльном деле — я знал, что шампанское из России стоит в Стамбуле в три раза дороже, чем в Москве. Файгенблат рассказывал о своем знакомом, поставляющем шампанское в Турцию. «Надо поговорить», — сказал я. Турок заулыбался, пожал мне руку, сразу представился: «Али», — и предложил поехать в офис, встретиться с его отцом. Подняв руку, Али через несколько минут остановил такси, мы сели и он назвал адрес.
Через полчаса мы вошли в здание, похожее на кафе: стойка бара, официант, лениво протирающий бокалы, работающий телевизор на стене и несколько пустых столиков. Али попросил меня подождать, пока он переговорит с отцом и ушел. Я сидел, посматривая на экран: по телевизору шел боевик. Подошел официант, лениво предложил что-нибудь выпить. «Да, конечно, — сказал я, — мне кока-колу, две бутылки». Официант ответил, что есть только пепси. «Неси, неси», — я махнул рукой.
Я смотрел, как на экране телевизора кого-то убивают. Человек убегал, спотыкаясь, ломая ветки деревьев, а в спину ему стреляли. У меня слабо, приятно кружилась голова.
Я представлял себе черную ледяную реку тонизирующей воды, пенистой, колючей. Пули летели мимо, попадали в стволы деревьев, а человек, видный только со спины, убегал. Потом в него попали — в плечо, затем в ногу. Он упал, закрывая лицо руками, в
