– Алкаш! Алкаш несчастный! Импотент! – взвилась Раиса Борисовна. – Что… что ты хочешь этим сказать?!
– Кроме того, что сказал, ничего.
С этими словами он поднялся с кресла, шагнул было к жене, и Раиса Борисовна инстинктивно отпрянула назад, прикрывшись руками.
– Ударить… ударить меня хочешь?
– Боже упаси, руки о тебя марать!
Остановился напротив жены, в упор рассматривая ее лицо, потом все так же спокойно произнес:
– Пожалуй, в одном ты права. В этой жизни за все надо платить по счету. За все!
Ее ухоженное, красивое лицо дернулось, будто от зубной боли.
– Угрожаешь?
– Зачем? – удивился Полунин.
– А… а зачем же тогда эти слова?
Раиса Борисовна чувствовала, как ее снова захлестывает волна ненависти, замешанной на каком-то животном страхе. Однако и на этот ее вопрос Полунин только плечами пожал. Потом достал из-под телевизора еще одну бутылку водки, сорвал с нее пробку и нацедил себе едва ли не полный стакан.
Когда выпил, отерся рукавом рубашки, вздохнул и негромко пробормотал:
– Вот так-то, жена!
А Раису Борисовну словно заклинило.
– Ты… ты что… угрожаешь нам?
И этим «нам», сорвавшимся с ее языка, она словно призналась в любовной связи с Рогачевым.
Что-то утробное хлюпнуло в горловине Полунина, он бросил на жену остервенелый взгляд и вышел в сени. Не зная, куда он пошел и что намерен делать, Раиса Борисовна метнулась было за ним, но тут же остановилась, безучастно уставившись на захлопнувшуюся перед ней дверь. Потом подошла к журнальному столику, плеснула в стакан немного водки и, даже не поморщившись, выцедила ее до донышка.
Она не знала, что ей сейчас делать. То ли бежать к Рогачеву, чтобы предупредить о грозящей им обоим опасности, или же плюнуть на угрозы этого алкоголика и завалиться спать. Как говорится, утро вечера мудренее. Глядишь, и рассосется все до утра.
Она уж стала склоняться ко второму варианту, как вдруг распахнулась входная дверь и в полутемном проеме выросла фигура Полунина. С ружьем в руке.
И когда Раиса осознала наконец-то, что ружье уже заряжено и взведены оба курка, она вдруг почувствовала, что ее сковал ужас. В первый момент не могла даже рукой пошевелить. Как стояла, прислонившись спиной к шкафу, так и осталась стоять, упершись остановившимся взглядом в приклад.
Полунин же подошел между тем к креслу и, покосившись на онемевшую от страха жену, положил ружье на столик. Потом взял бутылку, налил с полстакана водки и медленно, будто это доставляло ему удовольствие, выцедил ее до последней капли. И все это время Раиса Борисовна неотрывно следила за каждым его движением. Водила за ним глазами, не в силах даже пошевелиться. Наконец разжала плотно сжатые губы, спросила, затаив дыхание:
– Зачем?
– Что зачем?
– Ружье!
Полунин молчал, будто раздумывал, стоит ли опускаться до новых объяснений, наконец произнес негромко:
– Я же говорил тебе… за все надо платить.
И замолчал. И тишина была такая, что стало слышно, как за окном зудит комар.
– И… и ты?.. – сглотнув подступивший к горлу комок, выдавила из себя Раиса Борисовна. – И ты сможешь?..
Переполненная страхом, она следила за каждым движением мужа, словно кошка за мышью, и когда Полунин потянулся рукой к ружью, Раиса Борисовна закричала дико, по-звериному, и бросилась на мужа.
От ее толчка он упал в кресло, и следом за этим раздался гулкий выстрел…
Картина, которую увидели соседи, прибежавшие на женский крик и хлесткий звук выстрела, была ужасной.
В залитом кровью кресле полулежал Олег Полунин, а под его рукой, безжизненно свисавшей с подлокотника, лежало ружье.
На полу в истерике билась Раиса Борисовна.
«Скорая помощь» Полунину уже не требовалась, и соседи вызвали милицию…
* * *
После лошадиной дозы снотворного, которую врач вкатил Раисе Борисовне сразу же после того, когда ее в шоковом состоянии привезли в больницу, она проспала не менее полусуток, и когда открыла глаза, с трудом приходя в себя, небольшую больничную палату на одну койку заливали солнечные лучи. Из коридора доносились голоса и чьи-то шаркающие шаги.
Еще не в состоянии полностью воспринимать действительность, она обвела помутневшим взглядом стены палаты, остановила глаза на стуле, что стоял в ногах, облизала языком пересохшие губы, силясь припомнить, как же она оказалась в этих стенах. В какой-то момент что-то скрежетнуло в голове, словно проржавевшее колесико сдвинулось с места, и услужливая до гадости память вернула ее в прошедшую ночь. В воспаленных мозгах что-то закружилось, и тут же захороводилась кровяная купель.
Совершенно трезвый Полунин, бутылка водки на журнальном столике, ружье… Но главное – его слова. Беспощадные, тупой болью отзывающиеся где-то в затылке:
«Работа, говоришь? Бухгалтерская?.. А эта работа ваша… вы ее на диване… или на твоем столе удобнее?..»
Она вспомнила, как испугалась, что он бросится на нее с кулаками.
«Что, слушать паскудно? А не паскудно ноги раздвигать?.. – И дальше: – Надеюсь, ты знаешь, отчего муж-алкаш столь удобен проститутке? Чтобы его пьянством прикрываться».
Она что-то кричала, бросала ему в лицо столь же злые, полные ненависти слова, как вдруг он проговорил негромко:
«Вот так-то, жена. За все надо платить…»
Вороша в памяти тот страшный момент, она застонала, закрыв лицо руками, а в нос, словно это было наяву, ударил тошнотворный запах крови.
Ее вскрик, видимо, услышали в коридоре, дверь приоткрылась, и в палату вошла молоденькая медсестра.
– Вы проснулись? – участливо спросила она. – Вам плохо?
Раиса Борисовна только головой качнула отрицательно.
– Может, еще немного поспите?
– Нет, не надо.
Сейчас ей более всего хотелось остаться одной, но медсестра не уходила, и это начало раздражать ее.
– Я же сказала, ничего не надо.
Было видно, что девушка замялась.
– Я, конечно, понимаю, сейчас вам нужен покой, но… В общем, посетитель к вам.
В глазах Раисы Борисовны проскользнула настороженность, сменившаяся страхом. Более всего она сейчас боялась назойливо-настойчивых вопросов, оттого и спросила с едва скрываемым испугом:
– Следователь?
– Нет, не следователь. Правда, из прокуратуры звонили тоже и просили сообщить им, когда вы проснетесь и сможете побеседовать с ними.
– Так кто же?
– Господин Рогачев. Никита Макарович. Правда, я сказала, что вы еще спите, но он все-таки решил дождаться.
«Никита!» – эхом пронеслось в голове, и Раиса Борисовна вдруг почувствовала, как ее начинает отпускать страх и уже не так сильно стучит в висках.
– Так что же ты!.. Пригласи!
Она ждала «своего Никитушку», надеялась на него, и единственное, чего опасалась, так это того, что медсестра заметит всплеск радости в ее глазах и сможет догадаться о ее чувствах.
Однако Рогачев зашел в палату один и, плотно прикрыв за собой дверь, спросил едва слышно:
– Ну, как ты тут?
– Нормально, – также негромко ответила Раиса Борисовна, не зная, что он хотел спросить этими, в общем-то, ничего не значащими словами. – Врач укол сделал, успокаивающий… в общем, за ночь вроде бы оклемалась.
Согласно кивнув, Рогачев присел на стул, что стоял в ногах койки, и как-то искоса прошелся по ее лицу настороженным взглядом.
– Это хорошо… хорошо, что оклемалась.
И замолчал надолго, отчего в ее голове сразу же закружился хоровод вопросов.
– Ты… ты здесь один?
Она имела в виду, не сопровождает ли его кто-нибудь из прокуратуры, и Рогачев понял ее правильно.
– Один. Пока что один. – Его взгляд вдруг стал предельно жестоким, и он каким-то неестественным шепотом произнес: – Ты смогла бы подняться сейчас?
– Конечно. А что?
– Поговорить бы надо. Пока тебя следователь допрашивать не стал. В общем, здесь не место.
– Да, конечно… сейчас, – засуетилась Раиса Борисовна, спуская ноги с больничной койки. – Я мигом. Халат вот только наброшу.
Рогачев угрюмо кивнул и все так же негромко проговорил:
– На скамейке буду ждать, в саду.
В больничном саду, огороженном двухметровым штакетником, было тепло и покойно, однако на душе у нее кошки скребли, и когда Раиса Борисовна присела на скамейку, где ее поджидал насупившийся Рогачев, единственное, что она могла сказать, разведя руками:
– Вот так-то, разлюбезный ты мой! Как говорится, человек предполагает, а боженька располагает. Думали одно, а получилось…
И замолчала надолго.
Молчал и Никита Макарович, и только угрюмое сопение выдавало его состояние. Наконец он поднял голову и хрипло спросил, уставившись неподвижным взглядом в какую-то точку на огромной лиственнице.
– Зачем?.. Зачем ты его?
На его крутых скулах играли взбугрившиеся желваки. Раиса Борисовна удивленно сморщила носик.
– Ты это о ком?
– О Полунине! – резким голосом бросил он. – О муже твоем законном!
Раиса Борисовна вскинула на Рогачева удивленные глаза. Более всего ее поразили последние слова: «О муже твоем законном!» Будто не он рога Олегу наставлял. Она сжалась, словно на нее замахнулись кулаком, и с неподдельной болью в голосе прошептала:
