Раиса Борисовна вскинула на Рогачева удивленные глаза. Более всего ее поразили последние слова: «О муже твоем законном!» Будто не он рога Олегу наставлял. Она сжалась, словно на нее замахнулись кулаком, и с неподдельной болью в голосе прошептала:
– Что-то не пойму я тебя, голубь ты мой! У Олега белая горячка началась… он за ружье схватился…
– Ты эту сказочку про белую горячку следователю в прокуратуре рассказывать будешь, – оборвал ее на полуслове Рогачев, и было видно, что он едва сдерживает себя. – Следователю! А не мне…
Ее лицо пошло красными пятнами, губы побелели, и она процедила с непонятной ей самой ненавистью в голосе:
– Вразумись, Никита! Или ты, что же… убийцу из меня хочешь сделать?
Раиса Борисовна вскинула на Рогачева воспаленно-красные глаза, еще не веря в свое предчувствие и надеясь увидеть на его лице хотя бы немного сочувствия, но сжатые челюсти Рогачева продолжали оставаться каменными. Словно и не он это был, любящий и нежный, а какой-то совершенно другой Рогачев – жестокий, чужой и невосприимчивый к ее беде и боли.
– Ты… ты что же… ты хочешь сказать?.. – продолжала бормотать она бессвязно-горячечным шепотом.
– Рая-я-я! – выдохнул Рогачев, с силой сжав ее ладони. – Очнись! И я тебе русским языком повторяю: всю эту чушь про белую горячку и про самоубийство своего дебила ты будешь нести в прокуратуре, а не мне…
– Он… он сам!..
– Врешь! – качнул головой Рогачев. – Врешь! Я уже с племяшом своим встречался, и он…
Раиса Борисовна отшатнулась от Рогачева в сторону, и ее лицо перекосила судорожная гримаса боли.
«Врешь!..»
Никогда раньше этот человек не позволял себе так и в таком тоне разговаривать с ней.
«Господи милостивый, за что?»
Ей бы сейчас самое время разреветься по-бабьи, но она все-таки нашла в себе силы собраться и негромко, словно боялась, что ее могут услышать, пробормотала:
– И что он… твой прокурор?
Никита Макарович только рукой махнул на это.
– Господи, и надо же дурой такой быть! Ну зачем… зачем тебе надо было Олега?..
Она долго, очень долго молчала, не в состоянии понять, что же такое творится с любимым ею человеком, в котором она видела свою надежду и опору, и едва слышно произнесла:
– Я… я испугалась очень, а он… он хотел убить меня. И когда схватился за ружье… – И она всхлипнула, закрыв лицо руками. – Я… я даже не думала, что в нем осталась хоть капля ревности.
– Ревности?.. – настороженно переспросил Рогачев. – Так что, твой Полунин?..
Отерев ладошкой заплаканные глаза, Раиса Борисовна утвердительно кивнула.
– Да! Донесли ему!
Никита Макарович едва не застонал сквозь стиснутые зубы.
– Ты уверена в этом?
На ее лице отразилось некое подобие кривой ухмылки.
– А с чего бы он тогда, спрашивается?..
– Вот же твари! – скрежетнул зубами Рогачев, лихорадочно соображая, какие последствия для него лично могут быть, если вдруг этот «доброжелатель», настучавший Олегу Полунину про любовную связь его жены с его же покровителем и другом, сообщит тому же Рябову, что Полунин руки на себя наложил не просто по пьяни, а когда узнал про измену своей жены с главой районной администрации, всесильным Никитой Рогачевым.
Ничего хорошего при таком раскладе ждать не приходилось. Ни ему лично, ни тем более Раисе. И ежели его прокурорский племяш не сможет удержать эту ситуацию в своих руках, то паскудный мент, с которым у него не складывались «нормальные» отношения, расколет эту дуру с кукольной мордочкой и красивыми, белоснежными бедрами в один присест.
А Раиса Борисовна бормотала, словно в забытьи:
– Я люблю тебя, Никитушка! А он… Олег…
– Заткнись! – почти рявкнул на нее Рогачев. И когда она замолчала, непонимающе-обиженно хлопая глазами, уже чуть мягче произнес: – Не будь дурой и… забудь все.
– Что… все? Я… я не понимаю тебя. И я… я очень люблю тебя, Никита.
Рогачев снова едва не застонал в бессилии перед бабьей дурью, но все-таки сдержался, чтобы не обложить ее матом. Только и сумел, что сказал, ненавидяще сверля глазами:
– Мой племяш Рябова от тебя уберет, а в прокуратуре продолжай настаивать на своих первоначальных показаниях. Мол, этот твой дебил сам себя, и ты даже ружье не могла перехватить. Надеюсь, это тебе понятно?
– Понятно, – глухим эхом отозвалась Раиса Борисовна.
– Хорошо, теперь слушай дальше! До его похорон прокантуйся в больнице и сразу же после поминок уезжай хоть в Хабаровск, хоть к черту на кулички.
Раиса Борисовна вопросительно уставилась на Рогачева.
– А ты?.. Как же я без тебя-то?
Никита Макарович чуть не взорвался от бабьей непроходимой дури.
– Делай, что тебе говорят! И помни… помни про Рябова. Этот волчара церемониться с тобой не будет. И пальчики твои на прикладе высветит, и следственный эксперимент проведет.
Однако то ли она продолжала находиться под воздействием сильнодействующего лекарства, то ли у нее действительно мозги напрочь отшибло после того страшного кровавого выстрела, но она, судя по всему, мало что понимала относительно Рябова и только выдавила из себя свистящим шепотом:
– Я, значит, к черту на кулички, а ты здесь к этой малолетке под юбку?
Теперь уже в ее зеленых глазах плескалась откровенная ярость, и она не могла себя более сдерживать. Наружу рвалось все то, отчего она не спала ночами:
– Ну и сволочь же ты, Рогачев! Когда я тебе нужна была, так ты в любви клялся, а как насытился да молоденькую дуру на мое место заприметил, так сразу же на выселки меня? Благо, повод хороший нашелся! А я-то, дура…
– Ты о чем, Рая? – вскинулся Рогачев, думая в то же время о том, как бы не услышал все это посторонний. – Окстись! О чем ты?
– О Людмиле твоей! О секретарше. Или думаешь, что тебе здесь все дозволено?!
– Не будь дурой! – попытался осадить ее Рогачев. – Или у тебя мозги расплавились?
– Мозги, говоришь, расплавились? – прищурилась на Рогачева Раиса Борисовна. – Они у меня не сейчас расплавились, а когда ты меня убаюкивал, чтобы я с тобой в постель легла. Но ничего, ничего, – горячечным шепотом шептала она, не в силах, видимо, уже сдерживать рвущуюся из нее ненависть: – Ничего, голубь ты мой, ничего! Своего Полунина я похороню по-божески, но запомни: отсюда я ни-ку-да не уеду, и моли Бога, чтобы я не отправила в краевую прокуратуру нашу с тобой бухгалтерию по «Алтынлесу».
Замолчала было, поднимаясь со скамейки, и уже чуть спокойнее закончила:
– Надеюсь, понимаешь, о чем я тебе говорю?
Глава 13
Будучи профессиональным сыщиком, Вячеслав Иванович на своем личном опыте знал, что такое уличное ограбление. Если грабителя не взяли по горячим следам, трудно надеяться, что убойный отдел МУРа или тот же Турецкий смогут выйти на убийцу. И он решил еще раз напомнить о себе Турецкому. Набрал номер его мобильного телефона и был весьма удивлен, услышав бодрый голос друга?
– Славка! Рад тебя слышать. Считай, что ты сэкономил на моем джете кучу денег – только что собирался тебе звонить.
– Что?.. – насторожился Грязнов. – Удалось накопать что-нибудь конкретное?
– Ну, насчет конкретики – это пока что вилами на воде писано, но кое за что мне удалось зацепиться. Не без помощи Бойцова, конечно.
Грязнов не верил своим ушам.
– Так, хорошо. И за что же удалось зацепиться?
– Ну, хотя бы за то, что ты был прав в своем предположении. Судя по всему, ограбление было всего лишь прикрытием убийства твоего коммерсанта.
Задумываясь порой о нелепой смерти Ходуса, которая пришлась на пике противостояния боровских промысловиков всемогущему «Алтынлесу», Вячеслав Иванович мог предполагать и подобное развитие событий, но чтобы вот так, с уверенностью в голосе…
– Это что, одна из версий убойного отдела или…
– Считай, что это рабочая версия, и слушай сюда. Пока что стопроцентно утверждать не могу, но мне вроде бы повезло, и я вычислил убийцу твоего коммерческого директора. Насколько я могу предполагать, это профессиональный киллер, работающий только кастетом, причем по одному и тому же сценарию.
– Ночное ограбление и убийство?
– Да. Но только в обратном порядке. Убийство и уже как прикрытие – ограбление. Точно так же в июле прошлого года был убит в Москве некий Владов. И убийца, естественно, не найден.
Владов!
Грязнов вдруг почувствовал, как в голову ударило жаркой волной, и он осипшим от волнения голосом уточнил:
– Геннадий Владов? Ты, случаем, не ошибся?
И то, каким тоном это было сказано, заставило Турецкого насторожиться.
– А ты что, знал этого Владова? Да, Геннадий Николаевич Владов.
– Знал ли я Владова?! Да его весь Хабаровский край знал! Спецкор краевой газеты. И после каждой его публикации на криминальную тему здесь начинался такой ор, что не приведи господь.
– Интересно! Весьма и весьма, – пробормотал Турецкий. – А в Москве-то что он делал?
– Что в Москве делал? – напрягая память, переспросил Грязнов. – Точно, конечно, я сказать не могу, но, если не ошибаюсь, он решился раскрутить ту цепочку из больших и малых чиновников, которые переводят кедровники и елово-пихтовую тайгу во всякую ненужную хренотень, после чего нашим лесорубам выдаются порубочные билеты и тот же кедр беспрепятственно уходит в Китай, в Японию и в Корею. Что он узнал в Москве, я не ведаю, но когда в Хабаровске поднялся ропот относительно его убийства – знавшие его люди не очень-то верили в версию ограбления, им быстренько закрыли рты, а Владова похоронили на городском кладбище.
