Таким образом, хотя эпидемии закончились, идеи, которые их спровоцировали, сохранились в популярной культуре: если вас постоянно травмировали в детстве, вы, вероятно, вытеснили и подавили воспоминания об этом. И, если вы вытеснили из памяти воспоминания об этих травмах, гипноз может возвратить их вам. Если вы абсолютно убеждены в том, что ваши воспоминания истинны — так и есть. Если у вас нет воспоминаний о чем-то, но вы подозреваете, что подверглись насилию, вероятно, это произошло. Если у вас появляются проблески воспоминаний о том, как вас подвергли насилию — к вам возвращается память. Дети почти никогда не лгут на сексуальные темы. Если у вашего ребенка ночные кошмары, он/она мочится в постель, хочет спать при свете или мастурбирует — это может быть признаками того, что ваш ребенок подвергался сексуальному насилию.
Эти представления не выросли в культурном пейзаже за один день как грибы. Они пришли от профессиональных психиатров, которые распространяли их па конференциях, в специальных медицинских журналах, в СМИ и в книгах-бестселлерах, заявлявших, что они — эксперты в сфере диагностики сексуального насилия над детьми и заявлявших об обоснованности теории возвращенных воспоминаний. Их утверждения в основном основывались на давних фрейдистских (и псевдо-фрейдистских) идеях о вытеснении, памяти, сексуальной травме и смысле снов, а также на их уверенности в клинической силе интуиции и диагноза. Все утверждения этих психотерапевтов позже исследовались научными методами. Все они оказались ошибочными.
* * *
Нам больно признаваться в этом, но, когда история детского сада Макмартин впервые появилась в новостях, мы оба, независимо друг от друга были склонны поверить в виновность воспитателей. Не зная подробностей обвинений, мы бездумно поверили клише «нет дыма без огня», хотя нам как ученым не следовало слепо доверять такой информации. Когда через несколько месяцев после суда история была опубликована полностью, и мы узнали об эмоционально-неуравновешенной матери, выдвинувшей первое обвинение, а потом продолжавшей выдумывать все более и более сумасшедшие обвинения, пока даже обвинители не перестали обращать на нее внимание, о том, как детей много месяцев вынуждали «все рассказать» ретивые социальные работники, отправившиеся в «моральный крестовый поход», о том, как истории, рассказанные детьми, становились все более диковинными — мы почувствовали себя дураками, и испытывали неловкость из-за того, что пожертвовали нашим научным скептицизмом, принеся его в жертву на алтарь, как нам казалось, праведного гнева. Наша первоначальная доверчивость вызвала у нас сильный диссонанс, который мы продолжаем испытывать до сих нор. Но наш диссонанс не выдерживает никакого сравнения с тем, что испытывали люди, лично участвовавшие в этой истории, или те, кто публично высказывался о ней, включая психотерапевтов, психиатров и социальных работников, считавших себя квалифицированными клиницистами и защитниками детских прав.
Никому из нас не нравится узнавать, что мы заблуждались, что наши воспоминания — искажены или перемешаны с фантазиями, или что мы допустили скандальную профессиональную ошибку. Для людей, которые работают в медицинских профессиях, ставки особенно велики. Если у вас есть система убеждений, которыми вы руководствуетесь в своей практике, и вы узнаете, что некоторые из них ошибочны, вам нужно или признать, что вы неправы, и изменить ваш подход, или отвергнуть новые доказательства. Если ошибки не очень сильно угрожают вашим представлениям о собственной компетентности, и вы не делали публичных заявлений в их защит у, вы, вероятно, с готовностью измените ваш подход и будете благодарны за то, что предложен лучший метод. Но, если некоторые из этих ваших ошибочных представлений усугубили проблемы вашего клиента, разрушили его/ее семью или отправили невинных людей в тюрьму, тогда у вас подобно тому, как это произошло с терапевтом, консультировавшей Грейс, возникнет серьезный диссонанс, и его будет необходимо разрешить.
Это дилемма Земмельвейса, описанная во введении. Почему же коллеги не сказали ему: «Послушай, Игнац, огромное тебе спасибо за то, что ты обнаружил причину трагических смертей наших пациентов, которых можно было избежать»? Чтобы эти врачи приняли его простую спасающую жизни рекомендацию: мойте ваши руки, им нужно было признать, что они были причиной смертей женщин, пользовавшихся их врачебными услугами. Это было для них нестерпимо, так как ставило под сомнение их ключевые представления о себе как о медицинских экспертах и мудрых целителях — по существу, они порекомендовали Земмельвейсу убраться от них подальше вместе с его глупыми идеями. Поскольку они упрямо отказывались принять убедительные доказательства Земмельвейса: более низкий процент смертности его собственных пациентов, значительно раньше, чем началась эра исков против врачей по обвинению в профессиональной некомпетентности, мы можем уверенно заявить о том, что они поступали так, чтобы защитить свое эго, а не свой доход. Медицина с тех дней ушла далеко вперед, но потребность в самооправдании осталась прежней.
Большинство профессий в конечном итоге, хотя порой и медленно, развиваются и корректируются. Если сегодня вы — врач, вы моете руки и используете латексные перчатки, а, если вы забудете об этом — вам напомнят ваши коллеги, медсестры или пациенты. Если вы управляете компанией, выпускающей игрушки, и ошибочно предсказываете, что ваша новая кукла будет продаваться лучше, чем Барби, рынок поправит вас. Если вы — ученый, вам нельзя фальсифицировать данные о вашей клонированной овце, а потом пытаться обмануть ваших коллег — первая же лаборатория, которой не удастся воспроизвести ваши результаты, поспешит всему миру сообщить об этом. Если вы — экспериментальный психолог и делаете ошибку в содержании вашего эксперимента или в анализе результатов, ваши коллеги и критики немедленно проинформируют об этом вас самих, других членов научного сообщества и вообще всех в пределах солнечной системы вплоть до орбиты бывшей планеты Плутон [**]. Конечно, не все ученые «научны», т. е., открыты для новых фактов и готовы отказаться от своих укоренившихся представлений или согласиться, что материальная личная заинтересованность может повлиять на их исследования. Но, даже если отдельный ученый не захочет исправлять свои ошибки, в конечном итоге, наука сделает это за него.
Проблемами психического здоровья занимаются представители разных профессий. В этой сфере работают люди с различными профессиональными дипломами, образованием, использующие подходы, которые имеют мало общего друг с другом. Представьте себе, что было бы, если бы в профессию юриста допускались как люди, которые обучались на юридических факультетах университета, изучили все направления права и сдали сложный выпускной экзамен, так и люди, которые, заплатив всего 78 $, прослушали недельный курс об этике поведения и зале суда. Теперь вы понимаете сложность проблемы в сфере психотерапии.
В психотерапевтической профессии медицинские психологи сравнимы с образованными юристами. У большинства из них есть ученые степени, и, если они получили диплом в крупном университете, а не в какой-нибудь независимой клинике, они знакомы с фундаментальными результатами психологических исследований. Некоторые из них сами проводят исследования, например, методик успешной терапии или происхождения эмоциональных расстройств. Но независимо оттого, ведут ли они сами исследования или нет, они хорошо знакомы с психологической наукой и знают, какой тип терапии наиболее эффективен для различных проблем. Например, когнитивные и бихевиористские методы, с точки зрения научной психологии, подходят для лечения приступов паники, депрессии, расстройств пищевого поведения, бессонницы, хронических приступов гнева и других эмоциональных расстройств. Эти методы часто также эффективны или даже эффективнее, чем медикаментозное лечение [118].
Напротив, большинство психиатров — обладателей медицинских дипломов, обучались медицине и фармакологии, но они редко достаточно осведомлены о научном методе или о базовых психологических исследованиях. В XX веке они в основном практиковали фрейдистский психоанализ или производные от него методы: вам нужно обладать медицинским дипломом, чтобы вас допустили к обучению психоанализу. По мере того как популярность психоанализа снижалась и начинала доминировать биомедицинская модель психических расстройств, большинство психиатров стали использовать для лечения пациентов фармакологию, а не различные методы терапевтической беседы. Однако хотя психиатры изучают работу мозга, многие из них плохо знакомы с психологией или с тем, что каждый из терапевтических методов следует подвергать сомнениям и исследованиям, т. е., мало осведомлены о скептической сущности науки. Антрополог Таня Лурманн провела четыре года, исследуя резидентов отделения психиатрии, посещала их учебные занятия и конференции, наблюдала за ними в клинике и в палате экстренной медицинской помощи. Она обнаружила, что от них не ожидается, что они будут много Читать сами — от них требуется усваивать уроки их преподавателей без дискуссий или вопросов. Лекции, посещаемые ими, предлагают практические навыки, а не анализ интеллектуальных проблем: лектор говорит о том, что именно нужно делать, проводя терапию, не обсуждая, почему именно данный метод терапии помогает, или какой метод терапии лучше подходит для решения данной проблемы [119].
