— По народу, значит?
— По народу, сынок. Ведь народ наш свою отчизну, как кольчуга, покрывает. Кольцо в кольцо вклёпано, — попробуй-ка пробей-ка, коли все кольца в единый покров скованы. Нами она вся окольчужена, тем и сильна на веки веков наша земля.
— А другие земли?
— Мало таких земель, сынок. Исстари у нас одно: чужого не ищем, своего не теряем.
Старшина подошёл, ещё на ходу делясь новостями:
— Ну вот, ездил Халиль-Султан, царевич, мать встречать. На обратном пути конь его об камень споткнулся, подкова долой, сам еле в седле усидел. Теперь розыск идёт: кто коня ковал? Каждый друг на друга валит, никому нет охоты сознаться. Попробуй-ка сознаться, — ого!
— И не сознаться нехорошо: одного виноватого не сыщут, со всех взыщут, всем заодно — беда.
В это время у ворот сверкнул зелёным чекменём высокий быстрый юноша.
Вскакивая на ноги, старшина успел шепнуть с опаской:
— Вот он! Теперь берегись.
Белое лицо, тонкий нос с горбинкой, широко расставленные, по-монгольски узкие, но густо опушённые ресницами глаза; лоб и под чалмой высок, а рот твёрдо сжат.
Быстро идя через двор, помахивая тяжёлой плёткой, в распахнутом чекмене и алом халате, в красных запылившихся сапожках, Халиль-Султан крикнул:
— Эй, староста!
С Кузнецкого двора выбежал к нему на широко расставленных круглых ногах узкоглазый, почти безбородый конюшенный староста и, вытянув вперёд растопыренные ладони, приговаривал:
— Не тревожься, царевич! Не тревожься! Я им найду управу. Я их научу царских коней ковать. Я им…
— Молчи, пока тебе не скажут! — остановил его Халиль-Султан.
Староста, оробев, бормотал:
— Ведь, государь, разве сам я ковал?
— Слушай, говорю! Виноватого не искать! Слышал?
И ещё староста ничего не успел ответить, Халиль-Султан повернулся на каблуках и, пощёлкивая по сапогу плёткой, ушёл со двора.
Старшина нерешительно опять присел возле Назара:
— Видали? Вон какой! Изо всей семьи — один этакий: в Индии сам на вражьи копья кидался, а своих воинов берег. Никого напрасно не даёт в обиду. А зря: не доведёт это до добра, бояться его перестанут. Потом станет каяться, да поздно. До того прост, — если в харчевне остановится кумысу хлебнуть, за кумыс хозяину деньги платит. Не по-царски это: до добра это не доведёт.
И старшина, рассерженный Халилем, пошёл на Кузнецкий двор послушать тамошние разговоры.
Борис сказал:
— Смел царевич!
— А может, опаслив? — спросил Назар.
И снова они занялись разбором кольчуг.
Узкая каменная лестница внутри толстой стены вела с Оружейного двора во дворец.
Халиль-Султан пошёл переодеться после пыльной дороги.
За раскрытой дверью в небольшой зале, обняв друг друга, обменивались первыми словами привета бабушка Сарай-Мульк-ханым и усталая с пути, молчаливая, невесёлая царевна Севин-бей, мать Халиля. Поодаль от них стояли Мухаммед-Султан со своей старшей женой, а возле бабушки — Улугбек.
Женщины обнимались, бормоча обычные, как молитвы, вопросы о благополучии в доме, о детях, о дороге; бормотали их, торопясь высказать все надлежащие вопросы, чтобы поскорее посмотреть друг другу в глаза и понять всё, что изменилось в каждой за время разлуки.
Халиль не решился в пыльной одежде вступить в нарядную залу бабушки. Он прошёл мимо, но приметил: брат Мухаммед-Султан ограничился тем, что сбросил перед дверью чекмень и сапоги и так, босой, в дорожном халате, стоял на бабушкином ковре.
Вскоре Халиль вернулся вымытый, в чистой, светлой шёлковой одежде.
Все уселись кружком, но мать на вопросы великой госпожи отвечала коротко, опустив глаза, не поднимая своей печальной головы.
Севин-бей было лет сорок пять, но в её чёрных волосах Халиль заметил седину, которой не было прежде.
По её сдержанным словам, по всем её напряжённым скупым движениям было видно, что не радостные дела привели её в Самарканд, не на веселье она сюда так неожиданно приехала.
Когда Сарай-Мульк-ханым, по обычаю, спросила её о муже, о царевиче Мираншахе, Севин-бей, не поднимая глаз, ответила так тихо, что Улугбек даже вытянул шею, чтобы расслышать её слова:
— По-прежнему нездоров. Третий год, с тех пор как на охоте упал с лошади, нездоров. С головой у него нехорошо.
Великой госпоже не терпелось узнать причину её приезда; старуха спрашивала то одно, то другое, пытаясь выведать, какое дело привело сюда сноху, но гостья отвечала коротко, подавленная своей печалью.
Сарай-Мульк-ханым спросила:
— Может, сама ты нездорова? Не полечиться ли к нам приехала? У государя есть хорошие лекари.
— С государем мне самой надо поговорить.
Старуха насторожилась:
— О Халиле, что ли?
Халиль-Султан, как и Улугбек, находился на её попечении по решению деда. Внуков своих он отбирал от их матерей со дня рождения и отдавал на воспитание своим жёнам. Вмешательство матерей в дела воспитания считалось дерзостью, но, если они хотели что-нибудь спросить о своих сыновьях, спрашивать надлежало у воспитательницы, у бабушки, а не у деда.
Но Севин-бей, чтобы отстранить ревнивую подозрительность великой госпожи, попыталась улыбнуться и погладила её руку:
— Нет, нет, о своём деле. А что Халиль?
— Жениться вздумал.
— Правда, Халиль? — взглянула мать на царевича.
Халиль-Султан опустил глаза под её взглядом.
— Я говорил бабушке. Но она пока отмалчивается.
Сарай-Мульк-ханым живо ответила:
— Тебя не было утром. А ответ есть, дедушка хочет сперва посмотреть твою невесту.
— Это не по обычаю! — смело возразил Халиль-Султан.
— Дедушка сам создаёт обычаи. Как он решит, так люди должны жить! резко поправила бабушка внука.
Старуху раздосадовало и упрямство и непослушание питомца. Ей неловко было, что при своей матери Халиль так несговорчив, так строптив со своей воспитательницей. Но она тотчас доверчиво сказала царевне:
— Он послушен, прилежен. Читать, правда, не любит, но тут уж я ничего не поделаю, это — дело учителей. Каков он в походах, сама знаешь, — весь народ его смелость славит. А с этой невестой никак его не уломаю.
— С какой невестой?
Старуха сказала удивлённо и возмущённо:
— Не хочет ни одной, кроме одной!
Мухаммед-Султан засмеялся, повернувшись к Халилю.
Халиль рассердился, но ничем этого не выдал, лишь глаза прищурились, и Севин-бей со щемящей нежностью заметила, как они похожи между собой, её мальчики. Она улыбнулась, спрашивая старуху:
— И что же? Вы против?
— В нашей семье самим государем порядок установлен — жениться надо на достойных, брать из ханских семей, начиная с меня самой. А Халиль подобрал себе…
Старуха не решилась сказать так прямо, как поутру говорила мужу, — ей не хотелось обижать внука.
Дёрнув как бы от удивления плечом, она договорила:
— Подобрал себе дочь неизвестного человека.
— Его весь Самарканд знает, весь народ, он ремесленный староста, знаменитый мастер…
— Народ — это ещё не Самарканд. Самарканд строим, украшаем, прославляем мы. Мастера делают то, что мы заказываем. И тебе негоже себя ронять.
— Но я хочу, чтобы моей женой была…
Сарай-Мульк-ханым поспешно прервала его:
— Я не спорю. Я тебя выслушала. Я говорила с дедушкой. Я передаю тебе его волю. Он государь, а не я!
— Ладно. Я её приведу!
— Кстати, и я взгляну, что за сноха у меня будет, — улыбнулась мать.
— Ещё неизвестно, будет ли! — сердито возразила великая госпожа.
— А когда? Куда? — спросил Халиль.
— Сегодня. Сюда! — строго ответила бабушка.
— Так скоро?
— Ты же сам торопил меня!
— Успею ли?
— Твоё дело.
— Тогда разрешите мне пойти?
— Да, времени остаётся мало.
Уже встав, Халиль-Султан развёл руками, повернувшись к старшему брату:
— Не зря вы сказали: «дурная примета», когда конь у меня споткнулся. А я ещё подкову потерял.
И добавил, улыбаясь бабушке:
— Надо б вернуться, а я приехал. И в такой день вы такую задачу мне задали!
— Сам меня торопил, не взыщи! — поёжилась Сарай-Мульк-ханым.
— Смелей, Халиль! — снова засмеялся Мухаммед-Султан.
— А я не знал этой приметы! — звонко, с испугом сказал Улугбек.
Это было первое, что он сказал сегодня. Он только внимательно слушал, сидя около бабушки и внимательно вникая в разговоры взрослых.
Его неожиданные слова рассмешили Севин-бей. Впервые она засмеялась и погладила мальчика по плечу.
— Я тебе привезла подарок.
— Спасибо, тётя.
