Он спрыгнул с лесенки и побрел прочь. Сам не знал, чего ждал от той, кто после пяти минут знакомства с ним согласилась на разовый секс. Верности? Она свое слово держала и продолжать знакомство не пыталась, он сам захотел большего. А ее пределом была постель.
Молодой человек досадливо пнул желтые листья, выходя со двора. Следовало ограничиться тем их первым сексом и забыть. Вильям, болезненно морщась, посмотрел на темные окна дома. Чем-то она цепляла. Своей непохожестью на других девушек, своей доступностью и в то же время поразительной недосягаемостью. Она смотрела на мир иначе; ее глаза, меняющие цвет от лучисто-зеленого до штормяще-синего, можно было подумать, видели эту жизнь уже тысячу раз. Ее отношение к человеческим ценностям было настолько пренебрежительно безразличным, как будто она сама принадлежала к другому — неизвестному виду. А ее интересы столь узки и определенны, словно она явилась на этот свет приятно скоротать время за выпивкой и вкусной едой, одной рукой листая толстую книжку, другой лаская очередного любовника. Казалось, кроме риска и удовольствия девушку ничего не интересовало.
Вчера, стоя с ней на берегу Лебяжьего канала под тенью лип, Вильяму показалось, своей неосторожной шуткой он задел Бесс, затронул что-то в душе. Позже, когда довел до дома, девушка не пригласила к себе. Ему наивно думалось, тем самым она перевела его из разряда случайных партнеров по сексу на ранг выше.
Но оказалось, такого ранга не существовало. И сегодня она уже была в объятиях другого…
Молодой человек сунул руки в карманы джинсов. Если его слова и затронули в ее душе некую струну, то привело это лишь к тому, что девушка не хотела больше его видеть. А на его «Встретимся завтра?» попросила номер телефона и пообещала при желании непременно позвонить.
Он знал, она не позвонит.
Вильям резко обернулся, услышав позади сопение, и увидел перед собой Йоро. Чернокожий мальчик стоял под фонарем, сжимая в кулаке букет из кленовых листьев. Лохматый, голый и очень довольный собой, он широко улыбнулся и сказал:
— Лайонел снова выиграл.
— О чем ты? — заинтересовался молодой человек.
— Когда я спросил его пару часов назад о тебе, он ответил, что ты как всегда где-то страдаешь.
— Страдаю? — оскорбился молодой человек.
Мальчик пожал худенькими плечами:
— Судя по выражению твоего лица, он угадал.
Возразить было нечего, а Йоро неожиданно признался:
— Мне всегда было тебя жаль, Вильям.
— Неужели? — Попытка сыронизировать не удалась, и он вздохнул. Ему не хотелось выглядеть жалким.
Оборотень почесал лохматую голову.
— Если старейшины не ошиблись, то в своем падении твой ангел вот уже который век, а все еще неуверен.
Вильям рассеянно кивнул. Он и сам это чувствовал лучше, чем кто-либо. Собственное желание сотворить из Кати нечто идеальное, достойное белых крыльев, и было той самой неуверенностью его внутреннего ангела в своем выборе. Тот мучился, заставляя себя всюду искать свет, несмотря на то, что был беззаветно влюблен во тьму.
— Я не могу повлиять на него, — признался молодой человек.
Йоро поднял теплые карие глаза.
— Да, но ослабить влияние его неуверенности ты мог бы попытаться.
Вильям не ответил, сам не знал, насколько сильно влияние ангела, осталось ли внутри что-то от того английского юноши, каким он некогда был. Или же более сильное существо поглотило его целиком, подчинило себе?
— Зачем тебе листья? — резко сменил тему молодой человек. Говорить об ангеле, столь необходимом старейшинам, ему не нравилось. Возникало слишком много сожалений и пустых мыслей, появлялось слишком много вопросов, на которые никто не мог ответить.
Оборотень поднес букет к носу, а затем опустился на корточки и разложил кленовые листочки на асфальте. После чего взял один из них нежно-алый с бордовыми прожилками, и принялся ловко сворачивать.
Когда листок приобрел форму небольшого кукурузного початка, мальчик снял с кроссовки молодого человека шнурок и завязал свое творение у основания.
— Видишь? — с гордостью изрек Йоро, показывая поделку.
Что именно?
— Розу!
Вильям присмотрелся. Свернутый лист в самом деле напоминал бутон цветка. А мальчик уже принялся делать еще один, ярко-желтый. И вскоре шнурок со второй кроссовки украсил основание бутона.
Оборотень связал шнурки и повесил себе на шею, затем собрал с асфальта остальные листья.
Молодой человек с укоризной покачал головой, и они медленно пошли по улице.
— Зачем тебе?
Йоро уставился на него так, точно глупее вопроса никогда не слыхивал.
— Для Кати и Киры, конечно! — и прибавил: — Девочки любят цветы, ты не знал?
Вильям хмыкнул.
А мальчик лукаво покосился на него и предположил:
— Может быть, и твоей подруге понравились бы?
— Моей? У меня нет никакой подруги!
Оборотень усмехнулся.
— Ну, я уж не знаю, кто она тебе…
Молодой человек после длительного молчания, тронул своего спутника за плечо.
— Послушай, Йоро, я не хотел бы…
— Никто не узнает, — заверил мальчик.
Вильям успокоился. Уж в ком в ком, а в Йоро он никогда ни единой секунды не сомневался.
— Как там твои уроки с Кирой?
Оборотень сморщил нос и хлестнул себя по ноге букетом из листьев.
— Я уже умею писать. Кира попросила сочинить ей письмо… — Он загрустил, покусывая нижнюю губу. — Никогда не думал, что писать письма так трудно. Зачем их писать, если можно все сказать?
Они свернули в Михайловский переулок, и Вильям заметил:
— Письма — это чувства, облеченные в идеально прекрасную форму. Они неповторимы и хранятся значительно дольше, чем воспоминания о разговоре.
— А Лайонел сказал другое…
— Да?
Йоро задумчиво процитировал:
— «Людям воистину не на что тратить время. Письма, особенно длинные, — показатель незанятости».
— Лайонел никогда не писал женщинам любовных писем, — подытожил Вильям. — Зато получал и получает их пачками. Попроси у него, возможно, он какие-то сохранил. Помню, одна американка написала целую оду, посвященную одним его глазам, где подобрала девятьсот девяносто девять сравнений к ним. Правда, то письмо он даже на треть не прочитал, оставил нам с Георгием позабавиться. А его собственная записка той даме была предельна лаконичной: «Мои глаза предпочли бы ваш портрет топлесс, а сопливые письма их утомляют. Жду».
Оборотень посмеялся.
Они остановились у зеленых железных ворот, и, прежде чем войти, Вильям спросил:
— Слушай, а ты мог бы мне сделать таких… гм… роз?
