Глава XXIII
Удачный сюрприз. — Новое предательство
Самолюбие Гани было больно задето наказанием. Она ушла в себя, ходила мрачная, неразговорчивая и с полной апатией относилась к тому, что творилось вокруг нее.
А в институте тем временем все усиленно готовились к новому большом у торжеству. В пятницу, на Масленой, исполнялось тридцать пять лет педагогической деятельности maman, и ее юбилей решено было отметить сколь возможно торжественно.
Старшие воспитанницы разучивали небольшую французскую пьеску, музыкантши готовили бравурные пьесы в две, четыре и даже восемь рук, певицы и художницы соперничали с ними в своих стараниях, а рукодельницы все свободное от занятий время кропотливо вышивали затейливые узоры на разных милых саше [35], подушечках, салфеточках и тому подобных сувенирах. И все это делалось по возможности втайне от соседних классов, чтобы, упаси Бог, не «собезьянничали» и не «перебили» их затею более удачным исполнением.
Эти секреты и хлопоты будили во всех институтках, от мала до велика, любопытство, зависть и желание перещеголять соседок в своих сюрпризах. Малявки тоже не хотели отставать от других, и их головки усиленно работали над изобретением чего-то незаурядного и в то же время доступного их силам.
— Тишевская, придумай что-нибудь, ведь ты наш «хитроумный Одиссей [36]», — смеясь, тормошила Женю всегда веселая Замайко.
— Я, медам, думаю, думаю, да только все, что ни приходит в голову, все такое сложное…
— Говори, говори, может, и не так уже трудно будет, как тебе кажется, — с любопытством окружили ее седьмушки.
— Вот, смотрите: хорошо было бы нарисовать на большом картоне что-нибудь красивое, ну хоть цветы, что ли.
— Ну, это вовсе не так трудно, наша Грибунова нарисует что угодно, да еще и раскрасит не хуже старших, — послышались уверенные голоса.
— Подождите, медам, я еще не все сказала. Картинка-то картинкой, а самое главное — надо написать стихи.
— У Липиной хороший почерк, она напишет.
— Почерк тут ни при чем, — лукаво улыбаясь, покачала головой Женя.
— А что же тогда? — недоумевали девочки.
— Надо сочинить «собственные» стихи, да к тому же подходящие к случаю, — торжественно объявила Тишевская.
— Ну, уж это ты того… Много захотела, — в замешательстве воскликнула Замайко.
— Я вас предупредила, что у меня несбыточные мечты, — снова улыбнулась Женя.
— Ах, как досадно, ну что же нам делать? Ведь так было бы хорошо, если бы все нам удалось, — капризно посетовала Акварелидзе.
— И ведь даже никому из старших не пришла мысль преподнести maman стихи, уж я-то знаю, кто что готовит, — не без хвастовства сообщила Кутлер.
— А может, вместо собственного стихотворения можно будет просто написать что-нибудь из Пушкина, — предложила Завадская, но девочки в негодовании замахали на нее руками.
— Вся соль в «собственном», как ты не понимаешь, — напустилась на нее Рыкова.
— А вот ты понимаешь, так и напиши, — обиженно отозвалась Завадская.
— И напишу! — задорно воскликнула Рыкова.
— Что? — в удивлении окружили ее девочки.
— А вот возьму да и напишу стихи, пусть другой раз не дразнится, — сердито поглядывая в сторону Завадской, сказала Соня.
— Ха-ха-ха!.. Вот это хорошо! Душка, да я тебя зацелую, если не обманешь, — подпрыгивая на одной ножке, весело кричала Замайко.
— Не позже сегодняшнего вечера будешь иметь это удовольствие, — гордо поднимая голову, серьезно ответила Рыкова.
Малявки в удивлении переглянулись. Никто не верил в поэтические дарования Рыковой, но все с любопытством ждали, что будет дальше.
Девочки пошептались, искоса поглядывая в сторону Сони, и разошлись по своим местам.
Щеки Рыковой пылали, выдавая сильное волнение.
Она сознавала серьезность вызова, брошенного классу, и хорошо понимала, что в случае неудачи станет предметом насмешек подруг, чего не могло допустить ее болезненное самолюбие.
Соня не хвастала, обещая написать стихи. Ей и раньше удавалось набрасывать маленькие четверостишия, которые она ревниво оберегала от любопытных, боясь быть непонятой и высмеянной классом. Когда зашла речь о стихах в адрес maman, в душе Рыковой словно что-то зазвучало в ответ на единодушное желание, и она почувствовала хорошо знакомое ей вдохновение. А дальше все получилось само собой, и отступать было невозможно. Мысли теснились в разгоряченной головке девочки и постепенно укладывались в рифмованные строки.
Соня сидела над чистым листком бумаги и не замечала в своей задумчивости ни того, что она давно изгрызла кончик своего карандаша, ни устремленных на нее пытливых взглядов подруг, ни их тихого шепота.
— Ну что она? Пишет? — подталкивая подругу, спрашивает то одна, то другая, стараясь заглянуть в лежащий перед Соней листок.
— Думает все… — так же тихо отзывается соседка, с неменьшим любопытством наблюдая за каждым движением Рыковой.
— Знаешь, шерочка, мне кажется, что она просто похвасталась, а ничего у нее не выйдет, — с тревогой шепчет третья.
— И я того же боюсь, а жаль, все же обнадежила, — вздыхает четвертая.
— А ведь хорошо было бы! Вот шестушки бы с зависти умерли!
— И не одни они, и пятые ногти бы сгрызли!
— Господи, хоть бы она написала!
— Подождем, авось к вечеру напишет, ведь обещала.
— Ну, мало ли что!..
— Душка, как дела? Хорошо выходит? — неожиданно окликнула Соню неугомонная Замайко.
— Ах, как ты меня напугала! — вздрогнув, воскликнула Рыкова. — Ну можно ли так пугать? Ведь ты и настроение мне сбила: только что мысль пришла, а тут ты, на тебе, взяла и все испортила!..
— Ну, прости, Сонечка, ей-Богу, я не нарочно. Ну, шерочка, покажи, что ты написала? — заискивающе просила шалунья.
— Ничего я не писала, видишь? — и Соня в раздражении показала чистую бумажку. — А будешь приставать, и не напишу ничего! Ни на что, право, не похоже, минуты покоя не дадут, то одна, то другая, только и лезете, сосредоточиться не даете!..
— Ну не сердись, mon ange [37], ей-Богу, я больше ни одним словом тебе не помешаю!
— Слава Богу!
— Тише, медам, она сердится, когда пристают, — останавливают друг друга девочки, и все понимают, о ком идет речь.
Мимо Сони ходят все на цыпочках, говорят шепотом и стараются не попадаться ей на глаза.
Щеки Сони из красных стали уже багровыми, даже уши рдеют на фоне темных волос.
— Скорее, скорее, — словно шепчет ей кто-то на ухо, — ведь тебя ждут, и если ты не оправдаешь ожиданий, то — беда…
И Соня нервно хватается за карандаш, что-то пишет, вычеркивает, снова пишет… А шеи любопытных вытягиваются, во всех лицах светится напряженное ожидание и стремление хоть краем глаза заглянуть в заветный листок.
Губы Сони заметно шевелятся, пальчиком она словно отбивает такт.
Вот она перечла написанное стихотворение, потом еще и еще раз, поправила здесь, что-то вычеркнула там и, с размаха поставив точку, довольно улыбнулась и подняла взволнованное личико. На нее с безмолвным вопросом смотрели десятки глаз.
— Что, готово? — робко спросил кто-то.
— Тише, рассердится… — шикнули остальные.
Но Соня только широко улыбнулась:
— Медам, стихи я написала, но, может, они вам не понравятся… — с тревогой промолвила она.
— Давай, давай сюда! — выскочила вперед Замайко и через минуту уже громко читала всему классу:
Простите наше неуменье Стихов красивых написать, Но наши теплые желанья От сердца просим вас принять: Дай Бог вам жить как можно дольше Средь нас, вас любящих детей, Желаем счастья вам побольше И беззаботных, светлых дней.
— Рыкова, Рыжик, да ведь ты прелесть как написала! Медамочки, да ведь она поэтесса! — перебивая друг друга, восклицали девочки.
— Получай обещанный поцелуй! — крикнула Замайко и так обхватила растерявшуюся Соню, что та со смехом принялась отбиваться от шалуньи.
— Пусти, задавишь!
— Дай и я тебя расцелую, очень уж ты трогательно сочинила, — и Кутлер тоже стиснула в своих крепких объятиях хрупкую фигурку Сони.
— Душки, пощадите, от меня скоро ничего не останется! — взвизгивала Рыкова, которую со смехом теребили и целовали одноклассницы.
— И кто бы мог подумать, что ты поэтесса! — в недоумении покачала головой Акварелидзе.
— А тебе, небось, завидно! — ехидно вставила Исаева.
— Я с тобой не разговариваю, — сердито огрызнулась грузинка, чувствуя, что Исаева угадала ее чувства.
Исаева беззвучно расхохоталась и тихо выскользнула из класса, пробираясь к своим бывшим одноклассницам — шестушкам, которым она решила выдать тайну счастливых малявок.
