— Это вы так-то упражняетесь?… Хорошо, нечего сказать, хорошо!.. — вдруг услышали они насмешливый голос Стружки, не предвещавший ничего доброго.
Все сразу затихли; девочки виновато поглядывали на синявку и инстинктивно жались друг к другу.
— Хороши, нечего сказать, хороши, а еще и Савченко тут же — с самыми отъявленными мовешками… Что же, милая моя, ты все хвасталась, что не лжешь да не обманываешь. А вот с поличным-то и попалась!.. — торжествовала классюха.
Кровь бросилась в лицо Гани, она смело выступила вперед и твердо возразила:
— Вы ошибаетесь, m-lle Струкова; я никогда не лгу и никого не обманываю.
— Что-о?… — в негодовании протянула старуха. — Ты еще и отпираться будешь? Хороша!.. — обратилась она к остальным. — Ее с поличным поймали, она доверие своего начальства обманула, а теперь еще смеет спорить! Другие хоть виноваты, да свою вину сознают и молчат, а эта выскочка еще разговаривать смеет! Знай, милая моя, что тебя-то я больше других накажу, довольно ты мне очки-то втирала… Тихоня такая!
— Я тихоней никогда не была, — вызывающе ответила Ганя. — И это неправда, что я запираюсь в своей шалости… Да, в шалости я виновата, но в обмане?… Никогда! — гордо подняв голову, воскликнула девочка, и в ее глазах засветился угрожающий огонек.
— Так ты вот как разговариваешь со старшими!.. Тебе, видно, кажется малой твоя вина?… Ну так знай, моя милая, что я тебя сейчас же отведу к maman… Пусть она своими глазами убедится, что таким воспитанницам не место в институте… Ты всех своим примером портишь, дерзкая, грубая девчонка! — вне себя от гнева кричала Стружка.
— Это неправда! Я не говорила вам дерзостей и не грубила вам. Весь класс слышал наш разговор. Я говорила только правду, а за правду не исключают!
— Тише, моя милая, — сдавленным от злости голосом прошипела старуха, — еще слово ты у меня скажешь, так я тебя сию же минуту к maman отведу.
— Я не боюсь!
— А-а, так ты так? — и, схватив Савченко за руку, старуха потащила ее к начальнице.
Притихшие девочки испуганно смотрели вслед удаляющейся подруге.
— Ведь от злости придралась. Бедная наша Савочка! — со слезами воскликнула Арбатова.
— У нее давно зуб на Ганю был, — вставила Кутлер.
— Это я ее невольно подвела, да и вас всех, медам, — рыдая, каялась Замайко.
— Полно, душка, кто тебя винит? Все виноваты, сами нашалили, сами и отвечать будем. А вот Савченко-то ни за что может вылететь из института, — с тревогой промолвила Грибунова.
— Господи, что-то теперь будет, что-то будет? — всхлипывала Рыкова.
А Ганя тем временем едва поспевала за тащившей ее к начальнице старухой.
Идти пришлось через весь институт. Но по мере приближения к квартире начальницы шаги Струковой замедлялись: видимо, она что-то обдумывала. Это не ускользнуло от наблюдательной Гани, которой почему-то вдруг все стало безразлично.
«Ну и исключат, и пусть, и пусть, — говорила она себе, — а все же я не виновата! И папа, и дедушка мне поверят!»
— Попроси прощения, — неожиданно обратилась к ней синявка.
«А, так ты на уступки идешь?» — подумала Ганя, но упрямо промолчала.
— Слышала ты, что я тебе сказала? Проси прощения, а то сейчас будешь перед начальницей!
Ганя молча смотрела в пол, но на душе ее посветлело: она поняла, что классюха зашла слишком далеко в своих угрозах и сама испугалась за их последствия.
— Тебе говорят, проси прощения, а то плохо придется! — и Струкова сердито дернула Ганю за руку.
— Не буду просить прощения! — решительно ответила девочка.
Струкова была ошеломлена поведением своей жертвы, этого маленького, гордого и сильного в своем упорстве и сознании правоты существа. Она с тревогой думала о том, что Савченко не так легко, как другую, было бы исключить из института, так как за ее спиной стоит защита в лице влиятельного деда.
«С таким шутки плохи, как бы и самой во всей этой истории шею не сломить», — спохватилась зарвавшаяся старуха. Она быстро соображала, как выйти из глупого положения, в которое сама себя загнала.
— Я даю тебе две минуты на размышление, — уже другим тоном обратилась она к девочке, стараясь скрыть свою бессильную злобу.
Ганя по-прежнему стояла молча, а в душе ее все кричало: «Не буду, не буду просить, я только шалила, но никого не обманывала!»
А Струкова чутко прислушивалась к тому, что делалось в приемной maman, перед самыми дверями которой они стояли.
«Только бы не вышла княгиня!» — с тревогой подумала она и в ответ на упорное молчание малявки вдруг сердито крикнула:
— Марш в класс! И смотри у меня!..
Пораженная неожиданным поворотом дела, Ганя опрометью бросилась наверх.
— Савченко, душка, как ты? — обступили Ганю взволнованные подруги.
— Медамочки, ничего не разберу, — и Ганя торопливо передала подробности своего путешествия к дверям начальницы.
— Ничего не понять! — пожимали плечами седьмушки.
— Пожалела, может, тебя? — предположил кто-то.
— Не таковская, — возразили остальные.
— Да и видели бы вы ее: у-у! Так злобой и дышит! — добавила Савченко.
— Нет, медам, на доброту Струковой рассчитывать не приходится. Уж если она кого невзлюбит, так уж непременно из института куда-нибудь сплавит, — вмешалась в разговор Липина. — Тут что-то другое, но что?
— Медам, знаете, мне кажется, что Струкова сама боится, — послышался нежный голосок Жени Тишевской.
— Шерочка, ты зарапортовалась. Стружка — и вдруг боится? Ха-ха-ха! Придет же такое в голову! — расхохоталась Замайко.
— А я тебе сейчас докажу, что тут нет ничего удивительного, — холодно настаивала Женя.
— Ну? — девочки нетерпеливо ждали ответа.
— Стружка боится Ганиного дедушку, да и не одна она, а и сама maman, вот почему она и не посмела довести до конца своей угрозы!
— А ведь правда, очень вероятно… И как это никому из нас в голову не пришло? — удивились девочки.
— Тишевская, ты настоящий Шерлок Холмс! — в восхищении воскликнула Замайко, и тут же чмокнула Женю в румяную щечку.
Ганя молчала. В ее воображении дедушка снова представился добрым волшебником, неизменным добрым гением своей шаловливой маленькой внучки — и страшной угрозой для старой синявки…
Глава XXII
Обойденные. — Бал. — Поделимся с ними!
Весь институт был охвачен необычайным оживлением. Старшие с утра готовились к предстоящему балу, то и дело бегали в дортуар, стирали и сушили длинные шелковые перчатки, посылали дортуарных девушек в ближайшую лавочку за шпильками, лентами, булавками, волновались, суетились и буквально сбивались с ног.
Окна Большого зала с утра были открыты настежь, и к вечеру там была температура, близкая к нулю, зато зал благоухал каким-то крепким ароматом, которым обкуривали все помещения института.
Рядом с залом в маленькой приемной была устроена уютная гостиная с цветами в горшках, собранными из комнат всех синявок. А в коридоре стояли длинные столы, уставленные прохладительными напитками и рядами стаканов.
Все эти хлопоты страшно занимали институток и, несмотря на строгое запрещение, многие любопытные, как старшие, так и малявки, то и дело бегали подглядывать за подготовкой праздника.
После обеда все старшие уже окончательно переселились в дортуар, где стоял чад от паленых волос, слышался несмолкаемый говор взволнованных девочек, готовившихся к предстоящему веселью.
Младшие тоже не хотели отставать от больших; они усердно мыли шею, чистили зубы, терли крестовые цепочки и тщательно приглаживали короткие волосы.
Но в классе седьмых общего веселья не было.
Десяток наказанных девочек уныло следили за сбором более счастливых подруг, радость которых тоже была омрачена сознанием, что не все примут участие в празднике и что в то время как в Большом зале будут беззаботно смеяться одни, там, в дортуаре малявок, будут безутешно рыдать жестоко наказанные Стружкой шалуньи. Всем было совестно перед этими обойденными девочками, хотелось приласкать и хоть чем-нибудь утешить их в этой печали.
— Замайко, Савченко, вы не горюйте, мы вам все, все расскажем, вы точно сами все увидите, ей-Богу! — утешала Тишевская.
— А я принесу вам половину всего угощения, — шепнула толстушка Лядова, сама страшно любившая покушать и всегда что-нибудь жевавшая.
— И я принесу, и я, и я, — торопились пообещать девочки.
— Ну вот и хорошо, медам, так значит, мы все поделимся с ними тем, что получим сегодня, — радостно предложила Липина.
— Всем, всем — и сладостями, и ужином, — кричали обрадованные малявки.
— Знаете, душки, что я придумала! — воскликнула Завадская. — Я возьму жестянку из-под карамели и ото всего отложу в нее половину своей порции.
— Ай да Завадская, как ты хорошо придумала! — подхватила Акварелидзе. — Жаль только, у меня нет жестянки, да пустяки, я и в простую коробку из-под конфет положу.
