что сто раз подумай, прежде чем решиться. Ты постарайся…
– Не могу, ма, – остановил я ее, – не могу. Я ничего не могу с собой сделать. Пусть идет, как идет.
С этими словами я вышел из кухни, а мама, вздохнув, вернулась к своим делам. К окну в тот вечер я больше не подходил. Я понимал, что Инна наверняка встречается с какими-то мужчинами, я ведь не следил за ней неотступно. Не может быть, чтобы у нее никого не было. Иногда по вечерам окна ее квартиры оставались темными, мне хорошо было видно из кухни. И случалось это в выходные, когда девочку забирал к себе ее папаша. Значит, кто-то у Инны наверняка есть. Она молодая красивая женщина, ей нужен мужчина. Мама права.
Обдумав все это, я пришел к выводу, что все-таки смогу взять себя в руки. И что одна моя одногруппница, а именно Наташа Колесниченко, вполне достойная внимания девушка. Мысли о ней утянули меня в сон. А ранним утром я уже стоял под окнами Инны и пытался понять, ночевала ли она дома.
Шло время, я вспоминал то, что мама мне сказала, но больше всего меня тревожила не перспектива, которую она описывала. Так далеко в будущее я не заглядывал. Меня беспокоила возможность, скорее даже реальность отказа. Я не очень представлял себе, кто я глазах Инны Витальевны. Воспитанный соседский мальчик? Тайный (хотя какая уж тут тайна?) воздыхатель? Кто я? Что я?
Переломный момент наступил в один прекрасный майский вечер, когда на мамин юбилей собрались гости и старый папин товарищ, Андрей Васильевич Донич, пришел со своей дочкой Юлей. Я давно ее не видел, лишь смутно помнил не очень складную и довольно невзрачную девочку с конским хвостом. Она изменилась до неузнаваемости: исчезла сутулость, гордо выпрямилась спина, конский хвост превратился в свободную и слегка небрежную прическу, позволяющую любому желающему оценить ее великолепные каштановые волосы. Кожа девушки сияла здоровым румянцем и чистотой, а губки были воплощением женской прелести. Весь вечер я ухаживал за Юлей, чем, как мне показалось, вызвал огромное удовольствие обоих наших отцов. И девушка кокетничала напропалую: выпив немного вина, она сказала, что я стал очень симпатичным. Девочка Юля сыграла, сама того не подозревая, важную роль в трагических событиях, которые последовали за тем вечером. Когда начало темнеть, мы с Юлей вышли во двор подышать, уселись на скамейку под старым кленом, болтали и смеялись. Краем глаза я следил за окнами Инны Витальевны. Свет горел у нее в кухне, в гостиной было темно. Через некоторое время Инна закончила свои кухонные хлопоты и включила боковое освещение в гостиной. Мягкий свет от торшера намертво приковал мой взгляд, и Инна, словно повинуясь моему призыву, вышла на балкон, облокотилась на перила. Из ее квартиры раздавались звуки второго фортепианного концерта Рахманинова. Она заметила нас с Юлей, в этом не могло быть никаких сомнений, и сразу же ушла, захлопнув за собой балконную дверь. Меня охватила дрожь. Неужели ей было неприятно видеть меня с девушкой? Она ревнует?
Всю ночь я промаялся в раздумьях. Юля Донич – не какая-нибудь чебурашка с рабочей окраины, которая пьет пиво в подворотнях вместе с пацанами и сплевывает себе под ноги. Она правильная, умная девушка из прекрасной семьи, ее папа Андрей Васильевич – прокурор района, заслуженный юрист. Юля прекрасно владеет английским, учится на искусствоведа в институте культуры. Она красивая и воспитанная девушка. Юля очень повысила мою самооценку в тот вечер маминого юбилея. Я не слишком настойчиво (мало ли?) попробовал ее поцеловать, и она меня не оттолкнула, напротив – еще раз повторила, что я хорошенький и от меня приятно пахнет. Если я нравлюсь такой девушке, то почему не могу нравиться Инне?
Возвращаться в тот самый день мне особенно трудно. Память сохранила лишь осколки, которые, стоит их коснуться, впиваются в плоть и мозг, отзываясь острейшей болью. А некоторые часы того дня оказались размыты, как акварель, на которую вылили стакан воды. Я, например, плохо помню тот момент, когда подкараулил Инну и попытался приблизиться к ней. Не помню, что я лепетал, что сжимал ей – локоть или запястье. Но хорошо запомнил выражение ее лица – смущенное, чуть ли не виноватое. И глаза, которые она отводила, избегая смотреть на меня. И руку, выскользнувшую из моей. И краску, которая залила ее щеки. Краску, которая меня так жестоко обманула, сыграла со мной зловещую, роковую, дьявольскую шутку. У Инны участилось дыхание, я чувствовал это и видел, как румянец заливает все ее лицо. И я обманулся. Я принял ее смущение, ее неловкость за любовный пыл. Я видел, что взволновал ее, и истолковал это в свою пользу. Я преисполнился надежды и твердо решил, что нужный момент настал.
Была суббота, еще с утра из кухонного окна я зафиксировал, что девочку забрала бабушка. Но Инна ушла вместе с ними и пока не возвращалась. Я не мог сидеть дома и спокойно ждать, кровь клокотала у меня в горле, мне нужно было как-то убить время. Я позвонил приятелю и вскоре присоединился к своей институтской компании, которая распивала виски в квартире у одного из парней. Я скинулся вместе со всеми, немного выпил, думая, что это придаст мне уверенности в себе и решимости. Потом выпил еще. Когда я входил в свой двор, только-только начинало темнеть. Самое лучшее время. Я бросил взгляд на свои окна, дома никого не было. Я знал, что мама уехала одна поздравлять с днем рождения подругу, которую не очень жаловал отец. Куда подевался папа, я не представлял и не интересовался этим. В окнах Инны горел свет. Мягкий, теплый, соблазнительный. Я смотрел на ее окна завороженно, не в силах пошевелиться. Сердце билось гулко и ровно. Через несколько мгновений я совсем успокоился и уже почти сделал шаг к ее подъезду, когда увидел в проеме балконной двери мужской силуэт. Разглядеть человека не получалось из-за тюлевых занавесок, которые у Инны были довольно пышными и заполняли пространство между темно-синими тяжелыми шторами. Но очертания фигуры не оставляли сомнений – это был мужчина, и он подошел к окну, чтобы включить торшер, который стоял у широкого дивана. Дальше – провал. Чувство стыда вытеснило подробности тех мгновений, и я уже не помню, какие демоны раздирали меня изнутри. Я почти забыл, как рыдал и валялся на земле. Наш подъезд – крайний в доме, напротив него росли густые кусты сирени и чего-то еще, я никогда не разбирался в
