– Так о чем ты хотел поговорить? – спросил Георгий Иванович, когда они, углубившись в сад Баумана, сели на скамейку у фонтана.
– Понимаете… Вы знаете, где я работаю?
– В пыточной?
– Где?!
– В НИИ альтернативной экспериментальной медицины, я знаю, сам же тебя сдал Анаис. Но это ведь пыточная.
– Да… Возможно. Но я не знал. До вчерашнего дня.
– Что ж… Поздравляю с открытием.
– Я был курьером. То есть я и сейчас курьер.
– Понятно: не убиваешь, но сопровождаешь. Как Харон.
– Не знаю. Наверное. Я думал, что помогаю.
– Мы тоже думали, что если не помогаем, то хотя бы не поддерживаем. А вышло так, как вышло.
Данил смотрел на него с надеждой.
– Нет-нет, я не осуждаю тебя, – быстро добавил тренер. – Не все рождены для борьбы, кто-то должен просто создавать ландшафт. Кто-то, – и Георгий Иванович обвел рукой посеревшие, но еще не до конца отцветшие кусты, – просто украшать его. Так заведено.
– Спасибо.
Данил помолчал немного.
– Но я, кажется, созрел для борьбы.
– О, молодой человек, твои родители этого не одобрят! – посмеялся тренер.
– Вроде я уже не обязан спрашивать их разрешения…
– Что ж. Но что тебя привело ко мне?
– Вчера я был на допросе одной женщины. Она невиновна.
– А до сих пор все были виновны?
– Я не знаю. Я был на допросе впервые.
– Видишь ли, штука в том, что виновных среди тех, кого ты сопровождаешь, почти никогда нет.
– Я не знал, не знал! – Данил обхватил голову руками, упершись локтями в колени. – Не знал.
– Ладно, прости. Я не собирался обличать тебя. Вижу, ты раскаиваешься искренне – это редкое по нынешним временам событие, и оно достойно уважения. – Георгий Иванович похлопал Данила по загривку, и тот мигом вспомнил этот жест, как будто снова на тренировке. – Да и не могло быть иначе. Ты хороший парень, я всегда это знал. Но не стоило отправлять тебя к Анаис.
– Как же мне ее спасти?
Георгий Иванович горько усмехнулся:
– Таким же вопросом я задавался, когда уходила моя жена Наташа, а я ничего не мог сделать.
– Я даже имени ее не знаю.
– А что ты о ней знаешь вообще?
– Ничего. Только то, что она невиновна.
Они помолчали.
– И еще! – Данил обрадовался, как будто вспомнил очень важную деталь, которая меняет все: – У нее есть сын!
Георгий Иванович улыбнулся:
– Тогда у тебя еще есть шанс!
– Правда? Что я могу сделать?
– Видишь ли, – Георгий Иванович встал, как будто собирался говорить речь, – спасти ее ты вряд ли сможешь. Она уже на учете, и, пытаясь вытащить ее, ты просто навредишь себе. Но ты можешь спасти ее сына, а я уверен, что для нее жизнь сына гораздо важнее собственной.
– Звучит как две новости, – сказал Данил. – Хорошая и плохая.
Георгий Иванович сел, и они какое-то время молча смотрели на радостно бегающих по площадке детей. Наконец тренер повернулся к Данилу:
– Зови меня Гера. Не такой уж я и старый.
Данил улыбнулся.
– Вы знаете, как мне вытащить ее сына, Гера?
– Я читал однажды доклады про эти процессы, знаю, что детей несогласных забирают в спецприемники. Но государство не то чтобы в восторге от необходимости кормить столько ртов. Так что ты мог бы прийти и забрать его под каким-нибудь благовидным предлогом. Временное опекунство с исправительной целью – это частая практика. Семьи берут детей, чтобы направлять их на путь истинный, а на самом деле заставляют работать или чего похуже. У тебя идеальная характеристика – ты часть системы. Посоветуйся со своей начальницей, она точно знает, как это организовать.
– С моей начальницей? С Анаис?
– С Анаис Петровной, да. В последнее время она часто выращивает будущих юных изобретателей и экспериментаторов из детей несогласных. И, как ты знаешь, у нее есть групповая бессрочная виза на выезд с образовательной миссией. Ни на что не намекаю, но…
Данил вскочил:
– Спасибо. Спасибо, Гера, вы мне очень, очень помогли!
– Не за что, Данил. Но будь осторожен. Ни одного лишнего движения.
– Да. Я постараюсь ничего не испортить!
– Об этом можешь не волноваться: все уже испорчено до тебя.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Данил не знал, что еще сказать; внутри все клокотало, нужно было успокоиться.
– Хорошо сегодня, – зачем-то сказал он.
– Да, чудесная погода для прогулки, – кивнул Гера. – А ты на лыжах-то ходишь?
– Не хожу, – сознался Данил. – Ушло как-то…
– Ты был хорошим лыжником, – вздохнул Гера, вставая. – Нужно было тебя оставить. Но ты иди, иди. Время не ждет.
Данил добежал до машины и понесся в офис. Ему не терпелось узнать, как там 13148, не терпелось рассказать ей, что он все придумал и сделает, что он спасет ее сына, пусть она только знает, что не одна.
В этом радостном возбуждении, будто все уже произошло и благополучно разрешилось, он вбежал в офис, одним рывком влетел по лестнице на шестой этаж, воровато огляделся и прижался лицом к глазку на двери ее палаты. Внутри было все так же сумеречно. 13148 лежала ничком на постели, неестественно выгнув руку, а в нее капля по капле стекало что-то из стоящей рядом капельницы.
Город будущего
Вот когда Данил пришел, я его сразу спросила, что произошло. Обычно он веселый или пьяный, иногда с девушкой, но я не помню, чтобы он был таким расстроенным. И я спросила, что произошло. И тут он впервые был груб со мной и спросил, какое мое дело. Я ответила, что, в принципе, конечно, никакого, но я думала, мы друзья. Это я так из вежливости сказала: «друзья», вообще-то, я думаю, что мы семья, чего скромничать? Мы ведь живем вместе, и уже давно. А он говорит: ну какая ты мне подруга. И я спросила: прости, ты что имеешь в виду? А он: слушай, а ваша задача вопросы задавать или прямо допрашивать? Потому что я был на допросе, это неприятно. Я сказала: да, не сомневаюсь. И я не допрашиваю, ничего такого. Но ты расстроен, я это как бы чувствую, поэтому и спрашиваю. И я не чтобы докладывать. Теперь мне постоянно приходится делать этот дисклеймер, все время повторять, что я не докладываю. Между прочим, я и раньше не особенно докладывала, все хорошо в меру, хотя докладывать плохо в любых количествах, как я поняла. Данил удивился и говорит: то есть как не докладываешь? И мне на минуту даже показалось, что это была проверка и он сейчас сам на меня доложит. Но я собралась и говорю: ну вот так. Представь себе, кое-что изменилось, и я больше не работаю на четверговых комиссаров. Вот так прямо рубанула сплеча. Между тем каждый раз, когда я что-то говорю или делаю, я как будто выбираю из двух неизвестных. Это как рулетка или покер, только мне приходится угадывать почти вслепую. Вот и сейчас я сделала выбор. Выбрала доверять. Данил посмотрел на меня так внимательно и говорит: да? А что ты теперь делаешь? Я говорю: знаешь, это интересный вопрос. Я пытаюсь разобраться в разных чувствах и причинах. А еще я мечтаю о ванной. Ну это такое хобби у меня.
Данил упал на диван, глаза закрыл и спрашивает: бывало ли у тебя, Нина, такое, что все вдруг катится к чертям? Я проанализировала это выражение и отвечаю: чтобы конкретно к чертям, такого еще не было. Ну а в жопу? – интересуется он. К хуям, по пизде? Я говорю: подожди, я не совсем улавливаю. Ну вот понимала ли ты, Нина, что вся твоя жизнь, точнее то, как ты ее жила, оказалась ложью? Я говорю: а, ну теперь понятнее. Да, ты знаешь, кажется, было. Когда? Пару недель назад. Пару недель назад? Ну вот да, в позапрошлую среду, если быть точной, когда… Дальше я ему рассказала ту историю про муравьев. Данил помолчал и говорит: вот и я осознался. Осознался – так ты это называешь? Я отвечаю: ну да, так. Стало быть, мы оба. Я помолчала и говорю: ну так расскажешь, что произошло? А сама думаю: переборщила я, видимо, с нейроснами. Штука в том, что я повадилась Данилу в сны подсовывать новые смыслы. Вроде как объяснять, что мир устроен не совсем так, как он думал. Но тут, похоже, коса на камень нашла, нужно было как-то сбавить обороты.
