– Милый Альфред.
Она протянула руку, которую он нежно поднес к губам.
– Милая Эсси.
Свой шерри он выпил с видом, будто уделяет ему безраздельное внимание.
– Вам никогда не хотелось, – спросила вдруг мисс Уолш, – чтобы у вас самого было прошлое?
– В моем возрасте, моя дорогая, прошлое – это все, на что я могу надеяться. В земной жизни.
– Тем больше причин желать, чтобы на него стоило оглядываться. Когда мне было двадцать, я получила предложение руки и сердца от человека с репутацией пьяницы. Тем не менее мы страстно друг друга любили.
– И вы отказали ему по той причине, что он пил?
– Да. Как же я была права! Через пять лет он упился до смерти.
– Как же вы, верно, радовались счастливому избавлению, милая Эсси!
– Радовалась. Но, без сомнения, радовалась бы еще больше, если бы была за ним замужем. И на протяжении тридцати пяти лет мне было отказано в счастье снова пережить экстатические мгновения тех пяти лет… и в счастье не переживать их муки снова. Наводит на размышления, юный Альфред.
– Жизнь, – сказал пастор, надевая шляпу, а потом тут же ее снимая и резким движением запуская катиться ярдов двадцать по лужайке, – жизнь – очень сложная штука. Я всегда так считал и на том стою. А потому сейчас только отмечу, что мое призвание не позволило мне построить жизнь с богатым и экзотическим колоритом и что, выйди иначе, моя совесть неустанно твердила бы с упреком: «Как ты мог?»
– На каждую женщину моего возраста, которая говорит себе «Как ты могла?», найдется десять, которые говорят: «Почему я никогда?..»
– Должен признать, что в подобных (а я считаю их таковыми) неканонических признаниях представительниц вашего пола, какие мне доводится слышать, сожаление о потерянных или упущенных возможностях иногда выражается весьма двусмысленно. Но у вас, насколько я понимаю, они от двусмысленности далеки.
Возникло еще одно краткое молчание, нарушаемое лишь бульканьем, с которым пастор налил себе второй бокал шерри.
– Однажды весной, когда я путешествовал по Греции, – внезапно начал он, но то ли погрузился в воспоминания, то ли решил, что все-таки не станет про это рассказывать, поскольку история на этом закончилась, и он начал снова: – Когда я был молодым человеком двадцати лет и еще не отказался от мысли пойти на кожевенный завод отца, была одна девушка… – И он снова умолк, потом вздохнул и произнес, словно рассказывая обе истории: – Все это было, разумеется, до того, как я женился на Агнес.
– Разумеется, – отозвалась мисс Уолш.
3
Одна наиболее пространная (если таковая может быть выбрана) история Перси повествовала о случае из его детства, когда домашний кризис, возникший как-то в воскресенье после обеда, потребовал от него немалой сноровки по части сантехнической инженерии, увидев результаты которой, местный эксперт, прибывший после того, как кризис миновал, объявил, что работу нельзя было бы выполнить лучше, будь юный джентльмен прирожденным водопроводчиком. Возможно, как раз им ему следовало бы родиться. А так он пять дней в неделю проводил на бирже и большую часть уик-энда – за разными ремонтными работами, которые тетя Эсси для него откладывала. «Оставьте это до мистера Уолша, – говорила она разнорабочему или кухарке. – Он приедет в воскресенье». Вот насколько прочной была его репутация.
А потому, возможно, к счастью, сегодня что-то приключилось с бойлером.
– Ты не в обиде, старушка? – спросил Перси, когда за ленчем ему изложили симптомы. – Я быстренько его переберу, пока вы с тетей Эсси поболтаете по душам.
– Я после ленча прилягу, – сказала мисс Уолш. – Пусть Альфред покажет мисс Марр сад, если будет так добр.
– Мне не следовало, но я совершенно точно буду, – твердо сказал пастор.
К тому времени как Перси облачился в свой «бойлерный костюм», а мисс Уолш – в шаль, Хлоя и пастор уже прохаживались в розовом саду.
– Давайте посидим здесь, ладно? – попросила Хлоя. – Мне часто присылают розы, и все они на очень длинных стеблях, и на каждом – только по одному цветку. Приятно, конечно, открывать коробки, гадая, от кого цветы, и покрасивее располагая их в вазе, но они как будто никогда не бывают из сада, только от друга. Поэтому так приятно посидеть тут, где они растут, как им угодно, и я должна лишь расположить себя, чтобы ими полюбоваться.
– Вы, наверное, и раньше бывали во множестве розовых садов, мисс Марр, потому что, думаю, вы всегда уезжаете из Лондона на уик-энд.
– Да, но таких фраз, как только что, я еще ни разу не произносила, – отозвалась Хлоя, улыбаясь ему.
– Нет, нет, – запротестовал пастор, – пожалуйста, не думайте, что я усомнился в вашей искренности. Мне просто было интересно… – Сняв шляпу, он потер седую голову, а потом, недоуменно поморщившись, сказал почти удивленно: – Или все-таки усомнился? Наверное, усомнился. Боже ты мой! Как быстро мысль вспыхивает и умирает, опережая ход речи! Едва мы что-то произнесли, как уже теряем саму мысль и совершенно искренне приписываем нашим словам иное происхождение. Если вы на мгновение были неискренни, мисс Марр, то, сдается, и я тоже. И мои манеры, и моя мораль нуждаются в вашем прощении.
– Теперь вы меня послушайте. – Хлоя мягко накрыла его руку своей. – Это была очень милая речь, облеченная в изысканные выражения и, как мне показалась, не лишенная неловкости. Так вот, желание произвести приятное впечатление еще никому не вредило, и многие из самых очаровательных мужчин, кого я знаю, обладают даром изысканно выражаться, и – в том или ином смысле – мы все временами испытываем неловкость. Поэтому я не стану оценивать вашу речь, а использую ее как ключ к тому, что вы за человек. А вы, – продолжала Хлоя, которая теперь держала его морщинистую руку в своей твердой, прохладной и молодой, – составите себе мнение обо мне, исходя из того, что я говорю, делаю и как я выгляжу, или же будете меня изучать, допытываясь, не скрываю ли я от вас личность, которую ваше воображение заранее вам нарисовало? Будьте же теперь откровенны, мистер Уингхэмптон. – Дружески пожав его руку, она ее отпустила.
– Мисс Марр… – пробормотал пастор Мач-Хейдингхэма. Он посмотрел на свою руку, которую еще совсем недавно сжали ее пальцы, и глубокие морщины в уголках рта на мгновение углубились еще больше, но, похоже, так и не смог подобрать слов. – Мисс Марр, – начал он снова и снова остановился. – Мисс Марр, – сказал он наконец.
Он решительно нахлобучил на голову шляпу, потом сдернул ее и запустил катиться по траве. Хлоя ждала.
– Я не знаю, что сказать.
– Попробуйте «Хлоя».
– Какая чудесная мысль! Какая гениальная мысль! – Откинувшись на спинку скамьи, он уставился на собеседницу, взяв себя за подбородок. – Думаю, вы нашли решение. Хлоя! – А потом с удивлением: – Хлоя!
– Нравится?
– Да… наверное… Нет, это полный абсурд. Нет, так не пойдет.
– Почему, Альфред?
Рассмеявшись, он затряс головой.
– Ну хорошо, тайком, – предложила Хлоя. – Или, скажем, на Рождество.
– Ладно, на Рождество. Вы, надо полагать, на Рождество тут будете? Перси всегда приезжает… Нет! – вдруг выкрикнул он. – Вы не помолвлены с Перси! Вот что сбило меня с толку! Конечно! Вы никак не можете быть с ним обручены!
– Все так говорят, – отозвалась Хлоя. – Рано или поздно.
– А вот теперь я буду искренен. У меня сложилось о вас мнение. Один очень дорогой мне друг сказал, что когда пожилые женщины выражают сожаление о прожитой жизни, они сожалеют не о мирских или, возможно, запретных наслаждениях, которым своевольно предавались, но о тех, которые по недомыслию упустили. Я, Хлоя, безо всякого на то основания предположил, что когда в старости вы оглянетесь назад, то найдете, что вам не о чем сожалеть.
– Очень мило сказано, Альфред. – Она похлопала его по руке.
– Нет-нет, вы не должны. Вы же правда не помолвлены с Перси?
– Конечно, нет.
– Разумная девочка. И?
– Интересно… Буду ли я когда-нибудь сожалеть, что не покаялась в грехах священнику, с которым сидела в розовом саду?
– Нет. Я поступлю так, как вы меня просили, то есть буду судить вас по тому, какой вы выглядите и что говорите. Взгляните на розы. Я сижу тут и от всего сердца благодарю Господа за их красоту. Предположим, я подслушивал бы, как они разговаривают друг с другом, как говорят бархатистыми голосами нечто мудрое, занимательное и полное сочувствия. Тогда я поблагодарил бы Господа за еще более благословенное чудо. И теперь я сижу тут, Хлоя, и смотрю на вас и слушаю вас, и повсюду вокруг меня розы, и я благодарю Господа за то, что в мире столько красоты.
– Но будь на розах гниль, вы бы захотели их опрыскать.
– Не эти. Я за них не в ответе. Я бы подождал, пока владелица меня не попросила бы.
– Да. – Вздохнув, она выпрямилась и ответила пастору смешком: – Слишком уж мы серьезны для летнего дня. Вы когда-нибудь приезжаете в Лондон? Например, за новым стихарем?
