– Скажи ему! Скажи, Борозда! – взвизгнула и Зарёнка. – Мы вечные воины, мы великие защитники, обороняем его ничтожные хуторишки, где такие, как он, прозябали, как… как гусеницы, как муравьи, без смысла, без цели, без…
– Это говорит не Зарёнка, – оборвал существо Лемех. – Она и словто таких не знала! Что ты у неё с головой сделала, ведьма?
– Всего лишь научила не быть овцой! – с яростью, не уступающей Лемеховой, прошипела Борозда. – Всего лишь открыла ей глаза! Научила говорить! Она теперь не гусеница, не муравей, не бабочкаоднодневка, не овца, думающая лишь о брюхе да приплоде!
– Ну её и нет больше, – в упор сказал Лемех. – Нет больше Зарёнки, дочки моего соседа, которую я себе в невестки приглядывал. Нет её. Померла. Здесь, в яме, у меня на глазах. И я тебя не убил, Борозда.
– Ручонки коротковаты, человече! Не такто просто убить эльфийскую волшебницу, даже Гончие Крови не сумели!
– Они тебя не дожрали только потому, что мои стрелы вернее ваших били! – рявкнул Лемех, сбрасывая предостерегающе лёгшую на плечо руку Полночи. Ни тот, ни Месяц так и не сказали до сих пор ни слова, оставляя весь разговор на долю человека и эльфийки. – А знал бы, чем дело кончится, – отдал бы тебя им на поживу, ей же ей, отдал бы, Спасителевым именем святым в том клянусь!
– Может, и отдал бы, – глаза Борозды метали молнии. – А только я первую часть нашего уговора выполнила. Хотел Зарёнку живой увидеть – вот она тебе, изволь. Никакое не дерево. Выполнила я своё слово, человек? Впрочем, нет, не говори. Не нужны мне твои слова. Я знаю, что выполнила, – никто из вашего рода меня судить не будет! Не посмеет!
Полночь осторожно кашлянул.
– Быть может, стоит покинуть сие место?
– Дада, – вдруг поддержал его Месяц. – Лемех увидел то, что требовал. Человеческая девушка жива. И больше того, довольна.
Молчавшая до этого Зарёнка – слово и впрямь уснула – взмахнула ветвямируками.
– Довольна ли? Да я теперь… я теперь не я, я теперь – ух! Я могу кусты растить, могу, если надо, Гончую поймать и задушить, могу… могу по лесу ходить!
– Это ты уже говорила.
– И больше не надо навоз изпод коров выгребать! – взвизгнула девушка. – И слушаться никого не надо! Я сама знаю, что делать! Борозда мне только советует!
– Она счастлива, Лемех. Она будет жить долгодолго – когда и хутор твой сгниёт от старости без следа, – будет странствовать по нашему лесу, будет учиться видеть всё дальше и дальше, обретать силы… и в конце концов такие, как она, покроют весь Ниггурул! Птица никогда не сможет вырваться!
– Вам нужны такие, как она, потому что человеческая сталь разит лучше вашей? Хранители из жилистых да жизнью битых мальчишек наших и девчонок лучше получаются? Верно, да?
– Верно, – после паузы признался Месяц. Полночь метнул на него гневный взгляд, удивив Лемеха. Скорее подобных слов он ожидал именно от Полночи. – Вы лучше. Сильнее, злее, решительнее. И… Птица вас боится. Не ведаю почему, никто из наших не ведает, но – боится.
Лемех молча и медленно кивнул. Каково было гордецуПерворождённому признаваться, что жуткое, по его вере, чудовище под Зачарованным Лесом страшится не своих извечных тюремщиков, но какихто жалких людишек?
Так что ж, соглашаться с ними? – смятенно подумал хуторянин. Признаться, что Зарёнка таки да, жива? Хоть и изменилась страшно? И к ответу её за содеянное не призовёшь. Разве что под корень срубить – но что тогда с ней сотворится?
– Где мои сыновья? – наконец выдавил он. – И Зарёнка за смерть своих должна…
– Ничего она никому не должна! – оборвала его Борозда. – Мало людей гибнет у вас там? Мало пожаров случается? Это – цена. Они погибли, чтобы у Ниггурула появился ещё один страж. Страж, что не даст Гончим Крови разбойничать в людских же пределах. Не даст жрать других. Этото тебе, надеюсь, понятно?
Проклятая. И что теперь, на самом деле, остаётся делать? Девчонка – убийца, по людской мере полагалась ей смерть, да не быстрая и не лёгкая.
– Где мои сыновья? – наконец повторил он.
Губы Борозды искривились – не то злобная, не то торжествующая ухмылка.
– Значит, с девочкой мы покончили? Убедился, что Стражей никто в простые дубы или там ёлки не превращает?
– Хуже, – пробормотал Лемех.
– А сыновья… Они не хотели тебя видеть, ни один из них. Но Месяц сумел уговорить.
– Хотя чего мне это стоило!
– Честь тебе и хвала, достойный, – Лемех постарался, чтобы это не прозвучало совсем уж оскорбительно. – Только дайте мне поговорить с ними без ваших ушей. Длинных и остреньких.
– Мы не виноваты! – вдруг покраснела Борозда. – Грубо, Лемех, очень грубо!
– Чего ж грубогото? Какие уши есть, про те и говорю. Где мои парни?
– Идём, – Борозда потянула его за собой. Почемуто стараясь коснуться руки.
Ниггурул остался позади, там же осталась уснувшая Зарёнка, ночь накатывалась неумолимо, а четверо – или пятеро, если считать с Найдой, – торопились прочь от злого места.
– Увидишь заодно, как они живут, чтобы не думал, будто мы их в узилище держим.
– Как угодно, Борозда. Мне лишь бы парней увидеть.
И они действительно добрались до длинных, низких домов на обширной поляне. Больше всего это походило на залу огромного собора, как во святом граде Аркине, – поляна не была просто поляной, высоко над ней смыкались ветви зелёных исполинов Зачарованного Леса. Сами строения больше всего напоминали жилища половинчиков – низкие, с дерновыми крышами, круглыми дверьми и окнами. Через поляну протекал ручей, заканчивавшийся запрудой у противоположного края леса, и там над водой плясала целая стая многоцветных огоньков. И, увы, здесь отнюдь не царило обычное для эльфийской пущи благоухание – в нос Лемеху ударила тяжкая вонь отхожих мест. Хозяева Зачарованного Леса, похоже, не имели никакого опыта устройства воинских лагерей для кого бы то ни было, кроме себя.
– Места мало, – невольно вырвалось у Лемеха. – Народу слишком много.
На лёгком ветру колыхались развешанные для просушки штаны и рубахи, над трубами поднимались дымки. Здесь эльфы не запрещали открытого огня. Пахло и обычной походной едой.
– Мы знаем, – печально отозвался Полночь. – Что поделать, если люди… эээ… такие вот… эээ…
– Мы и так везём для них горючий камень от гномов, – пожаловался Месяц. – Ручей запрудить пришлось и очищающие заклятия ставить, постоянно работающие. А иначе бы нечистоты по всему Лесу бы поплыли.
– Говорил же вам, наймите Вольную роту, – перебил Лемех. – И лагерь бы разбили, как подобает, и отхожие рвы бы как следует выкопали, не ленясь.
– Оставим это, – поморщился Полночь. – Лемех, ты хотел говорить с сыновьями? Заходи в эту дверь и говори. Мы не станем подслушивать.
Лемеху приходилось бывать в деревеньках половинчиков, уютных, небольших, где всегда можно было разжиться преотличной едой и ещё более преотличным (хотя, казалось бы, куда уж отличнее) самогоном.
Внутри, за круглой зелёной дверью, оказалась длинная комната с низким по обычаю маленького народа потолком, рассечённым балками тёмного дерева. Стены забраны тщательно подогнанными досками, крытыми блестящим прозрачным лаком. В камине горит огонь, рядом ведро с углём. Стол и удобные стулья – не лавки – вокруг. Вдоль стен под окнами – сундуки, крытые домоткаными полотнищами.
На столе – деревянное блюдо с простой ржаною буханкой. Три простые чаши. Кувшин. Больше ничего.
И – сыновья. Гриня, Ариша – бледные, осунувшиеся, особенно младшенький. Плечи поникли, глядит в пол. Ариша – напротив, смотрит прямо, спокойно и строго.
Найда слегка тявкнула, и Гриня тотчас поднял взгляд, губы сами собой дрогнули, расплываясь в улыбке:
– Найда… и ты здесь?
«Подойди, старушка, если хочешь».
Спутница Лемеха вновь слегка тявкнула, резко подскочила к Грине, крутнулась у ног, встала лапами ему на колени, лизнула в лицо, отскочила, точно так же лизнула Аришу.
– Ну, здорово, сыны, – Лемех тяжело опустился на резной стульчик, казавшийся таким хрупким и непрочным. – Здорово, говорю. Вот и снова свиделись.
– Батюшка, – Ариша поднялся, как всегда, как привык, но разом поймал на себе взгляд Грини, смешался и почти упал обратно на стул.
У Грини лицо успело сделаться прежним – пустым, исхудавшим и злым.
– Как живётся, сынки? Как кормят? В войске когда – кормёжка это первое дело. Артельщики завсегда воруют, это уж как повелось, но нельзя, чтобы совсем уж борзел бы, чтобы мясо б из котлов удочкой вылавливал. Был у нас в роте один такой… пока не вздёрнули за лихие дела.
– Ты зачем тут? – процедил наконец Гриня. – Чего явился? Мы тебя просили?
Лемех усмехнулся, поймал взгляд сына – растерянный и оттого ещё более ожесточённый.
– Вежество уже забыл всё, да, сынок, как из родного дома ушёл?
– Мой дом теперь – Лес! – выкрикнул Гриня, вскочил, сжав кулаки. – Борозда… я её люблю… она просила… только заради неё… я тебя тут и терплю!
