— Деточки, — обращается к Степе и Даше батюшка, — а крестные ваши где же?
— Мы д-д-думали, у вас тут кто-нибудь будет, из местных, — говорит Степа.
— Откуда ж, деточки, я их сейчас, в такую рань, достану. Не по избам же ходить. Да и опаслив народ стал.
— А без крестных никак нельзя? — спрашивает Степа.
— Это в загсе можно, — ласково улыбается батюшка, — а в Божьей церкви, деточки, нельзя.
Этот священник всех звал деточками. Теперь мой папа всех так же зовет. Где кончается одно и начинается другое, понять совершенно невозможно.
— Сейчас сюда пара венчаться приедет, — говорит батюшка. — Может, Бог даст, из их компании кто согласится вам помочь. Подождем.
Ждут. Светает. Коза ест траву.
Подъезжает черный автомобиль и останавливается в сторонке. Из него долго никто не выходит. Батюшка идет к машине. Дверь чуть приоткрывается. Батюшка наклоняется к ней. О чем-то долго переговариваются.
— Может, уйдем отсюда, пока не поздно, — предлагает Даша.
— Уже п-п-поздно, — говорит Степа. Батюшка уже возвращается от машины, а за ним идет одетый в штатское Василий Левко. Рядом с ним молодая женщина в пышном белом венчальном платье.
— Все хорошо, деточки, — говорит Степе батюшка. — Жених с невестой тоже вдвоем приехали. А без свидетелей нельзя же венчать. Они говорят, если вы согласны свидетельствовать, они будут у вас крестными.
Я давно заметил, что все главные события в нашей семье происходили в присутствии Левко.
Батюшка и глухонемая девчонка зажигают в церкви свечи.
— Но мы, товарищи, здесь с вами не встречались, — говорит Степе Левко.
— Б-б-безусловно, — соглашается Степа.
— Моя невеста, солистка Большого театра Тамара Гавриловна Вольская, — представляет невесту Василий Левко.
— Рад п-п-познакомиться. — Степа целует ручку невесте.
— А уж как я рада, — улыбается Вольская. — Я читала вашу прелестную «Тетю Полю». И на ваших концертах, Дарья Михайловна, я бывала в консерватории. Я ваша поклонница. А теперь я буду вашей соседкой. Будем дружить домами, да?
— Б-б-будем, — с готовностью соглашается Степа.
Вольская была примадонной Большого театра и считалась первой красавицей Москвы. В те годы у комиссаров НКВД пошла мода посещать Большой театр и жениться на певицах и балеринах. А Василий Левко к этому времени комиссаром уже стал.
— Тамара настаивала на церковном обряде, — объясняет свое здесь присутствие Левко. — Платье, свечи и так далее. Тем более поп проверенный. Не выдаст. Тут все наши женятся.
Первый луч утреннего солнца проник в окошко церкви. Глухонемая девчонка, держа на руках Аню и раскрыв рот, наблюдает таинство бракосочетания.
Батюшка крестообразно знаменует венцом Левко и дает ему поцеловать образ Спасителя.
— Венчается раб Божий Василий рабе Божией Тамаре во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа.
Потом он благословляет невесту, давая ей приложиться к образу Богородицы, украшающему ее венец.
— Венчается раба Божия Тамара рабу Божиему Василию во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа.
Степа и Даша держат венцы над головами Левко и Тамары.
— Господи, Боже наш, славою и честию венчай их.
На улице совсем рассвело. Теперь луч солнца из окошка церкви падает на купель.
— Помазуется раба Божия Анна елеем радования, — батюшка прикасается кисточкой к младенцу Анне, — во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа.
Глухонемая девчонка наблюдает обряд крещения.
— Крещается раба Божия Анна во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.
Батюшка обносит младенца вокруг купели. Вслед за священником идут крестные, чекист Василий Левко и примадонна Тамара Вольская.
Про совершенные в тот день обряды никто никогда не узнал, и мой папа на какое-то время перестал бояться Василия Левко. А батюшку скоро расстреляли. Наступило время большого террора.
Ночные бабочки летят на огонь керосиновой лампы в саду Левко. Даша играет на скрипке музыку Чернова. В плетеных креслах сидят и восторженно слушают ее гости Василия, чекисты, балерины и певицы. Блестят ордена, ромбы, драгоценности дам, рюмки и бокалы. У Степы на коленях годовалая Аня. У Тамары Вольской — новорожденная ее дочь Зиночка.
Даша заканчивает играть. Аплодисменты.
— Браво! Бис! — кричат гости. Варя снова играет.
Так совпало, что в самое страшное время террора мои родители сблизились с Левко. Вокруг все время кого-то арестовывали, а они каждый вечер собирались или у наших, или у Левко, устраивали музыкальные вечера, играли в шарады, выпивали, танцевали и веселились ночи напролет. Жить стало веселее. Левко даже построил в своем доме первый в Шишкином Лесу городской сортир.
Пораженный великолепием фаянса и кафеля, Степа застывает на пороге ванной.
— Вот, пожалуйте бриться, — с тихой гордостью демонстрирует Степе невиданное новшество Левко. — Это унитаз. Это ванна. Это биде. Как в лучших домах Лондона. Вода пока не подведена, прислуга носит ведрами. Но уже тянут от станции водопровод.
В спальне Левко на стене висит ковер. На ковре сабля Левко и фотография Сталина, курящего трубку. Вольская показывает фотографию Варе.
— Видите, здесь автограф Иосифа Виссарионовича. «Другу Васе от Coco». А это Васина золотая сабля, которой его наградили под Царицыным. Вася же герой Гражданской войны. Но он очень замкнутый человек. Мы с ним мало разговариваем. Это счастье, что у нас такие соседи, как вы. Есть хоть с кем поболтать. Но он очень добрый и страшно меня балует. И у него очень хороший вкус. Я вам просто, как художнику, хочу показать, что он мне дарит.
Вольская открывает шкатулку, стоящую на трюмо, и начинает вынимать оттуда драгоценности.
— Но это же старинные бриллианты, — удивляется Варя.
— Да, это Васины военные трофеи. Настоящие фамильные драгоценности. И, по-моему, очень изящно подобраны. Да?
— Да. Поразительно, — растерянно кивает Варя. Она достает из шкатулки и рассматривает золотые карманные часы.
— Это Васины наградные золотые часы. Он их никогда не носит, — говорит Вольская. — Он очень скромный человек.
А в саду гости поют хором. Полонский поет и дирижирует. У него приятный бас. Даша смеется и подыгрывает на скрипке. У Левко за нашим забором всегда поют шуточные, веселые песни — сейчас все больше про кузнечика поют, раньше пели другое, но тоже веселое:
На столе стоит чернило,А в черниле два пера,Прощай, папа, прощай, мама,Я поеду на Кавказ.
Отчего да почему,По какому случаюОдного тебя люблю,А десяток мучаю!
Варя и Тамара Вольская выходят из дома, и Вольская присоединяется к поющим, выводя мощным оперным голосом:
Юбку новую порвалиИ разбили правый глаз,Не ругай меня, мамаша,Это было в первый раз.
И гости хором подпевают:
Отчего да почему,По какому случаюОдного тебя люблю,А десяток мучаю!
А Варя отводит Полонского в сторону и тихо сообщает:
— Миша, у Левко папины часы.
— Какие часы?
— Которые пропали, когда папа умер.
— Ты уверена? — пугается Полонский.
— Да. Вот же его вензель.
И показывает зажатые в кулаке часы.
— Боже мой! Что ты наделала! — тихо пугается Полонский. — Ты их украла?!
— Я украла? Это он украл.
— Варя, ну так же нельзя думать о человеке! Наверно, он просто нашел тогда этих мерзавцев, которые убили Ивана Дмитриевича. И взял у них часы.
— И ничего нам не сказал?
— Ну да. И это с его стороны очень тактично. Чтоб нас лишний раз не травмировать...
— Миша, что ты несешь? — в тихой ярости спрашивает Варя. — Это часы моего отца. Они наши. И ты будешь их носить назло этой сволочи.
— Я? Никогда я не буду их носить!
Полонский боялся Левко откровенно, а Варя боялась в скрытой форме, но оба сильно боялись. Поэтому про эти часы Варя и Полонский никому не рассказали. И Полонский их никогда не носил. Но позже их стал носить мой папа. Не при Левко, конечно.
Это через несколько лет, а сейчас Вольская поет своим великолепным голосом:
Елки-палки, лес густой,Ходит папа холостой.Когда папа женится,Куды ж мама денется?
И гости хором:
Отчего да почему,По какому случаюОдного тебя люблю,А десяток мучаю!
Василия и Степы среди поющих нет. Они все еще в ванной. Василий Левко сидит на унитазе.
Степа — на краю ванны. Они смотрят на биде и пьют красную водку. Василий уже сильно пьян. Степа тоже.
— И все это, Степа, только для Тамарки, — говорит Василий, — только для нее. Мне это, Степа, и на хер не нужно. У меня папаша родился крепостным Черновых. Мы к роскоши не привыкшие. Это все только ей.
— Это настоящая л-л-любовь. — Степа старается, чтобы голос его звучал искренне.
— Я тебе говорю, Степа, не про любовь, а про совсем другое. Я ей обещал: Тома, родишь сына, будет у тебя биде. И вот биде стоит. А она родила мне девку.
