– Я рад, что вы решились приехать, Карл. Теперь Людовик почувствует поддержку и станет увереннее в словах и поступках.
– Вы говорите так, сознательно умаляя значение своей особы при юном короле? Известно ведь, что Лотарь, умирая, указал сыну на вас как на единственную опору.
– Людовик молод и вспыльчив, его решения не всегда согласованы с моими, – ответил герцог франков. – Нынче же он станет прислушиваться к советам старших, один из которых его дядя, другой – сын Гуго Великого.
– Советы эти, надо полагать, будут направлены единственно на процветание и независимость великой франкской державы, а также на благосостояние матери нашей святой Римской церкви?
– Безусловно, герцог, – улыбнулся Гуго, – коли два таких мудрых мужа смогут прийти к взаимному согласию во всех вопросах, касающихся этого.
– Не сомневаюсь в единстве наших целей, – также с улыбкой ответил Карл.
– Однако что же мы стоим, – спохватился Гуго, – идемте скорее, друзья мои, королю уже доложили о вашем прибытии, и он с нетерпением ждет вас. Как здоровье отца? – спросил он у Можера, когда они втроем направились по освещенному факелами коридору к покоям Людовика. – Когда я навещал его с пару месяцев назад, он жаловался на лихорадку.
– Некая знахарка помогла ему избавиться от этого недуга, – отвечал нормандец. – Она натирала его мазью из ивовой коры и готовила настои из цветков полыни. Кроме того, он весь теперь увешан агатом, даже рубины убрал из перстней. Старуха уверяла, будто именно это станет хранить его в дальнейшем от такой напасти.
– Что ж, не вижу причин не верить этому, – отозвался Гуго. – Один мой родственник одно время долго страдал от запоров, но после того, как некая целительница указала ему на укроп как на единственное верное средство, он забыл о своем недуге и возрадовался жизни.
– Воистину чудеса творят эти старухи. Иным придворным лекарям не мешало бы поучиться у них.
– Помнишь, как мы с тобой во время охоты у вас в Нормандии чуть не затоптали копытами лошадей одну такую знахарку? – засмеялся Гуго. – Твой отец тогда еще накричал на нас.
– Вздумалось же ей оказаться на нашем пути, да еще и в ложбине, где дальше носа не видно. Правда, она была моложе той, что с лихорадкой, однако тоже собирала какие-то травы.
– Ах, Можер, неплохо бы и мне иметь такую же, – вздохнул Гуго. – Возраст уже немал, иной раз в груди кольнет или заноет рука.
– Вы герцог франков, вам стоит только шевельнуть плечом, как тысячи старух со своими травами и корешками сочтут за счастье врачевать вас.
– Совсем недавно я обмолвился об этом с королем, и он порекомендовал мне некую юную плясунью, говоря, что она в травах знает толк. Ее зовут Вия, ты подобрал ее у ворот. Людовик сказал, она сох нет по тебе.
Можер остановился. И только что произошедшая между ним и Вией сцена отчетливо встала у него перед глазами. Он вспомнил, что был груб с ней, и нахмурился. Подумал, что обидел ее, и переступил с ноги на ногу. Увидел вновь, как она стояла одна, в пыли, отверженная им, глядя на следы от его сапог, – и в задумчивости потер рукою подбородок.
Гуго переглянулся с Карлом, потом взял Можера под руку, увлекая за собой.
– Знай, мальчик мой, – сказал он ему, – не всё то золото, что блестит. Внимательно вглядевшись, ты в куче навоза можешь найти настоящее сокровище. Оно не на одежде, не на короне и гербе, оно там, где у человека душа и где бьется его чистое сердце.
– Ерунда, – ухмыльнулся нормандец. – Я не ищу никакого сокровища, оно мне не нужно.
– Оно нужно всем и каждый его ищет, но человек порою и сам не знает, что топчет золото собственной ногой.
Можер повернулся и уже хотел ответить, но тут они остановились. Перед ними были двери королевских покоев.
Глава 12. Мудрый опекун
Король был не один. У очага, протянув руки к огню, стояла женщина в темно-красной узорчатой мантии, отороченной золотом и мехом и с застежкой на груди из драгоценных камней. Русые волосы ее свободно спадали до плеч, голову венчала корона с убрусом. Глаза цвета бирюзы под овальными дугами бровей в раздумье смотрели на огонь, в них время от времени отражались отблески пламени; нос у нее узкий, ровный; алые губы сомкнуты, глядя на них, ловишь себя на мысли, что раскрываются они лишь тогда, когда есть что сказать. Вот женщина шевельнулась, переступив с ноги на ногу, потерла ладонями, приблизив руки к груди, и, глубоко вздохнув, снова протянула их к огню.
Едва все трое вошли в комнату, она обернулась. Губы тотчас сложились в легкую улыбку, в глазах засветился неподдельный интерес. Они скользнули по фигуре герцога, чуть дольше задержались на Карле Лотарингском и остановились, широко раскрывшись, на нормандце. Теперь им была работа. Никуда не торопясь, они принялись изучать гостя.
– Слава Господу, вот и вы, дядя! – воскликнул Людовик, вставая из-за стола и шагая навстречу. – Я прямо-таки заждался вас. Ну вот, матушка, – он повернулся к женщине, – я же говорил, что они очень скоро вернутся.
Королева-мать легкой, грациозной поступью шагнула от камина, подошла совсем близко и протянула руку для поцелуя Карлу Лотарингскому.
– Я рада, что ваша миссия увенчалась успехом, герцог, – сказала она приятным голосом, – а также тому, что вы теперь с нами: со мной, вашей невесткой, и своим племянником.
– Ваше величество, как вы догадались? – вскинул брови Карл. – Ведь я не произнес еще ни единого слова о поездке. Что, если Беатриса Лотарингская отказалась вести переговоры?
– Тогда это было бы написано у вас на лице, Карл. Иной, возможно, и вызвал бы у меня сомнения, но вы мой деверь, и я давно научилась читать по вашему лицу.
– Вам придется отныне надевать маску непроницаемости, Карл, – рассмеялся Гуго. – В противном случае вы всегда окажетесь обезоруженным как перед собеседником, так и в глазах женщин. Отличный пример для подражания – викинги. Взгляните на Можера – ни один мускул не дрогнет на его лице. Бьюсь об заклад, радость или горе – ни единым жестом норманн не выкажет этого.
– Кажется, речь идет о нашем госте? – Эмма приблизилась к нормандцу.
Можер вздрогнул. Впервые столь обаятельная женщина, да к тому же королева, стояла так близко к нему. И никогда еще такие красивые глаза с интересом не разглядывали его. Он потянул носом воздух: от нее пахло ландышем и сиренью.
– Сын мой, что же ты не представишь мне нашего Голиафа? – спросила Эмма, не оборачиваясь. – О нем столько говорят, превознося его силу и стать, что это не может не вызвать интереса у женщины.
– Матушка, это Можер, о котором я вам говорил, – отозвался Людовик. – Он сын Ричарда Нормандского.
