— Пожалуйста, о величайший из магов! — вскричал я, наверное, не самым спокойным голосом. — Не могли бы вы привести мне несколько примеров точного значения тех выражений, которыми я обменялся с обезьянами?
— Но я уже начал рассказывать вам об этом языке! — раздраженно воскликнул Малабала. — Клянусь, носильщик, вы, кажется, общаетесь с обезьянами куда лучше, чем со мной. — Он вздохнул и продолжал более спокойно: — И все же с первого же своего заявления вы, как говорят мудрые люди, сделали верный шаг, похвалив их прекрасную блестящую шерсть.
Я это сделал? Очень умно с моей стороны. Я выиграл в игре, которой даже не понимал.
— Однако насчет части сказанного вами я не уверен, — рассказывал маг дальше. — Особенно насчет следующей фразы. Обезьяны не любят лжи. У них очень сильные руки и острые зубы, которые они без колебаний пускают в ход при малейшем недовольстве.
Поразмыслив, я решил, что, пожалуй, затеянная мной игра чересчур опасна. В тревожном предвкушении я ждал, когда маг объяснит, какую именно ошибку я совершил.
— И все же я был восхищен вашим мужеством, — задумчиво продолжал он, — когда вы объявили о кровавом поединке с их лучшим воином.
О боже. Неужели простые «уук» и «скрии» могут обозначать кровавый поединок? Это уже вовсе не похоже на шутку.
— Разумеется, — мило рассуждал Малабала, — все поединки были позабыты после того, что вы сказали потом. Какой дерзкий и мужественный способ спасти остальных пассажиров и команду! Дозволено ли будет мне первому поздравить вас с грядущей женитьбой на их королеве?
Женитьба на королеве? Будь проклят тот миг, когда губы мои и язык впервые выговорили это «уук»! Обезьяны снова начали наступать на меня не для того, как я теперь понял, чтобы поотрывать мне руки-ноги, но чтобы увлечь меня в вечное рабство к одной из себе подобных.
Похоже, этот простейший язык способен передавать великое разнообразие информации, грозя кровавым поединком в один миг и предлагая руку и сердце — в другой. Возможно, все эти различные «уук» и «гиббер» имеют множество значений? Я вспомнил про разные человеческие наречия, которые слышал в бытность носильщиком в великом городе Багдаде, и про то, как интонации и модуляции голоса могли изменять даже значение произносимых слов. Может быть, и у обезьян оно тоже как-то зависит от интонации. Наверное, использованный мной обходительный тон и навлек на меня эти брачные неприятности.
Поэтому следующую фразу я постарался проорать самым сердитым тоном, на какой был способен:
— Уук гиббер гиббер скрии уук уук уук!
Обезьяны сочли это заявление еще смешнее предыдущего.
— Интересный ход, носильщик, — восхищенно отметил Малабала. — Попытка замечательная, но обреченная на неудачу. Что бы вы теперь ни сказали, это будет принято не более чем за шутку. Их королева уже очень давно подыскивает себе нового супруга. В любом случае, сомневаюсь, что обезьян сильно заботит, кто именно чистит их уборные.
Одна обезьяна пихнула другую локтем в бок.
— Уук гиббер уук скрии, — насмешливо сказала она.
— Скрии скрии скрии! — с изрядным удовольствием отозвалась другая.
— Уук скрии гиббер гиббер! — весело вступила в разговор третья.
От этого обмена фразами на сердце у меня воцарилась ночная стужа. Их поведение напомнило мне компанию скучающих носильщиков, перекидывающихся долгим вечером непристойными шутками. И я чувствовал, что на этот раз эти шутки — на мой счет.
— Обезьяны обсуждают некоторые из ваших достоинств. — Малабала отвернулся от меня, адресуясь к остальным людям. — Носильщик, разумеется, уже понял общий смысл их беседы. Для остальных, однако, я кратко переведу ее. Конечно, это касается свадьбы. — Он помолчал минуту, пока обезьяны продолжали разговор. Без сомнения, маг мысленно пытался пересказать обезьяний разговорный язык понятными людям словами. — Что-то насчет обезглавливания, если носильщик не справится. По-видимому, это какой-то ритуал. — Он тепло улыбнулся мне. — Но с вашим пониманием обезьяньего языка, я уверен, вы сможете справиться с любыми трудностями.
Позднее, обдумывая все это, я понял, что именно это упоминание об обезглавливании подстегнуло мою решимость огрызнуться. В свою удачу я верил куда больше, чем в собственный ум. И неужели Малабала не может сообразить, что это он ничегошеньки не понимает?
— Я не понимаю вообще ничего! — заорал я магу в ухо.
Малабала воззрился на меня со смесью жалости и все того же непонимания:
— Почему вы гиббер на меня? Просто стыд, что ваша человеческая речь совсем не похожа на ваши утонченные беседы с обезьянами.
Но мои бесконечные попытки добиться понимания были разом забыты, когда в этот самый миг обезьяны вдруг разразились чем-то, что я могу лишь описать как обезьянью версию поэтической песни, исполняемой на манер хорала:
Уук уук гиббер скрии,Гиббер скрии гиббер скрии,Хоо хоо уук, уук хоо,Гиббер скрии гиббер скрии!
— Уук! — обратилась ко мне первая обезьяна, когда они с товарищами закончили. — Уук скрии!
Тут на лице мага отразилось величайшее изумление:
— Теперь они поют? Как талантливы эти существа! Это небольшая песенка насчет брачной ночи, с обычными для подобных сочинений гиперболами. То есть если обезьяны способны на гиперболы. — Он помолчал, удивленно покачивая головой. — Я бы полагал, что проделать подобное просто невозможно. Разве что если у вас есть хвост. — Еще одна пауза. — Что ж, возможно, обезьяны выносливее, чем люди. Признаюсь, носильщик, с каждым мигом я все больше преклоняюсь перед вашим мужеством.
Я не мог придумать, что бы еще сказать, по крайней мере — магу. Что бы я ни пытался ему говорить, он услышит лишь то, что я произнес некоторое время назад — что бы это ни было. Если только ему не послышится, что мои слова исходят из обезьяньих уст, а их речи — из моих. Как мог я преодолеть заклятие, которого даже не понимал?
Очевидно, Малабала мне вовсе не помощник. Придется употребить еще оставшиеся у меня мозги, чтобы выпутаться из этого затруднительного положения. Одно было хорошо в этой ситуации: хуже, на мой взгляд, она стать уже не могла.
Я решил продолжить разговор с обезьяной:
— Уук! Уук уук уук уук!
— Обезьяны тоже считают эти советы смешными, — переводил Малабала под обезьяний хохот, — хотя они согласны, что ваш совет насчет использования бананов при совершении человеческого жертвоприношения заслуживает одобрения.
Да, это ничуть не улучшало ситуацию; хотя, обдумав эти слова, я понял, что Малабала, видимо, переводит что-то, на самом деле сказанное мною прежде. От этого сложного процесса у меня разболелась голова.
Каким бы ни было решение вопроса, я понимал, что оно не может основываться на одних лишь «уук». Я должен более осмотрительно смешивать звуки.
— Скрии, — начал я спокойным тоном. — Уук скрии гиббер хоо.
Малабала перевел один из обезьяньих ответов то ли на то, что я сказал, то ли на какую-то более раннюю часть этого разговора:
— Нет, обезьяны не могут взять всю команду в свидетели на свадьбе. Однако они считают, что попросить об этом было очень мило с вашей стороны.
Немного утешало лишь то, что, принесенный в жертву нечеловеческой похоти, по крайней мере всех своих спутников я избавил от подобной животной участи. Как бы то ни было, не успел я утешиться в своей мученической доле, главная обезьяна неспешно направилась к моим товарищам по путешествию и указала на Ахмеда, Джафара и торговца Синдбада на удивление человеческим жестом.
— Уук? — осведомилась обезьяна.
— Уук, — ответил я, поскольку других слов у меня не нашлось.
Малабала переводил дальше:
— Обезьяны ответили, что, видя подобную любезность у скромного человека, могут ли они поступить иначе, нежели ответить на нее такой же любезностью? Поэтому они позволят вам выбрать несколько человек для участия в свадебной церемонии.
А после этого я дал обезьяне какой-то ответ. Хотел бы я знать какой.
Первая обезьяна повернулась и оглядела мага.
— Скрии? — спросила она.
— Скрии, — подтвердил я, поскольку от меня ожидали чего-то в этом роде.
— Да, — продолжал Малабала, — трое ваших товарищей могут сопровождать вас.
Я чувствовал себя ужасно. Своим неосторожным замечанием я обрек Ахмеда, Джафара и второго Синдбада разделить мою участь. Если бы не они, я бы… да, если задуматься, не повстречайся я с ними, я бы не оказался сейчас здесь. И все же, хоть это, возможно, было бы лишь справедливо, я полагал недопустимым силой впутывать кого бы то ни было в свои дела.
Ахмед глянул на меня и пожал плечами:
— Бутерброд всегда падает маслом вниз.
Но первая обезьяна пошла дальше и остановилась перед Кинжалом, Шрамом и паланкином, скрывающим таинственную Фатиму. И теперь, по-видимому, обезьяна спросит меня, хочу я или нет взять с собой и этих троих тоже. Фатима! Сердце мое заныло при мысли, что я не только женюсь на горилле, но и никогда не увижу мою Фатиму снова. Не то чтобы, конечно, я уже видел ее всю прежде, но я лелеял в душе возможности, таящиеся в этой ручке и этом смехе. Однако я никоим образом не мог себе представить существо столь прекрасное и утонченное, как женщина в этом паланкине, на отвратительном корабле, кишащем обезьянами. И уж, по правде говоря, жалеть об утраченной компании Кинжала и Шрама я тоже не стану.
