Его шарм подчинил нас себе без остатка.
– Эй, деревенщина! – окликнул нас Андре Соса.
Он сидел на террасе кафе-мороженого в компании с каким-то американским солдатом. По тому, как отчаянно он махал нам руками, мы поняли, что ему очень хотелось произвести на нас впечатление. Деде был сама элегантность: зачесанные назад волосы покрывал толстый слой бриолина, начищенные до блеска ботинки сверкали, солнечные очки закрывали половину лица.
– Присоединяйтесь! – пригласил он нас и встал, чтобы принести пару недостающих стульев. – Здесь подают самый изумительный солодовый шоколад и обалденных улиток в пикантном соусе.
Солдат засуетился, освобождая нам место, а когда мы уселись, окинул нас доверчивым взглядом.
– Это мой друг Джо, – сказал Андре в восторге оттого, что у него есть возможность представить нам своего янки, которого он, должно быть, выставлял повсюду напоказ, как музейный экспонат. – Наш американский кузен. Он живет в таком же городке, как и мы. Называется Солт-Лейк-Сити, что означает Соленое озеро. Мы-то из Рио-Саладо, что означает Соленая река, а он, стало быть, из Соленого озера.
Он тряхнул головой и делано расхохотался, слишком льстя себе «удачной» шуткой.
– А по-французски он говорит? – спросил его Жан-Кристоф.
– Из рук вон плохо. Джо говорит, что его прабабка была француженкой из Верхней Савойи, но он никогда не пытался выучить наш язык. Оказавшись в Северной Африке, Джо открыл для себя очень много нового. Он капрал и уже успел побывать на всех фронтах.
Джо кивал в такт восторженным речам приятеля, весело наблюдая за тем, как взлетают вверх наши брови. Когда Андре нас с ним знакомил, он каждому горячо пожал руку, будто мы были его лучшими друзьями и самыми прекрасными жеребцами на всей Соленой реке. Несмотря на тридцать лет и последствия сражений, в которых Джо довелось участвовать, его лицо оставалось мальчишеским, а тонкие губы и высокие скулы выглядели слишком элегантно для человека его габаритов. Живой, но лишенный проницательности взгляд придавал ему простоватый вид, когда он улыбался от уха до уха, а улыбался он каждый раз, когда на него смотрели.
– У Джо проблема, – заявил нам Андре.
– Он что, дезертировал? – заволновался Фабрис.
– Джо не трус, и рукопашный бой – его любимый конек. Беда парня в другом: он не трахался уже полгода, и сперма так давит изнутри на яйца, что он с трудом переставляет ноги.
– Но почему? – спросил Симон. – Им что, в полку перестали давать мыло?
– Дело не в этом, – сказал Андре, дружески похлопывая капрала по руке. – Джо мечтает о настоящей кровати с кроваво-красными абажурами по краям, и хорошенькой женщине в теле, которая нашептывала бы ему на ушко всякую похабщину.
Мы разразились хохотом. Джо тоже засмеялся и закивал, как китайский болванчик. Улыбка будто разрезала его лицо пополам.
– Поэтому я решил сводить его в бордель, – заявил Андре, разводя руками в знак своего редкого великодушия.
– Тебя же туда не пустят, – предупредил его Жан-Кристоф.
– Кто посмеет помешать Андре Хименесу Соса пройти туда, куда ему захочется? Как раз наоборот, в «Камелии», например, они скорее постелят передо мной красную дорожку. Содержательница заведения моя подруга. Я так искусно задобрил эту даму деньгами, что она, едва меня завидев, тут же тает, будто кусок масла. К ней я и собираюсь сводить моего друга Джо, и мы будем барахтаться в этих райских кущах до тех пор, пока нам все до чертиков не надоест. Правда, Джо?
– Йе! Йе! – ответил американец, теребя в пухлых руках берет.
– Я бы тоже не прочь пойти вместе с вами, – заявил Жан-Кристоф, набравшись храбрости. – Я же всерьез еще ни разу не был с женщиной. Как ты думаешь, это можно устроить?
– Совсем чокнулся? – удивился Симон. – Тебе в самом деле хочется в эту клоаку, где у каждой шлюхи полно болезней, о которых и рассказать стыдно?
– Я присоединяюсь к мнению Симона, – поддержал друга Фабрис. – Нам там действительно не место. Да и потом, мы обещали моей матери вести себя хорошо.
Жан-Кристоф пожал плечами, наклонился к Андре и прошептал ему что-то на ушко. Тот горделиво вздернул голову и с надменным выражением на лице сказал:
– Если пожелаешь, я тебя даже в ад проведу.
В глазах Жан-Кристофа зажглось возбуждение. Он повернулся ко мне и сказал:
– Пойдешь с нами, Жонас?
– Еще бы!
В первую очередь этот неожиданный ответ удивил меня самого.
Квартал красных фонарей в Оране начинался за театром, на улице Акведук, пользовавшейся весьма дурной славой. К ней вели две провонявшие мочой лестницы, на которых вечно дрыхли пьяницы… Едва оказавшись в этой «волчьей пасти», я почувствовал дурноту, и мне пришлось приложить немало усилий, чтобы не повернуть обратно. Джо и Андре бодро шагали впереди, торопясь как можно быстрее добраться до места. За ними трусил Жан-Кристоф, ему было страшно, и развязный вид, который он на себя напустил, выглядел неубедительно. Время от времени он оборачивался и, храбрясь, подмигивал мне. Я отвечал ему вымученной улыбкой, но, как только нам по дороге попадался какой-нибудь подозрительный тип, мы тут же огибали его по широкой кривой, готовые в любое мгновение дать деру. Публичные дома выстроились в ряд с одной стороны улицы и прятались за воротами, выкрашенными в кричащие цвета. Народу на улице Акведук было достаточно: солдаты, матросы, арабы, семенившие украдкой, боясь, что в любую минуту их могут узнать соседи или родственники, босоногие мальчишки с раздувающимися ноздрями, предлагающие услуги посыльных, американцы и сенегальцы, сутенеры, пристально наблюдающие за своими рабочими лошадками и прячущие за поясом выкидной нож, солдаты местного гарнизона в высоких красных фесках. Все они лихорадочно суетились, но при этом самым странным образом старались производить как можно меньше шума.
Содержательницей «Камелии» была дородная дама, крик которой вполне мог вызвать землетрясение. Она правила своим заведением железной рукой и ни в чем не уступала ни завсегдатаям, ни девушкам. Когда мы подошли, она как раз чихвостила на пороге своего притона клиента, позволившего себе грубость.
– Опять облажался, Жеже! Нехорошо. И после этого ты и дальше собираешься приходить сюда и спать с моими девушками?.. Знаешь, это зависит от тебя. Если и дальше будешь вести себя как кретин, ноги твоей у меня больше не будет… Ты меня знаешь, Жеже. Если я ставлю на ком-либо крест, то вполне могу выкопать для него и могилу. Ты понял, Жеже, или тебе растолковать?
– Я у тебя милостыню не прошу, – запротестовал Жеже, – я пришел сюда при деньгах, а твоей потаскухе нужно было всего лишь выполнить мои пожелания.
– Засунь свои деньги в одно место, Жеже. Здесь бордель, а не камера пыток. Если то, как здесь обслуживают, тебя не устраивает, катись на все четыре стороны. А если хоть раз сюда еще явишься, я голыми руками вырву у тебя сердце.
Жеже, практически карлик, приподнялся на цыпочки, чтобы смело встретить взгляд содержательницы притона, надул щеки, но сдержался и ничего не сказал. Его багровое лицо тряслось от злобы. Он вновь опустился на пятки, в бешенстве оттого, что его на людях отчитала женщина, растолкал нас, бросился прочь и растворился в толпе.
– Так ему и надо! – закричал какой-то солдат. – Если что-то не нравится, пусть катится на все четыре стороны.
– Тебя это тоже касается, сержант, – сказала ему хозяйка заведения, – от тебя воняет, как из задницы, и ты прекрасно это знаешь.
Сержант втянул в плечи голову и сделался совсем маленьким.
Содержательница притона была не в духе, и Андре понял, что переговоры вряд ли закончатся в его пользу. Ему удалось провести Жан-Кристофа, упирая на его высокую, мощную фигуру, но для меня он ничего сделать не смог.
– Он же совсем мальчишка, Деде, – бескомпромиссно заявила ему хозяйка борделя, – у него на губах еще молоко не обсохло. На блондина я еще закрою глаза, но что касается этого голубоглазого херувимчика, забудь. Не успеет он дойти до ближайшей комнаты, как в коридоре его самого кто-нибудь отымеет.
Настаивать Андре не стал. Хозяйка притона была не из тех, кто меняет свои решения. Она согласилась, чтобы я подождал друзей за конторкой, шепотом приказав ни к чему не притрагиваться и ни с кем не вступать в разговоры… Я почувствовал в душе облегчение. Теперь я уже увидел, что такое бордель, и заходить дальше у меня не было никакого желания. От увиденного у меня и так все переворачивалось в животе. Клиенты поджидали своих жертв, набившись, словно скот, в большую гостиную, очертания которой терялись в клубах табачного дыма. Некоторые перед этим приложились к бутылке и теперь без конца брюзжали и толкались. Девицы демонстрировали свои прелести на обитой материей скамье, стоявшей в глубине алькова в коридоре, ведущем в комнаты. Они сидели лицом к клиентам, одни кое-как одетые, другие прикрытые лишь прозрачными шалями. При взгляде на них в памяти всплывало полотно, на котором впавший в депрессию Эжен Делакруа изобразил падших одалисок. Среди них можно было увидеть толстух, буквально сочившихся жиром и в лифчиках размером с гамак; худышек с угрюмым взглядом, чуть ли не вытащенных из морга; брюнеток в вульгарных белокурых париках; блондинок с едва прикрытой грудью, накрашенных, будто клоуны. Все они молча курили, поглядывая на этих скотов и спокойно почесывая внизу живота.
