как чиновникам и должностным лицам, не питая к ним никакой особой привязанности. Примеры разного образа правления являют в наше время турецкий султан и французский король. Турецкая монархия повинуется одному властелину; все прочие в государстве – его слуги; страна поделена на округи – санджаки, куда султан назначает наместников, которых меняет и переставляет, как ему вздумается. Король Франции, напротив, окружен многочисленной родовой знатью, признанной и любимой своими подданными и, сверх того, наделенной привилегиями, на которые король не может безнаказанно посягнуть.
В принципе, автор уже сейчас довольно четко показывает, каким будет его ответ на политическую загадку, которую он задал читателю в начале главы в отношении устойчивости завоеванной власти в двух типах государств. Это ясно как раз из характера выбранного им противопоставления. В отношении точности описания систем управления могут быть разные точки зрения[240], однако для флорентийца в данном случае существенное значение имеет, возможно, прежде всего демонстрация своих интеллектуальных ресурсов, способности оперировать информацией и идеями, а не буквальное соответствие сказанного действительности. В дальнейшем он не раз будет идти по такому же пути.
Если мы сравним эти государства, то увидим, что монархию султана трудно завоевать, но по завоевании легко удержать; и напротив, такое государство, как Франция, в известном смысле проще завоевать, но зато удержать куда сложнее. Державой султана нелегко овладеть потому, что завоеватель не может рассчитывать на то, что его призовет какой-нибудь местный властитель, или на то, что мятеж среди приближенных султана облегчит ему захват власти.
Сравнивая взгляды Макиавелли и Алексиса де Токвиля, изучавшего проблемы колонизации Алжира, Эрнест Геллнер обращал внимание на то, что знаменитый француз пришел к противоположным выводам, чем те, которые были сделаны знаменитым итальянцем.[241] Добавлю, что более поздний исследователь был все же, видимо, прав. Впрочем, флорентийец никогда не занимался изучением Востока. Он не пытается анализировать и французские порядки, с которыми был знаком лучше, чем с турецкими. Он в данном случае конструирует резко отличающиеся друг от друга политические системы для их сравнения. Фактически названия Турция и Франция – литературного порядка, как впоследствии имя Чезаре Борджиа.
Отметим также, что автор «Государя» в целом весьма одобрительно относился к порядкам современной ему Франции[242]. Причина этого заключается, скорее всего, в том, что данной стране, в отличие от Италии, удалось избежать воздействия губительной раздробленности на общую политику страны и ограничить политическое и военное влияние иностранцев. А также и самой оказывать влияние на окружающие государства.
Как сказано выше, приближенные султана – его рабы, и так как они всем обязаны его милостям, то подкупить их труднее, но и от подкупленных от них было бы мало толку, ибо по указанной причине они не могут увлечь за собой народ. Следовательно, тот, кто нападает на султана, должен быть готов к тому, что встретит единодушный отпор, и рассчитывать более на свои силы, чем на чужие раздоры. Но если победа над султаном одержана, и войско его наголову разбито в открытом бою, завоевателю некого более опасаться, кроме разве кровной родни султана. Если же и эта истреблена, то можно никого не бояться, так как никто другой не сможет увлечь за собой подданных; и как до победы не следовало надеяться на поддержку народа, так после победы не следует его опасаться.
Заранее иллюстрируя свой пока еще невысказанный тезис в отношении древней Персии, Макиавелли обращается к примеру современной ему Турции как державы, основанной, по его мнению, на тех же принципах управления, что и государство Дария.
Одновременно Макиавелли представляет что-то вроде прообраза политического сценария, в более развитом виде возникшего как метод исследования в середине XX века. Впрочем, едва ли автору «Государя» приходило в голову усовершенствовать возможности политического советника абстрактного правителя. Здесь, предположительно, на первом месте по значимости для него была игра ума, от которой, подчеркну еще раз, по моему мнению он получал интеллектуальное наслаждение, плюс желание показать вельможному читателю и собратьям по политическому классу свои аналитические возможности, т. е. свой потенциал политического советника.
Обратим внимание также на поднятую Макиавелли проблему желательности истребления близких родственников бывшего государя. Впоследствии он вернется к ней несколько раз, причем будет ясно, что каждый раз устранение потенциальных претендентов на власть будет мотивировано именно политически. Характерно также, что желательность уничтожения возможных законных претендентов на власть дальше в книге будет распространена и на современную автору «Государя» Италию. В этой связи следует напомнить, что «Государь» не был сосредоточен на морали, религии или научном методе; цель книги – показать, как можно обеспечить благосостояние государства[243].
Что касается данного метода укрепления свой персональной власти, то он был действительно принят на Востоке и даже в Европе. Встречался этот прием и в Московском княжестве. Уже при царях можно выделить Лжедмитрия I, после свержения Федора Годунова повелевшего прибывшим к нему делегатам из Москвы расправиться с родом двух предшествовавших ему царей. Бояре действовали с особой жестокостью, желая не только получить милость самозванца, но и отомстить своим бывшим конкурентам из рода Годуновых.
Иначе дело обстоит в государствах, подобных Франции: туда не трудно проникнуть, вступив в сговор с кем-нибудь из баронов, среди которых всегда найдутся недовольные и охотники до перемен. По указанным причинам они могут открыть завоевателю доступ в страну и облегчить победу. Но удержать такую страну трудно, ибо опасность угрожает как со стороны тех, кто тебе помог, так со стороны тех, кого ты покорил силой. И тут уж недостаточно искоренить род государя, ибо всегда останутся бароны, готовые возглавить новую смуту; а так как ни удовлетворить их притязания, ни истребить их самих ты не сможешь, то они при первой же возможности лишат тебя власти.
Макиавелли продолжает обозначенную прежде схему сравнения двух систем государственного управления. Обратим внимание на категоричность утверждения, что страну, подобную Франции, надолго покорить невозможно. Впрочем, интересней здесь другое. То, что Макиавелли строил в данном случае что-то вроде приукрашенной модели соседней страны, совершенно очевидно[244]. Фактически, выражаясь современным языком, речь идет о модели «феодального федерализма».
Тут есть существенные расхождения с российской моделью феодального времени. Страна, где в ту пору хватало своих «баронов», несколько столетий находилась под властью татаро-монголов. Надо сказать, что последние не пользовались принципами Макиавелли, однако успешно владычествовали над Русью очень долгое время. «Род государя» не уничтожался даже в случае восстания против монгольского владычества, как это было несколько раз в различных княжествах. Характерен в этом отношении пример с подавлением тверского восстания против монголов. Карательную экспедицию
