— Так сильно понравился? — хмыкнул Джо, выводя похожий овал лица и прическу, пока мужчина спокойно ел и, кажется, совершенно не обращал никакого внимания на нас, будто и сам забыл, что увидел что-то интересное до этого.
Теперь он выглядел обычным.
Простым симпатичным мужчиной, у которого, должно быть, в жизни не все складывалось гладко, если он решил зайти к викингам, чтобы поесть.
Впрочем, знать это наверняка я не могла. Только продолжала наблюдать за ним.
Мужчина ел не спеша, но с той благодарностью, с которой обычно принимают еду лишь те, кто очень в ней нуждается.
А когда потянулся к рюмке, то обернулся на викингов, что продолжали раздачу еды, чуть улыбнувшись:
— А это чтобы согреться?
— Сегодня мы все чтим память одного хорошего человека, — пробасил кто-то из викингов, на что мужчина чуть нахмурился, словно недоумевал, о ком именно речь.
— Кого-то из тех, что известны всем?..
— Ты с какой планеты свалился, друг? Не слышал разве, что творится в русском квартале? Главу убили, теперь вот все ждут, что на престол взойдет его сын! — отозвался кто-то приглушенно из людей, что сидели за другими столами.
Даже не знаю, чего именно я ожидала от него, но уж точно не того, что мужчина неожиданно поднимется на ноги, приподнимая рюмку, и проговорит отчетливо и с чувством:
— За Алексея Алексеевича Морозова! За отличного отца. Мудрого предводителя. И хорошего человека.
После его слов на ноги поднялись все, кто до этого сидел, повторяя его жест в молчаливой поддержке. И даже викинги, кто позволял себе до этого сидеть или заниматься своими делами.
Все выпили молча и не чокаясь, словно наверняка знали русские традиции, что тронуло меня до самого сердца.
— Всё еще настаиваешь на том, чтобы я рисовал его? — чуть изогнул бровь Джо, но я только упрямо кивнула.
Да, я могла ошибаться.
Могла выдумать себе что-то, чего на самом деле не было.
Но лучше было перестраховаться.
Поток людей не иссякал до тех пор, пока огромные кастрюли не опустели и кто-то из викингов не вышел на улицу, проговорив громко:
— Все желающие могут прийти завтра в это же время!
Двери Чертога закрылись, и началась уборка: девушки на кухне усердно мыли посуду и кастрюли, а мужчины убирали в большом зале, ни разу не упрекнув женщин в том, что выполняют их работу.
Они не только протирали тщательно столы и обрабатывали скамьи, но даже пол мыли швабрами, напоминая реальных викингов, которые ухаживали за своим любимым боевым драккаром.
Всё это было для меня удивительно и непривычно, но вызывало тепло на душе.
Те, кого я считала дикарями и маньяками с топорами, оказывается, искренне заботились о своих женщинах, зачастую выполняя ту работу, которую любой мужчина назвал бы исключительно женской.
Я старалась помогать в меру своих возможностей, чтобы только не торчать снова в каюте и не гонять бесконечно одни и те же мысли по кругу, но понимала, что не могу поддерживать разговоры и просто слушать, о чем переговариваются девушки, потому что думала о нем.
О Варге.
Думала и с каждым часом начинала переживать всё сильнее.
Нельзя было сказать, что я знаю Варга, но теперь, проведя с ним бок о бок этот жуткий месяц, я могла сказать наверняка, что он не оставит Лекса в беде.
А это означало, что и он сам мог оказаться в большой беде.
Да, я по-прежнему мало что знала и понимала об этом преступном мире, в котором было так много жестокости и грязи, но мне было достаточно и того, что я видела и читала пусть даже мельком в той своей жизни, где я была свободна и жила, как все, не зная бед.
Поэтому голова беспощадно подкидывала всё больше каких-то смутных кадров, что я видела когда-то на снимках в газетах или в кино, где бойню устраивали даже на кладбище в стремлении поделить власть так, как хотел кто-то извне.
Оставалось надеяться только на Бьёрна и того самого Евгения, которого я по-прежнему не видела.
И я отчетливо понимала, что если бы с Варгом что-то случилось, то викинги не стали бы спокойно убирать большой зал. Но не могла перестать переживать…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Сердце ёкнуло и заколотилось, когда одна из девушек вбежала на кухню со словами:
— Вернулись с похорон!
— И Лекс приехал? — тут же оживилась Хэльга, которая больше всех переживала за мужчин и в этот день была молчаливой и погруженной в свои тяжелые мысли.
— Да! И Женя тоже с ним!
— Давайте, девочки, нужно сделать свежие блины! И соберите закуску мужчинам!
И снова все засуетились, а я вместе с ними, когда мне просто запихали поспешно большую банку, где слоями были выложены овощи и рыба, сказав, что эта та самая «ржавая селедка». Любимое блюдо Варга.
Почему-то я так разволновалась, что толком не смогла рассмотреть, что из себя представляла эта закуска, разглядев только нашинкованную сырую морковь, лук и небольшие аккуратные кусочки филе из рыбы.
— Скорее отнесите всё это в зал!
Кто-то и меня подтолкнул легко и ненавязчиво вслед за девушками в передниках, и я поспешно и прилежно пошла за ними, снова оказавшись в большом зале, где теперь за одним большим столом сидели мрачные, молчаливые мужчины во главе с Варгом.
Они были погружены в боль и печаль, поэтому казалось, что вокруг никто даже не дышал, боясь потревожить их скорбь, но стоило мне показаться, как Варг приподнял голову, тут же впившись в меня своими голубыми глазами, словно не мог поверить в то, что видит.
В какой-то момент его бровь дрогнула явно в желании удивленно изогнуться, и лишь усилием ледяной воли больше не пошевелилась, а я покраснела и посмотрела на него лишь мельком, так же поспешно удаляясь из зала вслед за остальными девушками.
Сердце предательски колотилось, потому что я ощущала его взгляд на себе до тех пор, пока не скрылась в коридоре, а в голове звучал его чуть хриплый приглушенный голос, который повторял: «Поговорим вечером, Лиза…»
7 глава
Я гордился Лексом так, как только может гордиться брат своим братом.
Это была молчаливая гордость, от которой в груди распирало от тепла.
Несмотря на свою боль и месиво в груди, он смог собрать волю в кулак и заявить о себе всему миру, показав каждому, что воля его отца и курс Алексея-старшего на защиту и покровительство своих людей будут продолжены так же твердо и уверенно.
Лекс всем дал понять, что никому не позволит создать смуту и раздор в своем квартале, а все мирные жители по-прежнему будут под защитой.
Кто же пойдет против него, тот будет жестоко наказан.
А я буду стоять за его спиной нерушимой поддержкой и опорой, как когда-то за моей спиной стоял дядя Лёша.
Похороны всегда изматывают.
И оставляют в душе ноющую бездонную дыру, которую невозможно заполнить ни через год, ни через десять лет.
Когда уходят родители — ты остаешься совсем один.
И нет ничего, что смогло бы унять эту боль.
За большим деревянным столом в Чертоге сейчас сидели только самые близкие, проверенные годами и проблемами люди, доверие к которым было безграничным и оправданным.
Это было молчаливое братство, где не нужны были слова, чтобы поддержать.
Достаточно было вот так сидеть и смотреть в глаза друг другу.
Не было сил даже просто поговорить о том, каким необходимым дядя Лёша был в жизни каждого из нас и как тяжело будет учиться жить без него.
Даже когда после нескольких рюмок ледяной водки Евгений заговорил о том, что пытается найти зацепку к разгадке того, кто стал заказчиком этого немыслимого дерзкого убийства, я не мог сосредоточиться на его словах.
Смотрел на бледного, но теперь такого хмурого и уверенного Лекса и думал о том, что этой ночью я видел странный сон.
Когда вошел в свою одинокую, вечно темную спальню, куда не позволял никому входить, кроме пары человек, то вовсе не думал, что смогу уснуть.
Голова гудела, и сердце ныло так, что хотелось выдохнуть тяжело, протяжно… и с дрожью.
