Под веками были картины ужасов, где не было места ничему светлому и доброму.
Я повалился на кровать, чувствуя вековую усталость, и не ожидал, что сон заберет меня в свои сети.
Но когда увидел перед собой дядю Лёшу, то не сразу смог понять, что сплю.
Он был настолько реальный, настолько близкий, что я был уверен, что он жив.
В моих затуманенных мозгах не было даже сомнения в том, что сердце болит не зря.
Дядя Лёша улыбался и шел по зеленой тропе на склон горы, где сияло солнце, и было так легко дышать.
Туда, где его ждал мой отец.
А я стоял внизу и не мог сделать ни одного вдоха, видя, как они смеются и обнимаются, счастливые оттого, что нашли друг друга.
Они не видели меня.
Не слышали, как колотилось мое сердце от этой яркой картины, которая оживала перед израненной душой так неожиданно.
Я проснулся в поту, подскакивая и задыхаясь.
И еще долго не мог начать дышать, делая это хрипло и судорожно.
Где-то в глубине души я знал, что моя мама и сестра были рядом с ними, просто я их не смог увидеть.
Знал, что теперь они живут в доме, о котором грезил отец, часто мечтая о собственном жилище из дерева, где будет большой зал с камином, а у каждого из нас по собственной просторной комнате.
Я никогда не думал о том, что происходит там — на другом конце вселенной, куда уходят души.
Многое слышал, многое знал с чьих-то слов и из рассказов, но некогда было решить, во что верю я сам… И вот теперь я оказался беспомощным и совершенно сметенным тем, что увидел во сне так неожиданно и так реально.
У меня дрожали руки, когда я дошел до ванной комнаты и умылся, как всегда, ледяной водой.
Картинка счастливых папы и дяди Лёши не выходила из моей головы.
Но от нее на душе становилось немного легче.
Бред, наверное, верить в подобное.
Особенно мне.
Но сейчас я был склонен хвататься за эту соломинку, чтобы отыскать в ней силу и ранним утром выйти всё тем же несокрушимым и холодным, словно лед.
Только Ромка был моим маяком в этом мире.
Ромка и… Лиза.
Они делали мое сердце всё еще живым, наполняя теплом, к которому я не привык.
Ночью я вошел в комнату к брату и просто сидел рядом с ним, пока он не спал и смотрел по большому телевизору очередную программу про рыб.
Мне было достаточно знать, что есть те, ради кого я должен жить. И должен бороться дальше.
И не важно, были ли мои чувства взаимны.
Я пробыл с братом до утра, даже снова задремав на его низкой кушетке, сквозь липкую дремоту наблюдая за тем, как брат иногда улыбается и что-то бормочет себе под курносый нос.
Именно такие редкие секунды его сокровенного и непонятного для меня счастья давали мне силу настолько огромную, что казалось, я смогу сокрушить весь мир.
Утро не сделало раны менее болезненными, а мысли более радужными, но, выходя из комнаты брата, я был спокоен и уверен в том, что вместе с Лексом, Бьёрном и Женей мы способны решить любые проблемы.
А их было немало.
Я ожидал любую неожиданность.
Любого подвоха и даже попытки убрать Лекса прямо на похоронах отца.
Но к чему я точно не был готов, так это к тому, что Лиза станет моей!
Вот так просто.
Сладко.
Дико.
Самозабвенно.
И так чертовски неожиданно!
Впервые она не отталкивала меня, не боялась, не пыталась остановить, а целовала в ответ так жарко, что мысли о нашей близости не покидали моей головы весь этот день, даже когда нужно было оставаться собранным и готовым к любому выпаду врагов.
Я был начеку.
Говорил.
Следил за обстановкой вокруг, но в моей голове была только голубоглазая девчонка.
Моя девчонка!
МОЯ!
Эта мысль бежала по моим венам, опаляя ледяную кровь такими разрядами, что меня кидало в жар.
Действительно моя.
По-настоящему.
Без принуждения и попыток склонить к интимной связи.
После того, что случилось в кабинете, я смотрел в ее голубые глазища, словно в распахнутую книгу, и не видел в них отвращения или сожаления.
Этот день стал для меня откровением, которого я не ожидал, как бы ни мечтал тихо и укромно в своих жарких мыслях о ней.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Вот и сейчас, когда я увидел Лизу среди девушек из кухни, что принесли еду и выпивку, то снова был ошеломлен до глубины души, до этого даже не подозревая, что это возможно с моей заледеневшей душой.
Лиза всегда умела удивить меня.
С первого дня своего появления в стенах Чертога.
Каждый раз, когда я был рядом с ней.
Она была магнитом, который притягивал всех своей чистотой и несокрушимой силой, что бы ни происходило вокруг.
Она притягивала к себе, заставляя даже холодный мир викингов вращаться вокруг себя, становясь солнцем. Центром надежды и тепла.
Лиза даже не замечала, насколько парни прониклись к ней и как кидались защищать каждый раз, стоило им только решить, что я накажу их валькирию.
Не замечала, что сама стала частью мира викингов, влившись в небольшой, но сплоченный годами коллектив легко и непринужденно, словно была с нами всегда.
И я был горд этим.
Смотрел на нее до тех пор, пока девушка не скрылась в коридоре, отправляясь, видимо, снова на кухню к Герде и Хэльге, и не мог перестать любоваться ею, ощущая в груди робкое тепло.
Я не знал, что это было.
Поток мыслей обо всём сразу прервал приглушенный голос Бьёрна, который проговорил:
— К нам посетители.
Я только чуть кивнул и перевел взгляд на друга, как он без лишних вопросов добавил:
— Глава азиатского клана. Хочет выразить соболезнования.
— Запускай.
Бьёрн кивнул парням, что стояли у дверей и теперь несли круглосуточную охрану не только у стен Чертога, но и в русском квартале, чему они повиновались без лишних слов.
Это были ребята Бьёрна.
Все бывшие военнослужащие. Почти все из них побывали в горячих точках и пережили ад, а потому не могли найти себе место в мирной жизни, как когда-то.
Они редко появлялись в стенах Чертога, но, если мы видели их, значит, дела обстояли из ряда вон плохо и намечалось что-то затяжное и кровопролитное.
Эти дни парни плечом к плечу работали со своими русскими друзьями из команды Евгения, к счастью без проблем находя общий язык.
Когда двери распахнулись и на пороге появился худой мужчина, я тронул Лекса за плечо, чтобы он пришел в себя и обратил внимание на того, кто шел именно к нему.
Чтобы показать, что он принимает смену власти.
Лекс тяжело моргнул и, кажется, даже не сразу сообразил, где именно он находится.
Он не пил больше, и теперь начинался самый тяжелый и изматывающий этап в его непростой жизни, когда приходилось учиться жить без отца и с мыслью о том, что больше нельзя ничего изменить и исправить.
— Мистер Чжоу, — я встал из-за стола, тут же оказавшись едва ли не вдвое выше этого типа, отчего ему пришлось запрокинуть голову, чтобы смотреть мне в лицо.
Мужчина улыбнулся и почтительно склонил голову в приветствии, оказавшись на моей территории, но его глаза остались безучастными и отталкивающими.
Он мне никогда не нравился.
И если змеи в восточном мире были символом мудрости и такта, то он напоминал мне скорее ящерицу.
Мелкую, изворотливую, с цепким взглядом, в котором всегда можно было увидеть отчетливо лишь зависть и мысли о том, чем можно было бы поживиться в любой ситуации.
То, что я не одинок в своем ощущении, было отчетливо видно по тому, как реагировали на появление мистера Чжоу парни.
Несмотря на то что они поднимались из-за стола и пожимали ему руку, в их глазах нельзя было не заметить откровенной неприязни.
Норды не имели никаких дел с азиатским кварталом.
Иногда они закупали у нас рыбу и морепродукты, но не более того.
Нам нечего было делить.
Сферы наших интересов отличались и не проходили гранями ни по одному из пунктов.
Но невозможно было утаить шило в мешке, и я часто слышал о том, как именно представители этой диаспоры обманывали тех, кого называли своими партнерами, и пускали пыль в глаза красивыми словами и клятвенными обещаниями.
