Едва Игорь отвёл свою машину так, что генеральская могла проскочить в просвет на дорогу, как он дал газ. Всё-таки не выдержал и выстрелил в последний момент в Игоря. Но попал ему не в голову, как целился, а прострелил плечо. Генеральская машина помчалась вперёд.
Едва она отъехала метров на пятьдесят, как машина с Поповиченко, Филимоном и доктором затормозила около Игоря. Его быстро перенесли и с ходу помчались дальше. Михаил уже на ходу освобождал Игоря от одежды и перевязывал рану.
– Он держит ее в заложницах, – простонал Игорь. – Она под дулом пистолета. Надо осторожно. Гнать, но не перегонять. Он на Берелёхе постарается от нас избавиться. Нина успела сказать, что у него там самолёт.
– Вот там мы его и прихватим. Тут недалеко есть прямая дорога на аэропорт. Мы свернём, и минут на пять будем раньше, – сказал Поповиченко.
Генеральская машина на большой скорости чуть не врезалась в самолёт. Резко затормозила. Первым выскочил генерал.
– Быстро, не медлите. Все в самолёт, – кричал генерал.
Но кадыкчанцы успели, они приехали на пять минут раньше. Машину оставили несколько в стороне, а сами скрылись за ближайшим самолётом. Когда генерал увидел их и стал разворачиваться, Филимон, недолго думая, врезал генералу по уху. Пистолет вылетел из его рук, а сам генерал отлетел в сторону и упал навзничь. Михаил быстро связал ему руки и ноги.
– А ноги-то зачем? – спросил Поповиченко.
– Для спокойствия, – ответил Михаил.
– Что мы будем с ним делать? Куда его девать? – поинтересовался Филимон.
– Я думаю, его надо судить. Он бил Нину, угрожал жизни ей и Филимону. Ранил Игоря. Он вообще бешеный, – сказал Поповиченко.
– Я знаю, он отвертится. На то он и генерал. У него в верхах найдётся защита, – сказала до сих пор молчавшая Нина. – Он до смерти перепугал детей. Если его судить, то надо здесь, на Колыме судить. Надо лишить его связи с Москвой. Мне трудно его видеть, до дрожи трудно. Вся жизнь с ним – сплошное насилие. Это я виновата, что Игорь ранен.
– Виктор Александрович, в конце концов вопрос придётся решать вам, – сказал Михаил. – Вы здесь старший и по возрасту и по званию.
– Лично я думаю, всё надо делать законным путём. Сейчас отвезём его на Кадыкчан. Наши органы заведут на него уголовное дело, – ответил Поповиченко.
Генерал очнулся и обрёл дар речи. Прежде всего, он выдал тираду матом. Когда запас этих слов иссяк, он приказал:
– Немедленно освободите меня. Я обращусь к своему командованию. Это дело даром не пройдёт.
Тут уж всегда выдержанный Поповиченко не смолчал:
– Прежде всего, ты сейчас не генерал, а преступник. Ты стрелял в человека, не убил его по чистой случайности. Ты похитил женщину и детей. Мы видели, как ты угрожал ей, приставил к её виску оружие. Ты совершил уголовно наказуемые противоправные действия.
– Какое он имел право жениться на моей жене? Мы не разведены. Она моя жена. Наша ссора – это наше семейное дело.
– Виктор Александрович, вы не будете возражать, если я заклею ему рот пластырем? – спросил Михаил.
Поповиченко кивнул. Генералу заклеили рот пластырем. Он ещё долго что-то мычал и смотрел на всех бешеными глазами. Его загрузили в машину Игоря. За руль сел Филимон Бутылкин. Остальные разместились в двух оставшихся машинах. Самолёт остался на взлётной полосе. Все отправились домой, на Кадыкчан. Притихшие девочки сидели, прижавшись к матери.
Суд над генералом состоялся в Сусумане. Он не имел возможности связаться со своим командованием. Сидел он недолго. Его вспыльчивость и привычка командовать сослужили ему плохую службу. На Колыме, в лагере, это не проходило. Он был найден в камере зарезанным.
Валентина
Быстро прошло лето, промелькнула осень. Наступила холодная и долгая зима. Морозы в декабре жестокие. День, как водится на севере, короткий; рассветёт часа на два или три, а потом наступала темнота. Мы с Валентиной вели приём больных. Приходили на работу – темно, уходили – тоже темно. Зимой одному в доме тоскливо. Игорь теперь постоянно занят. Большая семья. Валентина металась. Надо было помогать Нине. Но в то же время как-то неловко болтаться у них в доме на глазах. Теперь она больше бывала на работе. Я стал замечать, что она постоянно стремится быть рядом, напоить чаем, подкормить пирожком. Да и глаза её выдавали. В клуб на танцы она не ходила. Если бы ходила, быстро нашла бы себе пару. А так, истомилась женщина без мужской ласки. А мне не хватало женской. Я тоже не ходил на танцы в клуб. Какие танцы, мужику сорок вот-вот стукнет! Однажды вечером, закончив приём, мы сели пить чай. И как-то так вышло, что после чая мы очутились с ней на кушетке в опасной близости. Валентина притянула меня, прижалась всем телом. Потом слегка оттолкнула. Быстро подбежала к двери, закрыла на крючок. Задёрнула занавески. Торопливо выхватила из шкафа чистые простыни. Мы так торопились, как будто нас кто-то гнал. В одну минуту одежда была сброшена на стол. Нам не хватало воздуха. Дыхание сбилось. Я не помню, как все произошло. Нам было непередаваемо хорошо. Но всё закончилось слишком быстро. Я давно не знал женщины.
– Я давно смотрю на тебя. Зачем мы потеряли столько времени? – прошептала она мне в ухо.
«В самом деле, зачем?» – подумал я. С того времени мы вели приём и не упускали случая в свободное время порадовать друг друга близостью. По окончании приёма стало традицией заканчивать рабочий день на кушетке. Валентина была щедрой страстной натурой, всегда стремилась отдать столько нежности, чтобы мне хватило до следующей встречи. Однажды я сказал ей:
– Переходи жить ко мне. Только у меня есть жена. Я не видел её с тридцать восьмого года. Мне запрещена переписка. Я ничего о ней и семье не знаю. Но регистрации у нас не будет. Если такое устраивает, то переходи ко мне.
Валентина хмыкнула, ничего не сказала. Ушла домой. Но в выходной день перешла жить ко мне.
– Валентина, я не могу работать рядом с тобой. Ты сильно меня заводишь. Понимаешь?
– Понимаю. Что же делать?
– Меня пригласили работать на Мяунджу. Я согласился. Не обижайся.
Валентина хохотала, не могла успокоиться, пока я не закрыл её рот поцелуем. Её руки охватили мои плечи, спину. Хорошо, что был выходной день.
Я жил с Валентиной по-прежнему на Кадыкчане. На работу ездил на детском автобусе. Кадыкчанские дети учились в школе на Мяундже. Их туда привозили и увозили утром и вечером.
В посёлке появилась женщина-врач. К радости всех женщин посёлка, она занималась гинекологией. К ней и перешла Валентина медицинской сестрой. Если бы она работала с мужчиной, я бы ревновал.
Довольно большой кусок моей жизни стал прошлым. Мне вновь открылся волшебный, цветной,
