прежде чем она расскажет ему свою историю. Если она раскроет низкую тайну своего прошлого, это должно быть на ее условиях. Рассказывая, она не должна потерять его любовь; и она не должна возненавидеть себя, когда он глубже узнает ее.
Шантеклер сказал:
— Мне открыто твое сердце, Пертелоте. И я очень хорошо знаю, какое оно доброе.
И тогда она рассказала ему о своей стране: о Сенексе Припертом к Горам, Петухе-Повелителе, о его смерти и о чудодейственном рождении его ребенка. Она рассказала ему, и Шантеклер узнал о существовании того, кто носит имя Кокатрисс, — о том, как мучил он кур, о его детях-василисках, о том, как он разорил всю страну. А потом она закончила, и вновь воцарилась над ними спокойная ночь.
Наконец Шантеклер заговорил.
— Пертелоте, Пертелоте,— сказал он.— Не меньше, а гораздо, гораздо больше люблю я тебя теперь.
Сердцем приняв ее рассказ, он был умиротворен и глубоко счастлив; и он уверился в том, что больше никогда у него не будет видений. Не рассказанное ею стало причиной этого мира в его душе, хотя он внимательно выслушал все. Но то, что она вообще говорила об этом в его присутствии,— вот этот переломный момент внушил ему уверенность: она любит его и полностью доверяет ему. Да, она вручила ему все свое сердце, веря, что он не поранит его. И, во имя небес, он не поранит!
Глава пятнадцатая. И вот начинается — скорбь приходит на землю Шантеклера
Утром все животные вышли из Курятника — или же бросились к Курятнику — и возвеселились: дождь прекратился. В первый раз за три сезона воздух был прозрачен, и можно было надеяться, что перья останутся сухими весь день напролет. О, тучи по-прежнему охватывали всю землю, и солнце все так же оставалось тайной за семью печатями; но эта покрышка была высоко, теперь тусклая, а не хмурая, пропускающая свет, а не мрак; скорее белая простыня, нежели унылое одеяло, которое висело над ними так долго.
А потому животные устроили праздник. Они собирались в кучки, ели, смеялись, танцевали. Повсюду устраивались пикники. В мгновение ока были организованы походы за грибами (тысячами и тысячами грибов в том году). Пес вывалился из Курятника и задышал носом. Петух-Повелитель, как никогда раньше, прокукарекал хвалу наступившему дню (Шантеклера, безо всякого сомнения, возрадовала сухая погода; но более того — его ночной разговор с Прекрасной Пертелоте покончил с одиночеством — вот это была радость, словами не передаваемая). А Хорек мучил семерых маленьких мышат, взяв их на охоту. (Без разговоров! Никакой беготни! Не наседать на Джона! Лист — не наступать на лист! Нора — Боже упаси свалиться туда! Шеренгой по одному! Носы вверх, хвосты вниз, глаза блестят — тьфу! Слушайте: может, малышкам-мышкам лучше сидеть дома? Нет? Нет? Тьфу!)
Но что действительно подарило этому дню особое праздничное ощущение, так это то, что Тик-так, Черный Муравей, дал своим работникам выходной.
С утра три часа — ИГРЫ.
Потом три часа — ТРЕНИРОВКА.
Потом — ОБЕД.
И три часа — ОТДЫХ, —
объявил он. — Приготовились — начали!
Он повел свое войско к дверям Курятника.
— Стой, два, три, четыре. Игры, два, три, четыре!
Положенным образом он постучал в дверь. Он милостиво пригласил трех Чиков выйти поиграть вместе с муравьями — и Чики мгновенно вывалились, подпрыгивая и опрокинув двадцать степенных муравьев, прежде чем Тик-так успел рявкнуть, призывая их к порядку.
— Игры! — многозначительно заявил он, как бы поясняя, что таким безрассудным прыжкам не место на праздниках.
Затем Муравей отыскал хороший ручеек (а их было множество вокруг), отправил своих работников притащить из леса и спустить на воду три щепки, приказал своим работникам выстроить три муравьиные цепочки от каждой деревянной щепки до суши, предложил Чикам взобраться на щепки, и — смотри-ка! — они начали игру. Они принялись катать Чиков, таща их на маленьких лодочках против течения.
Точно так, как работали муравьи — с громким ритмом, они и играли — ритмично. Тик-так выбрал для игры подходящую песню, и невероятным басом корабельщики грянули:
На щепках поплыли цыплята втроем,
Их буря несет — вперед и вперед!
И бриз их качает, словно шторм,
Беда грядет — как река течет,
Не вернуться им к чаю домой.
Маль Чик был счастлив и весело улыбался. Какой вокруг замечательный мир! Как замечательно быть тем, чей отец — Повелитель этой земли, замечательно, когда тебя встречают с почетом и уважением, замечательно, что о тебе помнят муравьи. Они усердно тянули его. Они как следует качали кораблик, а в песне их говорилось о том, как что-то укачало кораблик. И затем они прищелкивали своими крошечными язычками, думая, что приводят детей в дикий восторг. Маль Чик только желал, чтобы они везли его чуть-чуть побыстрее. Когда осторожничают маленькие муравьи, для больших Чиков это чрезмерная осторожность: кораблик еле двигался.
На запад, на запад, простор за кормой,
Их буря несет — вперед и вперед!
Пустились матросы в поход роковой,
Беда грядет — как река течет,
Оплаканы будут и мамой, и мной.
Ладно, игра уже стала немножко надоедать. Как только Маль Чик сам начинал раскачивать лодку, Тик-так бросал на него суровые взгляды, пока ребенок вновь не усаживался на место.
Они проползли три дюйма вверх по ручью, и Черный Муравей принялся двигать бровями вверх-вниз, будто бы спрашивая: «Не правда ли, весело?» Ладно, подумал про себя Маль Чик, весело. Но, с другой стороны, Лорд Рассел обещал своим племянникам БОЛЬШИЕ игры, ужасные побеги, все взаправду. А потому как бы ему получше отделаться от муравьев, чтобы не обидеть?
Один пропал, и на дне другой.
Их буря несет — вперед и вперед,
Третий все тонет в пучине морской,
Беда грядет — как река течет,
Никогда не вернуться им к чаю домой,
Никогда не вернуться домой.
— Стоп! — донесся из Курятника пронзительный крик. — Злые языки! Злые языки! Ни слова больше вашими злобными языками!
Из-за двери выскочила Берилл в такой ярости, что перья так и летели по сторонам. Тряся головой, шумя крыльями, она ринулась прямо к Тик-таку и клюнула его в лицо.
— Что, во имя всего благого, ты делаешь?
— Стой, два, три, четыре, — выкликнул он, и тихоходные суденышки застыли на месте. — Тут им никакого вреда, сударыня,— объявил муравей, неприветливо глядя на Курицу.
