нас; мы стали мудрыми, как Создатель. Их Повелитель дает им в нужде утешение. Их одинокий Повелитель наполняет их добром — и что он получает в ответ на свои благодеяния? Холодное и горькое отчуждение! Эти «господин» и «угодно ли будет господину». Я права? А когда
он в нужде — что тогда, гордый Шантеклер? Что тогда? Как же, черная неблагодарность! О, достойная птица, как же ты должен быть одинок!
— Ненавижу их. Ненавижу их,— бормотал Шантеклер, наслаждаясь своими страданиями.— Ненавижу их всех.
— Именно! Они — окаянные. — Река принялась выкликать ужасные слова, называя Петуху-Повелителю его животных.— И они — беспамятные. И они — многогрешные. Я-то здесь помню о тебе, и островом этим на моей груди сохранила тебе жизнь. А они забыли тебя, отвернулись от тебя, отшвырнули тебя, пренебрегли тобой, обрекли тебя, заброшенного, на мучительную смерть. Окаянные! Беспамятные! Многогрешные!
Хотя и были они произнесены спокойно, Шантеклер узнал в них губительные, наполненные проклятием слова из языка высших сил. Река предлагала их, будто они были изысканными блюдами или оружием. Река заманивала его. И столь безудержна была ярость в душе Петуха, что он выбрал одно из слов реки и вложил его в собственные уста и произнес его.
— Окаянные! — сказал Шантеклер.
И тут же темное пятно вновь появилось на горизонте, и он увидел его. Второй раз к нему приближались корабли.
От этого зрелища у Шантеклера засосало под ложечкой, и он не представлял себе, что делать. Они быстро приближались к нему. Следует ли ему вторично взывать к ним? Снова унижаться? Или гордо стоять в одиноком молчании и позволить им скрыться навсегда?
Но когда они приблизились к его острову, он увидел нечто ужасное. Каждый пассажир на каждой посудине лежал мертвый. Прекрасная Пертелоте и все его куры — мертвы; Джон Уэсли Хорек, Лорд Рассел, Вдовушка и все ее дети, Мундо Кани, Тик-так — все они были мертвы.
— Теперь они хорошо наказаны за свою неблагодарность, за твое вынужденное одиночество,— пропела река.— Это мой подарок тебе, Повелитель Шантеклер. Прими его вместе с моим благословением.
Но Петух-Повелитель глядел на эту процессию с ощущением своей неизбывной вины. Вина переполняла его, подступала к горлу, ибо это он сказал, что ненавидит их. Он хотел умереть, потому что он был виновен.
Вдруг он принялся колотить воду крыльями.
— Ты! Ты! Ты! — кричал он, но теперь не было в крике избавления. — Это тебя я ненавижу, проклятая Создателем!
И тут же островок стал тонуть. Вода поднялась до ног Шантеклера, и он уже не видел, где стоит. Во сне этом ему казалось, будто он стоит на ничем, окруженный со всех сторон речною водою. И все же он орал во весь голос, до хрипа:
— Я не боюсь! Смерть — самое малое, чего я достоин! Я заслужил смерть! Это тебя я ненавижу!
— Я могла бы вернуть остров,— пела река. — Я могла бы сделать его раем.
Но Петух-Повелитель оплакивал свои жертвы и кричал все громче:
— Это тебя я ненавижу! Я буду биться с тобой! Убей меня сразу — прямо сейчас! Или я буду биться с тобой! Биться с тобой! Биться с тобой! — А затем, уже начиная тонуть, он воскликнул: — О Пертелоте!
_______
Пертелоте — настоящая Пертелоте — трясла Шантеклера, обхватив его обоими крыльями. Он проснулся.
— Шантеклер, Шантеклер, — говорила она. Она повторяла его имя снова и снова. — Шантеклер. О Шантеклер, это сон.
Долго-долго Петух-Повелитель просто сидел с поникшей головой в ее объятиях — и был преисполнен благодарности. Он тяжело дышал. Он часто глотал.
Затем он ненадолго оставил Пертелоте. Он шагнул со своего насеста и отправился к каждому из обитателей своего Курятника. Он притрагивался к ним. И, дотрагиваясь до них, он называл их по именам: «Берилл. Халцедон. Хризолит. Сардоникс. Топаз. Яшма. Гиацинт. Изумруд. Мундо Кани. И мои дети; о, мои дети». Никто не проснулся, так осторожно он касался их; и они не знали, с какой любовью он шепчет их имена.
Одна Пертелоте знала.
И когда он снова вернулся к ней, он сказал:
— Никогда больше у меня не будет видений.
— Разве можешь ты выбирать? — спросила она.
— Я могу выбирать против зла, — сказал Шантеклер.— Я, несомненно, могу выбрать против зла, а мои видения были наполнены злом. Это то, что делал в них я. И еще это то, что я приношу из них в это место... И если я всегда буду бдеть, то никогда больше не будет видений. Да! Я выбираю больше не видеть видений.
Пертелоте услышала в его голосе такие нотки, каких никогда прежде не было, и потому она спросила:
— Ты расскажешь сейчас, Шантеклер?
— О, — сказал он, — я и не переставал рассказывать.
— Ты ответишь мне на вопрос?
— Конечно. Теперь со мной все в порядке.
Но Шантеклер не понимал, что трудность вопроса была не в нем, но в ней. Если кто-нибудь редко рассказывает о себе, он полагает, что все остальные точно так же не желают рассказывать о себе. Но она задала свой вопрос:
— Чем ты обеспокоен так долго?
Но Шантеклер не помог ей в ее затруднении. Вместо того чтобы все объяснить, он ответил вопросом на вопрос:
— Откуда ты пришла, Пертелоте?
Она была тиха и не отвечала.
— Ш-ш, ш-ш, — успокаивал он ее, как будто бы она сказала что-нибудь. — Мой вопрос так же важен, как твой; это один и тот же вопрос, Пертелоте. Послушай меня: ты пришла в мою землю по реке, а значит, ты связана с ней больше, чем мне известно; и я должен знать это. Потому что именно река беспокоит меня так долго. Она затопила весь юг моей страны — непонятный, нечестивый разлив. Но, может, ты раскроешь мне его причину. Возможно, ты сумеешь научить меня чему-нибудь такому, чего я сам в этом деле понять не могу. Почему ты пришла сюда, Пертелоте?
— Я тоже могу выбирать против зла, — еле слышно промолвила она.
— Тогда мы заодно, — сказал он.
— Я жила в стране, что сразу к западу от гор.
— Так далеко отсюда?
— Это длинная река.
— Длиннее, чем я думал.
— Но я могу выбирать против зла, так же как и другие, — повторила Пертелоте, ибо ей было важно, чтобы Шантеклер понял это,
