и шерсть покрасивее, и спины их куда как лоснятся, и движения проворнее. Бегают быстро и сражаются, как дьявол. У. заботятся о своих. О своих уж они способны позаботиться как следует. О своих, ты понимаешь. — И со значением смотрел на Вдовушку. Он увивался, вы ж понимаете. — Так мыши, выходит, весной убираются. Что ж, ладно. Это замечательно. Такая привычка мне бы могла... — здесь Джон Уэсли кашлянул со значением,— ...понравиться.
А муравьи шагали семерка за семеркой, таща немыслимые запасы еды в свою опустевшую кладовую; они тащили зерна и мертвых жуков, что были в тринадцать раз больше самих муравьев. «И-И АТЬ, И-И ДВА! И-И АТЬ, И-И ДВА!» Тик-так маршировал в голове колонны, выкрикивая команды. «МЫ ЗДЕСЬ ЗАЧЕМ?» И раскатистый хор басом голосил в ответ: «ДЕЛО И РАБОТА, СЭР! ДО СЕДЬМОГО ПОТА, СЭР!»
— Доброе, доброе утро, братец Шантеклер, — говорил Тик-так, проходя мимо Петуха-Повелителя.— Прекрасное и подходящее утро ты нынче прокукарекал. Весьма благоприятное, чтобы чуточку поработать.
Шантеклер не отвечал. Но Тик-так лишь кончиком рта обронил свое приветствие; слишком занятой, чтобы бросить взгляд на Петуха, он тут же зашагал дальше.
Это было чудесное время, весенняя пора.
Но хотя она продолжалась, и вешние воды, посмеиваясь, убегали прочь, поступки Шантеклера, Петуха-Повелителя, становились все более и более странными. Временами он был вместе с животными, смеясь громче, расхаживая важнее и ухмыляясь шире любого из них. В такие моменты он знал, что вокруг весна, и, несмотря на непрекращающийся дождь, он всем сердцем радуется ее обещаниям. Но иногда взгляд его становился напряженным и обеспокоенным; и тогда, невзирая на то что вокруг него все было по-прежнему прекрасно, он замолкал и замыкался в себе. Он переставал отвечать на вопросы животных, никак не реагировал на их шутки. Ел он тогда совсем мало. И он начинал блуждать наедине с самим собой. Ни слова не говоря, он пропадал из Курятника на долгие часы и возвращался отяжеленный грязью и отягощенный тревогой. Когда прогулки эти затягивались на целый вечер, а затем, когда они растянулись на целый день, животные услышали, как третья, шестая и девятая стражи возвещаются тоненьким тройным писком.
— Чики,— сказали они. И закивали друг другу.
Той весной в Шантеклере уживались два чувства. И они, будто два червячка в его душе, боролись друг с другом, и сначала побеждало одно, а потом другое. Один червячок был добрым, почти бабочка. Это было чувство, что вызывали в нем Прекрасная Пертелоте, три Чика, его дети, и Курятник, полный радости и весны.
Никто не слышал, чтобы он кукарекал заутрени так, как кукарекал их теми ранними утрами! О, он высоко задирал голову, выпячивал грудь, взъерошивал перья сверкающей массой и взлетал с целой канонадой кукареканий: «КУК-А-ВЕТЕР-ВЕЕТ-ВОЕТ! СОЗДАТЕЛЬ ВСЕХ БЛАГОСЛОВЛЯЕТ!» И он был горд, голова шла кругом от гордости. Ибо он стоял на ляжках бугристого Пса, рядом с ним стояли три юных Чика — их желтые головки откинуты, их желтые грудки выпячены, их желтые пушистые перышки что есть сил пытаются ощетиниться.
— ПИ-ПИ-ПИ! — визжали они, и Шантеклер валился с Пса и с хохотом катался по земле.
Три цыпленка считали все это просто изумительным, а потому пикали-пикали-ПИПИКАЛИ снова и снова. И отец их смеялся до икоты и колик в желудке.
— Мои поздравления, дурашки, — ревел он. — Создатель вложил трубы в ваши глотки! Ба, да вы сгоните утро с его стоянки и вдребезги разобьете восток! Пи-пи-пи? Ха-ха-ха!
И он пинал воздух от радости.
Чики, Маль Чик, Паль Чик и Пер Чик, прыгали у него на груди, а он скидывал их, будто ватные мячи. Затем он собрал их всех вместе под свое крыло и сказал:
— Вы прямо львы, рыкающие львы, и мои сыновья.
Прекрасная Пертелоте, стоя в дверях, смотрела на все это и радовалась.
Но затем она увидела то, чего пока не заметил никто другой. Она увидела, как взгляд его становился напряженно-беспокойным, — пока, наконец, не затих Шантеклер, не выстроил своих Чиков ровным, горделивым рядком и не отправился в очередное свое уединенное странствие.
Второе чувство, поселившееся в его душе той весенней порой, оказалось прожорливым, ненасытным червячком. Он грыз и тревожил душу Петуха-Повелителя. Червячок не давал спать ему по ночам или же мучил его кошмарами. Он возвращал ему чувство, казалось, ушедшее безвозвратно,— одиночество. Шантеклер упустил из виду, что мог бы поделиться этим с Пертелоте, а она не напомнила ему, ибо в своей любви позволяла ему оставаться самим собой.
Шантеклер всегда держал путь к реке. Именно река смущала и беспокоила его. И более того, увиденное, как ему казалось, там делало его тревогу столь скрытой от других.
Река так и продолжала разливаться. Зимой она, разумеется, замерзла, но даже лед не замкнул реку в ее границах. Нет, она продолжала раздуваться, пока не прорвалась через это покрывало из прочнейшего льда, будто живое, змееподобное чудовище, раскалывающее свою скорлупу, и огромные глыбы льда закружились, увлекаемые течением. Лед опять сковал реку; река опять раздувалась, еще сильнее, чем прежде; и опять лед не выдерживал напора. Так продолжалось всю зиму, река росла и росла, а Шантеклер наблюдал за ее ростом и тревожился. Он тревожился, потому что не мог этого понять. Он больше не узнавал свою пограничную реку.
И еще более он беспокоился оттого, что его начали посещать видения.
Например, когда он смотрел на глыбы льда, плывущие по реке, они становились головами, даже пока он наблюдал, — головами, скачущими вверх-вниз по воде. Вначале это были просто головы с закрытыми ртами и глазами, немые, безо всякого выражения. И все они были белые. Они представлялись ему головами львов или коров; они были волками, и медведями, и ягнятами, и буйволами, и телятами, и козлятами. Шантеклер подумал было, что это всего лишь обман зрения и он способен избавиться от него. Но всю зиму он снова и снова возвращался сюда, и лед постоянно валил в виде отрубленных голов. А когда их глаза открылись и стали смотреть на него, он понял, что это не обман, но видения, данные ему, и он ждал, что же узнает он от этих видений. И он все возвращался к реке. Хотя головы ничего ему не поведали. Они глядели на него, и глубочайшая скорбь была в их глазах. Вскоре и рты их тоже открылись, и Петух-Повелитель услышал в своем видении горестные звуки. Ревущие и блеющие, рыдающие и причитающие, головы плыли и плыли мимо него
