— Так было с моим дядей, — кивнула Нина. — Он пробыл в коме четыре года.
— И с моим дедом тоже… И с прабабушкой! И с тетей! Даже врачи не дают умирающим освобождения! — продолжал Растов, страстно жестикулируя. — Наш мир не принимает смерти! И готов платить любые деньги, лишь бы никогда, никогда с этой «щекотливой темой» не соприкасаться… Погляди, какие зарплаты у санитаров в морге! Да они как у профессоров университета! Наши соотечественники боятся и презирают смерть. Они не оказывают ей почтения. В то время как забыть о смерти — это все равно что забыть о жизни. Именно поэтому Российская Директория, за очень редкими исключениями, населена благонамеренными бездумными роботами… И кричать им «проснитесь!» бесполезно… Пока бесполезно… Может, в таких криках будет толк после войны? Мой однокашник Юлик Найденко любил повторять: «Мы тратим деньги, которых у нас нет, на то, чтобы купить вещи, которые нам не нужны, для того, чтобы впечатлить людей, которых мы ненавидим». Наверное, это он цитировал кого-то, мне не хватает эрудиции сказать, кого именно. Но не так важно, кто это сказал.
— Важно, что это правда… Все, что ты сказал, — ты сказал обо мне, — тихо произнесла Нина. — Но разве в армии — как-то не так?
— Нет. В армии — не так. Просто поверь мне на слово. Я знаю, что говорю. Я пришел на срочку изнеженным барчуком, сыном «того самого Растова». А дембельнулся мужчиной, который смело смотрит в лицо опасности, принимает взрослые решения, не боится ответственности. Потому что на своей чертовой субмарине я дважды был на грани гибели, и на этой-то самой грани я с гибелью примирился… В армии я потерял страх смерти, Нина! И приобрел уважение к смерти, я начал по-настоящему благоговеть перед ней! Я начал ценить ее, как партнера, как царицу, которая дарит покой и счастье тем, кому поздно рассчитывать на что-либо иное… Смерть — она освобождает и открывает новую страницу. Смерть — это пролог. Поверь, я знаю, что говорю, я много раз видел, как умирали смертельно раненые… И я не один такой умный, Нинок! Среди кадровых военных нас таких много. Хотя, быть может, немногие из нас способны так гладко, как я, «формулировать»… В конце концов, зачем-то же меня учили в моей околоэлитной калужской школе? В общем, то, как людей преображает близость смерти, я видел десятки, сотни раз! Я не врач-онколог. Я не стану врать умирающему, что он излечим. Но я, как командир, честно говорю своим: «Ребята, надо осторожно». Они уже знают, что именно «осторожно». Ребята уже знают, что торопиться некуда. Что там стоит Она, фигура в сияющих одеждах… Стоит — и ждет.
— И? Ты хочешь сказать, что умирать не страшно?
— Нина, умирать не страшно.
— Не страшно? — повторила Нина как во сне.
— Да. Просто умирать не нужно. Не нужно, Нинок. Нужно жить. Пока дают. — Растов набрался храбрости и все-таки взял Нину за руки. — И радоваться тому, что ты жив. Каждая минута на поле боя — она как год в обычной жизни.
— Выходит, ты старше меня на сотню-другую лет? — попробовала пошутить Нина.
Растов улыбнулся — он вдруг застеснялся своего пафоса, своей многозначительности, которая даже показалась ему глуповатой. Тем более что издалека уже махал незнакомый офицер, ответственный за эвакуацию гражданских. Мол, закругляйтесь с прощаниями, товарищ Растов-младший.
— Да какая разница, на сколько лет я тебя старше, Нинок! Главное, что близость смерти научила меня понимать: мне нужна только такая женщина, за год жизни которой я мог бы умереть на поле боя…
Нина примолкла, потрясенная.
— А за меня, за мой год ты… мог бы? — спросила она несмело.
— Да.
После этих слов Растова Нина быстро-быстро обвила руками его сильную шею и поцеловала его самым непубличным из непубличных поцелуев.
Так целуют взрослые женщины, которым «нечего терять» — без нажима и грубости, но очень крепко, и в то же время нежно, скользяще, текуче. И когда их губы стали единым целым, когда живое золото этого поцелуя потекло по артериям и венам, Растов понял, что он никогда больше никого не полюбит, просто потому что не бывает, чтобы такое случалось дважды.
— Я буду тебя ждать живым, Костя, — сказала Нина.
А потом она, ссутулившись и схоронив стремительно покрасневший нос в платочке, ушла.
Растов же, по-прежнему ощущая на себе десятки завистливых взглядов, на ослабевших ногах поплелся восвояси.
— Это жена твоя, что ли, была? Ничего такая! — сказал Улянич, он нагнал Растова у приметной семипальцевой орхидеи в джунглях.
— Не жена, — буркнул Растов. — Но это только пока… Временно.
Глава 2
В КАНТЕМИРОВКУ
Февраль, 2622 г.
Джунгли
Планета Грозный, система Секунда
Через три дня после этого душераздирающего прощания паре клонских тяжелых истребителей «Варэгна» удалось перехватить и завалить в джунгли «Андромеду» с несчастливым номером 26.
Погибли абсолютно все, включая несколько десятков гражданских.
Командование решило, что надо отказаться от рейсов громоздких и уязвимых «Андромед».
На обслуживание «дороги жизни» были поставлены скоростные, малозаметные «Кирасиры». Помимо прочих достоинств они умели садиться и взлетать вертикально.
Под них в джунглях оборудовали полдюжины новых посадочных площадок — взамен более приметных и уже скомпрометировавших себя перед клонской космической разведкой полос для приема «Андромед».
Две таких площадки построил лично Растов и его люди.
— Недавно маме письмо писал. Хвастал, как мы тут геройствуем. Ну, конечно, без подробностей, — говорил Чориев, утирая со лба пот. — В следующем письме, чувствую, напишу так: «Мама-джан! Я все наврал тебе про геройства! Твой сын не пехлеван, твой сын ишак! Неделю тут деревья в джунглях валим! Заколебались уже совсем! Так что мыслей о невестах нету. Пожалей меня, мама-ханум! Я такой бедный, вэй!»
— Напиши… чтоб и меня… пожалела, — добавил Фомин. — А то от моей… не дождешься…
После контузии Фомин делал в речи устрашающие паузы. К счастью, от механика-водителя бойкой болтовни не требовалось, а все приказания Растова он по-прежнему выполнял расторопно и четко.
— Отставить разговорчики! — положил конец этому сеансу взаимного жаления Растов. — Если не мы, то кто?
— Как кто? Наши доблестные военно-космические силы! — резонно заметил комвзвода Соснин. — Могли бы объемно-детонирующую бомбу сбросить, тонн на четыреста тротилового эквивалента. У нас такие есть. Бомба падает, хлоп — и все деревья в радиусе двухсот метров лежат. Да не просто лежат, а лежат рас-плю-щен-но!
— Так ты посмотри, какие мы площадки строим! Они же замаскированные! От бомбы останется черная плешь на два футбольных поля, не говоря уже о самом взрыве, который сразу внимание клонов привлечет. А мы работаем филигранно, скрытно… И даже экологично! Щадим животных и птиц…
Соснин все это прекрасно понимал, поэтому лишь покивал в ответ.
— А я себя утешаю тем, что про нас фильм когда-нибудь снимут, — мечтательно сказал Чориев.
— Если доживем.
— А если не доживем, тогда точно снимут.
Растов спрятал улыбку. Ребята были правы. Причем — все сразу.
Первый «Кирасир» совершил посадку на площадку роты Растова первого февраля.
Машина, и это было по всему видно, три недели не выходила из боев.
От многократных экстренных торможений в атмосфере давно сгорело все: опознавательные знаки, номера, эмблема авиакрыла. Некогда сияющие ослепительным золотом хризолиновые дюзы потускнели, покраснели, пошли по краям крошащимся кружевом. Близким взрывом с «Кирасира» сорвало лоскут термозащиты, и вместо нее умельцы авиатехнического дивизиона накатили черную заплату керамического лака.
В общем, вид машина имела бывалый.
С вкрадчивым шипением на безжизненную подстилку из коричнево-красных листьев опустилась кормовая рампа. По ней съехал на землю грузовик, доверху забитый ящиками с камуфляжной сеткой и саперным инструментом. Вторым номером явилось громоздкое четырехосное шасси с каким-то новым и, само собой, шибко секретным комплексом радиотехнической разведки (Растов в этой технике никогда не разбирался).
Ну а за техникой вывалила гурьба чистеньких, подтянутых и весело балагурящих молодых офицеров — в основном лейтенантов, хотя попадались среди них и капитаны.
— Это что, пополнение? — Соснин смотрел на командира изумленно.
— Хэ зэ, — не удержался от грубости Растов.
Вечером Растова затребовали в штаб дивизии.
Но в знакомый кунг, где капитан уже бывал, — с радистом и начштабом, — его не пригласили. Вместо этого Растова ждала свежая землянка, пахнущая грибами и квашеной капустой.
Землянка была очень просторной, но отделкой похвастаться не могла. Стены, чтоб с них не осыпалась земля, были просто закрыты брезентом, прихваченным свежими стоевыми брусьями, а потолок подшит горбылем.
