Мы потихоньку продвигались по среднему проходу поближе к кафедре. Остановились возле скамьи, на которой сладко посапывал пожилой хуторянин, далеко не из бедняков, если судить по его серому пиджаку, неважно сшитому, зато из дорогого сукна. Рядом с собой он положил новую шапку, в нее сунул псалтырь. Прошел сборщик пожертвований, заметил спящего и, не мешкая, подсунул ему под нос звенящую торбочку. Дяденька встрепенулся, хрюкнул, протер глаза. Колокольчик зазвенел погромче. Сонливый богомолец сунул пальцы в карман жилетки, вытащил серебряную монету, осмотрел внимательно — не слишком ли много? — вздохнул с сожалением и бросил в торбочку.
Август сказал тихо:
— Эх, жаль! За нее Бишулацис дал бы каждому из нас по колбаске с калачом в придачу.
Дяденька услышал, задвигался, крякнул, повернул к нам свое багровое мясистое лицо с обвисшими щеками, посмотрел сердито и погрозил коротким, словно обрубленным пальцем. Мы, втянув головы в шеи, сделали вид, что это к нам не относится. Прошли еще немного вперед и сели — там как раз было свободное место.
Отзвонили колокола, все стихло. Негромко вступил орган. Теперь в огромном зале был слышен каждый шорох. Стоило кому-нибудь скрипнуть башмаками, как все, словно по команде, оглядывались. А уж кашель или чиханье разносились по всей церкви.
Медленно, торжественно вышел священник, весь в черном, с большим серебряным крестом на груди. Все поднялись с мест. Когда же святой отец опустился на колени возле алтаря, зашелестели платья и зашаркали ноги — молящиеся вслед за ним стали на колени.
Сипол с Августом затеяли возню — нашли место и время! Сипол сунул кулак в бок Августу и, покраснев от натуги, заставлял его встать на колени. Тот сопротивлялся с не меньшей силой. Оба дергались, пыхтели. А мой брат, боясь, как бы все это не заметили соседи, хватал за пояс то одного, то другого и вразумлял торопливым шепотом:
— Перестаньте же, перестаньте!
Потом все поднялись, с шумом сели. Опять заиграл орган, только теперь уже не тихо, а во всю мощь. Молящиеся нестройно запели. Какая-то тетушка позади нас никак не могла уловить мелодию. Тоненько тянула то одну, то другую ноту, останавливалась, когда другие еще пели, и, наоборот, никак не могла остановиться, когда куплет кончался. Август повернулся к ней, сморщив лицо так, будто нечаянно хватил уксуса Я давился от смеха.
Спели несколько псалмов. Священник со сцепленными на круглом животе руками выплыл из-за металлической ограды алтаря. Его сопровождал служка; он предупредительно отворил воротца у лестницы, которая вела на церковную кафедру. Придерживаясь руками за перила, Вальтер тяжело взгромоздился на высокую трибуну. Стал там на колени, склонил голову на бархатный барьер и стал тихо молиться. Нам был виден только его блестящий лысый затылок.
— Луна взошла среди бела дня! — шептал Август, и я прикрывал рот обеими руками, чтобы сдержать рвущийся смех.
Началась проповедь. Вальтер, сам из немцев, произносил ее на странном латышском языке:
— Подобной чисто вымытому агнцу душа человеческая становится через посредство моления господу богу нашему…
Вникать в смысл проповеди было очень трудно, и я стал наблюдать за лицом его преподобия. Лоб у него узкий, а щеки широкие. Глаза маленькие, глубоко посаженные. Над ними нависли седые пышные брови. Голова лысая, только возле ушей сохранилось немного волос. Но самое любопытное — это, конечно, подбородок. Сначала маленький круглый выступ, под ним складка, затем вторая, побольше первой, третья, еще больше. Когда Вальтер говорит, губы почти не шевелятся, зато подбородок беспрерывно колышется, и складки набегают друг на друга, как волны.
Смотреть было интересно — чем не бесплатное представление! Потом я стал прислушиваться к его голосу. Он дребезжал, слова не произносились, а пелись. Время от времени священник шумно вздыхал, будто собирался нырять. И все об одном и том же: «Моление… спасение… грехопадение…» И снова: «Моление… спасение… грехопадение…»
Я вздрогнул и чуть не упал со скамьи. Это Август ткнул меня локтем.
— Чего дерешься? Как дам!
— Проспись! Сейчас пойдут сообщения пастве. Священник на кафедре сделал паузу, полистал какие-то бумажки.
— Дорогие члены общины нашей! — обратился к собравшимся. — Исполнение воли божьей произошло. Злоумышленники, под тяжестью смертных грехов изнывающие, гласа всевышнего ослушаться не посмели. Мостки через канавы снова ими на место положены. Одной же доски все еще не вернули, остатки дьявольского искушения в глубине смятенной души тая.
И тут я услышал нечто похожее на мычание. Это Август и Сипол согнулись в три погибели и лопались от смеха.
Брат не выдержал. Опасаясь, что оба они вот-вот разразятся хохотом и будет скандал, он сорвался со скамьи и ринулся к выходу. Я за ним. Старался как можно тише, на цыпочках. Но, будто нарочно, наступил на скрипящую доску.
Она взвизгнула — все оглянулись. Тут уж не до приличий — со всех ног припустил к двери.
На паперти мы стали ждать. Вскоре в дверях показались Август и Сипол. Набросились на нас:
— Вы чего убежали? Самое интересное было в конце. Вальтер еще сообщил о заблудшем теленке, о поросенке, убежавшем из загородки. Совсем запутался. «Маленькая… как это?.. Маленькая свинья, хозяев своих… как это?.. сквозь дыру покинувшая…» Вот потеха!
Заговорили колокола. Мы дружно зашагали по дорожке к воротам. Отсюда вниз под гору вела мощенная камнем мостовая, единственная в нашем местечке. Кончалась она у самого большого кабака, над дверьми которого красовалась яркая вывеска: «Церковный трактир».
Как только кончилась служба, открылась дверь трактира. Мимо нас по мостовой хлынула толпа — многие мужчины из церкви прямым ходом устремились в кабак. Август проводил их взглядом.
— Дедушка говорит: и церковь и кабак — одна баронская лавочка…
Было жарко. Сипол предложил:
— Гоп, ребята, теперь очистимся от смертных грехов. Что он хочет этим сказать?
— Как?
— Очень просто! Айда на озеро купаться!
Мысль понравилась всем. Помчались вприпрыжку по хорошо знакомой дороге: через большой мост к лесочку возле усадьбы священника, потом по тропке через луг. Первый мосток был как раз тем злосчастным, который так и остался без одной доски. Сипол запел дребезжащим голосом священника Вальтера:
— «Одной же доски все еще не вернули, остатки дьявольского искушения во глубине души тая…» Август отозвался в том же тоне:
— Ее ангел божий у баронского рыбака пусть возьмет. А эти четыре доски не по господнему наущению, а по доброй воле некиих славных отроков сюда принесены и на место водружены.
И мы весело побежали дальше, чтобы поскорее оказаться на пляже и чистой водой окропить свои тела, «под тяжестью смертных грехов изнывающие».
БЕСОВПЕД
Карьер на горке был отличным местом для соревнований по прыжкам. Выемка в скале имела форму глубокой тарелки. А над ней было достаточно места, чтобы как следует разбежаться.
Правда, стоило оказаться у края ямы, как начинала кружиться голова и сердце замирало от страха. Но против этого существовало верное средство: прикрыть глаза и прыгать вниз не глядя.
Однажды мы явились сюда целой оравой. Сипол выкрикнул свое обычное: «Гоп, ребята!» — с разбегу прыгнул первым. За ним Август, затем горохом посыпались остальные.
Прыгать и страшно и приятно. Дух захватывает, ветер свистит в ушах, когда летишь с горки ему навстречу… Не обходилось и без происшествий. То один въедет носом прямо в сыпучий гравий, то другой не рассчитает прыжка, упадет не на песок, а на камни и отобьет пальцы. Но что значили все эти мелкие неприятности по сравнению с тем удовольствием, которое мы получали! А ведь яма была глубокой…
Шумные соревнования продолжались долго. Один из неудачливых прыгунов проехался лицом по песку, другой споткнулся, упал на живот и покатился вниз, тщетно пытаясь ухватиться по пути за тонкие волокнистые корни… Взрывы смеха звучали так, словно ребятам щекотали пятки. Далеко разносились веселые голоса, ободряющие крики, всем было весело, даже самым последним неудачникам, которые, прихрамывая, отходили в сторону и уже не прыгали, зато с еще большим азартом болели за других.
И мы вдруг увидели странного ездока. Он ехал к карьеру. Раздалось взволнованное: «Смотрите, смотрите!»
И в самом деле, было чему удивляться. Верхом на большом колесе сидел молодой парень в форменной фуражке рижского городского училища. За большим колесом катилось второе, поменьше. И что самое странное, самое удивительное — парень не падал. Наоборот, он очень уверенно держал обеими руками нечто похожее на выгнутые бычьи рога и крутил ногами железки на большом колесе. Необычная колесница неслась со скоростью скаковой лошади, только пыль клубилась.
