— Я работу везу. Мне с клиенткой увидеться нужно, — невольно задерживаю пальцы на пакете, что лежит рядом. Я бы погладила его, как животное. Там — очень много работы и любви. Я умею любить, наверное, только так.
— Чем ты занимаешься, Ива? — в глазах Репина снова вспыхивает интерес.
— Вяжу крючком.
— Какое необычное и старомодное занятие. Вероятно, это очень трудно. Столько усидчивости и вообще…
Я улыбаюсь невольно: столько в его голосе… не разочарования, нет. Он сбит с толку. Моё вязание не вписывается в какие-то мозговые процессы Никиты.
— Я бы хотел это увидеть. Покажешь? — он плавно съезжает к обочине и останавливает машину. У него и тени сомнения нет, что я с радостью выложу перед ним свою работу.
— Зачем тебе это? — всё так же поглаживаю пакет.
— Интересно.
— Неправда.
— Ну, хорошо. Любопытно. Это как страницы новой книги открывать.
Репин потирает переносицу. Он в замешательстве. Привык, наверное, что ему ни в чём отказа нет.
— А ты читаешь? — мне тоже любопытно.
На короткое мгновение его глаза становятся холодными. Лицо словно стареет на несколько лет. Кажется, ещё секунда — и он скажет что-то резкое и неприятное, но этого не происходит.
— Да, Ива. Я читаю. Люблю художественную литературу и книги по аналитике. А ещё я решаю математические задачи. Меня это развлекает и не даёт отупеть. Я ни в чём не нуждаюсь. И дело отца мне не нравится. Я не хочу быть продолжателем рода и традиций, не желаю протирать штаны в офисе, поэтому наслаждаюсь жизнью и делаю, что хочу. Многие меня за это осуждают. Но это моя жизнь, и я её хочу прожить так, как мне нравится.
— Свободный художник? — становится интересно, что за философия у парня с внешностью кинозвезды. Он и сейчас говорит правду. Не пытается приукрасить или выставить себя в выгодном свете. Но его нежелание жить взрослой жизнью напоминает побег от реальности. Как и у меня. Но я делаю это вынужденно, а он… Поэтому хочется понять: почему?
— Что-то вроде того. Попытка выделиться из серой массы и не потерять себя. Ты покажешь мне то, что лежит у тебя в пакете, Ива?
Мне даже весело становится от его слов. Ему не нужно выделяться. Он и так слишком яркий попугай. Такие не теряются ни на чьём фоне. Такие, как Репин, затмевают всех, кто оказывается в зоне их ауры.
— Это «черновик» свадебного платья.
Я осторожно достаю своё сокровище. В нём слишком много труда. Каждый раз начинаешь всё заново. По сути, у меня нет копий. Да я и не хочу их плодить. Мой конёк — уникальность.
Я слышу, как шумно втягивает воздух Никита. Это приятно. Он поражён. Не ожидал увидеть подобное. Думал, наверное, что я носочки вяжу.
— И это черновик? Да тут же прикоснуться страшно — так красиво. Это здорово, Ива! Нет, гениально.
Он протягивает руки, но я качаю головой и прячу платье назад, в спасительную темницу пакета.
— Не нужно. У тебя, прости, руки не очень чистые. А тут всё же белые нитки.
Никита хохочет искренне, у него даже слёзы выступают.
— Ива, ты замечательная! Ещё ни одна девушка не говорила мне таким строгим голосом, что у меня руки грязные!
— Когда нужно сбить корону, которая на мозги давит, обращайся. Помогу, чем смогу, — я сама невозмутимость, но его смех заражает и меня. Очень сложно сопротивляться и удерживать в узде улыбку. Она рвётся изнутри, светится, хочет впитать в себя харизму этого мужчины.
— Согласен. Я так и сделаю. Помни: ты обещала, — он заводит машину. Мягко трогается с места. — Я дождусь тебя обязательно. И не спорь. Не могу бросить такую девушку, как ты, без заботы. Пусть и небольшой. Мне это ничего не стоит, а тебе не придётся ни по маршруткам трястись, ни на такси тратиться.
Интересно: он только что проболтался, показав, что знает обо мне больше, чем хочет показать, или это намеренный, хорошо продуманный шаг?
Снова становится неуютно, а вполне комфортабельный автомобиль напоминает мне гроб. Слишком тесно и опасно. Особенно, когда этот харизматичный мужчина рядом.
27. Андрей Любимов
Я ухожу в свой кабинет. Запираюсь. Пока есть время, нужно собраться и сделать несколько звонков.
Я включаю телефон, просматриваю смс. Так и есть: Ива снова на связи, но девушка подождёт. Думаю, ничего с ней среди бела дня не случится. А у меня уже случилось. Непонятный звонок — с незнакомого номера.
— Алабай? — на том конце трубку берут молниеносно, будто ждут звонка. Но меня это не удивляет. Это мой друг — Виталий Максимович Олискин по прозвищу Алабай. Мы с ним сто лет знакомы. — Номерок пробить можешь?
— Без проблем.
Он всегда краток и лишних слов на ветер не бросает. Вкратце я ему сообщаю суть дела и сбрасываю смс номер, с которого мне звонили.
— Отзвонюсь, — слова у него получаются резкие, словно рубленые, но дело своё Алабай знает хорошо, поэтому можно не беспокоиться.
Он уже не раз меня выручал, и если бы не его помощь в некоторых делах, мне бы пришлось туго.
Надо выкинуть деструктивные мысли из головы. У меня ещё разговор с Ильёй.
Мы наконец-то собрались за завтраком. Он ждёт взбучки. Напряжённый, ест через силу, то и дело поглядывая на меня. Я молчу. Катя разливается соловьём.
— Папа, а мы пойдём сегодня к Иве? У неё там кот и цветочки. Она скучает, наверное.
При имени Ивы Илью дёргает, будто на стуле кабель электрический лежит. Ещё бы. Но пусть помучается. При всех я не собираюсь разговаривать.
— Вечером сходим, если будешь себя хорошо вести и если Ива захочет нас видеть.
Катька молитвенно складывает ладошки на груди. Глаза у неё умоляющие. Она даже кашу всю слопала.
— Видишь, папочка, я стараюсь! Я буду слушать тебя и Светлану Петровну. Я Иве куколку покажу. Мы будем одёжки менять.
О, да. Любимое занятие — менять куклам наряды. Вряд ли Ива оценит, но кто знает? Девочки любят играть с куклами. Даже взрослые неравнодушны к игрушкам.
После завтрака мы отправляемся гулять. Няня с Катей впереди, мы с Ильёй — сзади. Украдкой проверяю телефон. Не перезвонила. Ну, ладно.
Сын плетётся, переставляет ноги как старик. Жутко хочется ему подзатыльников надавать. Где-то внутри бродит шальная мысль — выдрать сына. Папа мой любил меня воспитывать. И не могу сказать, что его методы, не совсем гуманные, не действовали. Эффект определённый был. Но меня рукоприкладство, очень редкое, задевало, поэтому своих детей я решил пальцем не трогать. И крамольные мысли нет-нет да посещали меня временами.
— Ну, что, Илья? — машу рукой, предлагая присесть на лавочку среди молодых берёзок.
Здесь очень тихое место, созданное искусственно. Можно и отдохнуть, и детям есть чем заняться. Няня с Катей располагаются в зоне моей видимости в песочнице. У Катьки целый арсенал: совочки, ведёрки разные. Она учит Светлану Петровну «печь» куличи из песка. Та дочери охотно подыгрывает.
Сын садится рядом. Сегодня он в телефон не тупит. Видимо, не хочет меня провоцировать. Хмурится, молчит. Похож на ежа. На макушке у него торчит вихор — смешным веничком. Он уже не малыш. Вполне взрослый парень. Хотел бы я знать, что у него в голове творится. Я бы даже обрадовался, если бы он взорвался, высказал всё, что камнем лежит у него на душе.
— Я не буду рассказывать, зачем я хожу в дом дяди Серёжи, — упрямо сжимает он губы.
— Я услышал и понял тебя ещё вчера. Но это не отменяет того, что ты поступил неправильно. Во-первых, сломал забор. И дело не в выломанных досках. Твоя сестра нашла лаз и удрала вчера. Хорошо, что ничего не случилось.
— Предательница! Вечно нос свой суёт, куда не просят! — сын вспыхивает праведным гневом.
— А она, между прочим, тебя не сдала. Выгородила, как сумела. Наврала мне.
— Ну, да. Катька молодец, а я говно. Уже слышали не раз. Но я ж не запрещаю любить тебе Катю, а меня терпеть?
У него в голосе горечь. Наверное, я действительно мало проявляю любовь к сыну. Да и к дочери — не очень. Как-то ритм жизни, события разные семейные не располагали, чтобы я с ними сюсюкался. Больше давлю авторитетом да рычу. Но, как посмотрю, для сына я не авторитет всё же.
