также мало рассуждает о различиях в формах правления и отношениях между государством и гражданским обществом в великих державах, поскольку всё это не играет существенной роли для его анализа. «[Между великими державами] вы здесь не найдёте разительных отличий — между успешностью и неудачей [в мобилизации поступлений] существует слишком тонкая грань».[117]
Кеннеди выдвигает и второй тезис о том, почему империализм связан с издержками, а не выгодами, отдельно касающийся сильнейшей великой державы каждой эпохи. Он утверждает, что в любую эпоху ведущая держава сталкивается с нарастающим вызовом со стороны держав второго плана, которые на время откладывают разногласия между собой и объединяются ради того, чтобы гарантировать, что им не придётся терпеть владычество общепризнанного гегемона. Сосредоточенность Кеннеди на геополитике вносит принципиальный вклад в выдвижение на первый план отличий в воздействии войн на ведущую державу или гегемона и на второстепенные державы.[118]
В той версии истории, которую излагает Кеннеди, остаётся мало места для непредвиденности (contingency). От роста издержек сохранения империй или гегемонии никуда не деться, возникающий в результате экономический упадок (или по меньшей мере замедление роста и утрата экономического лидерства) неизбежен, и поэтому каждая новая эпоха после 1500 года отмечена восхождением какой-либо новой державы или ряда держав-конкурентов.
Модель Кеннеди отличается не только от марксистских представлений о прибыльности империализма, но и от фискально-военной модели — преобладающей социологической парадигмы для объяснения формирования государств и конкуренции между ними.[119] Чарльз Тилли, её наиболее известный представитель, утверждает, что правители получали доходы и доступ к такому ресурсу, как вооружённые люди (а затем и призывники), по мере того, как они приращивали территории к своим политиям на европейском континенте и аккумулировали колонии в остальной части мира. Способность правителей наносить поражения европейским политиям-соперникам и поглощать их (либо захватывать колонии в других частях света) отчасти зависела от их политических навыков в выстраивании альянсов и получении поддержки от своих богатых и могущественных подданных. А что ещё более важно, эта способность определялась сравнительными масштабами концентрации капитала и принуждения, которые правители обнаруживали в своих территориях и которые варьировались на территории Европы. Первоначально преимуществами обладали богатые капиталом политии наподобие итальянских городов-государств. Наёмников, которым богатые города платили из налоговых доходов и займов, можно было быстрее мобилизовать и лучше вооружить, чем отряды феодальной челяди. В XVI веке «разрастание войн и собирание европейских государств в систему… постепенно обеспечили военные преимущества тем государствам, которые могли выставить регулярные армии. Победили государства, где (в каком-либо виде) отмечается наличие следующих факторов: большое сельское население, капиталисты и сравнительно коммерциализированная экономика».[120]
В результате доминирование перешло к политиям, сочетавшим капитал и принуждение, которые они использовали для консолидации крупных территориальных государств в Европе, а также для завоевания глобальных империй.
Фискально-военная модель рассматривает формирование государства и территориальное завоевание в качестве процессов, зависящих от пройденного пути.[121] После того, как государства занимали свои самостоятельные траектории, они не сворачивали с них в силу более поздних непредвиденных событий. Тилли утверждает, что особые пути формирования государства, на которые становились в своих исходных территориях европейские правители, очерчивали их стратегии колониального захвата и управления. «Европейские колонизаторы экспортировали очень похожую систему в завоёванные территории за пределами Европы».[122] В результате европейские государства с наибольшими ресурсами капитала и принуждения создали самые большие и самые богатые империи. Точно так же, как европейским правителям раннего Нового времени требовалось завоёвывать и затем присваивать имевшие собственные резервы принуждения и капитала территории своих соседей, чтобы обрести масштаб, необходимый для защиты от аналогичным образом усиливавшихся соперников, в последующие столетия европейцам приходилось следовать тому же императиву в глобальном масштабе. Те, кто захватил колонии в Азии, Америке и Африке, обретал новые источники капитала и принуждения, которые можно было задействовать в войнах за новые колонии и в самой Европе.
Фискально-военная модель предлагает целостное объяснение расширения европейских государств и их глобальных империй. Однако в объяснении поражений анализ Тилли становится несколько тавтологичным. Он утверждает, что «государства, проигравшие войну, обыкновенно уменьшались в размерах», и наоборот, существует положительное двунаправленное соотношение между военными победами и государственными доходами.[123] Государства, способные рекрутировать большинство мужчин в свои вооружённые силы и/ или собрать большинство налогов, выигрывали войны, а поскольку они выигрывали войны, то наращивали подвластные территории и тем самым приобретали доступ к ещё большим объёмам принуждения и капитала. Этот благоприятный цикл продолжался, если та или иная полития не терпела поражение и не уступала территорию более крупному сопернику и/или если не теряла доходы из-за внутренних восстаний или налоговых бунтов. Бунты и восстания, в свою очередь, вспыхивали из-за внезапных повышений налогового бремени. Но почему в одних политиях массовое сопротивление разрывало благоприятный цикл роста доходов и военных побед, а в других этого не происходило, Тилли не объясняет.[124]
Проверка гипотез Кеннеди и Тилли
Можно проверить обе гипотезы Кеннеди: (1) великие державы не отличались друг от друга в своей способности извлекать доходы, и (2) доминирующие державы проигрывали войны, когда военные издержки снижали темпы роста их экономик и/или их соперники объединялись для нападения на их гегемонистское положение. Точно так же можно проверить и утверждение фискально-военной модели о том, что государства с более значительными доходами будут захватывать европейские территории и/или колонии у своих соперников с меньшими доходами.
В оставшейся части этой главы мой анализ будет ограничен Испанией, Нидерландами, Францией и Великобританией — четырьмя державами, которые предпринимали попытки как достижения доминирования внутри Европы, так и построения глобальных империй. За рамками рассмотрения останутся Австро-Венгрия, Россия и Португалия. Как отмечалось в главе 1, хотя первые две из этих держав создали крупные европейские или евразийские империи, ни одна из них не стремилась к приобретению колоний, отдалённых от находившихся под их контролем территорий, между которыми не было географических разрывов. Португалия обладала глобальной империей, но никогда не претендовала на геополитическое могущество в Европе. Далее я рассмотрю тенденции, характерные для доходов четырёх указанных политий в промежутке 1515–1815 годов, в те столетия, когда они имели хорошие шансы на успех в доминировании в Европе и в колониях по всему миру. Следующее за этим периодом столетие было эпохой британской гегемонии, когда соперничество между великими державами становилось менее интенсивным. Утверждения Кеннеди относительно Соединённых Штатов будут рассмотрены в главе 7. В конце этой главы я обращусь к отношениям
