Вскоре отец погиб в автокатастрофе, экспертиза установила, что он умер за рулем от инфаркта. Тогда… да и сейчас я думаю, что без нее не обошлось, не знаю, как, но она была способна на все. И осталась молодая богатая вдова… радоваться жизни. Я хотела забрать Максима к себе, но она не отдала. Я помню, как мы оба плакали, он просил меня вернуться домой, я чувствовала себя предательницей…
Однажды утром мне позвонил Сережа и попросил приехать. По его голосу я почувствовала, что случилась беда.
Максим застрелил из отцовского ружья мать и ее любовника… ему было тогда десять. Сережа услышал выстрелы и бросился в дом. Свет горел только на втором этаже в спальне вдовы. На полу сидел Максим с ружьем… невменяемый, ни на что не реагируя, а двое в постели были уже мертвы.
Когда я приехала, в доме было полно милиции, они разговаривали, смеялись, открывали шкафы, тумбочки… я до сих пор помню их словечки… вспыхивали блицы; я заглянула в спальню — всюду была кровь — на стене, на полу, среди окровавленных сбитых простыней моя мачеха и ее альфонс… и удушающая пороховая вонь…
С Сережей говорили двое, потом взялись за меня. С Максимом в отдельной комнате работал психолог, но, как я потом узнала, брат не сказал ни слова, по-моему, он даже не понимал, что происходит. Меня к нему не подпустили…
Максим молчал целых два года, просто застыл… Его лечили лучшие специалисты, я и Сережа навещали его в клинике, а он продолжал молчать.
Я думала, он сошел с ума, я звала, тормошила его, привозила книги и игрушки, карандаши. Его травили всякой дрянью, у меня сердце разрывалось. Опекунства над ним добился друг отца адвокат Павел Рыдаев, жулик страшный, но, я думаю, он делал для нас все, что мог… хоть и не даром. Дело открыли, но вскоре закрыли.
Мы с Сережей потом часто обсуждали это убийство. Максим ревновал мать к ее бойфренду, скучал без меня… Он очень любил меня и сердился, что я его бросила. Я обещала, что заберу его, но потом… Максим думал, что он никому не нужен, все его предали. Это был его протест! Я училась тогда в художественной школе, иногда просто не могла приехать, тем более, мачеха меня не жаловала. У меня была своя жизнь, только Сережа остался с ним. Бедный Максим!
А еще через пару лет я познакомилась с будущим мужем, адвокатом… Нас познакомил Паша Рыдаев, у них были какие-то общие дела, и он предложил мне уехать учиться в художественную академию в Риме. Я и не мечтала об этом — отцовских денег почти не оставалось, я уже думала продать дом. Мы долго обсуждали с Сережей, я не знала, что делать, я не могла бросить Максима. Сережа сказал — поезжай, я за ним присмотрю, и я уехала. Знаете, Федор, я испытала облегчение! Жизнь моя превратилась в кошмар, и, если бы не Сережа, не знаю, где бы я сейчас была.
Она замолчала — сидела с закрытыми глазами, заново переживая прошлое.
— Я влюбилась в Рим с первого взгляда! Я подолгу стояла на площади перед собором Святого Петра, бродила внутри, рассматривала фрески и говорила себе — я здесь была когда-то! Это мое! Я узнавала узкие улочки, ярусы Колизея, даже лица на картинах в галереях были мне знакомы. Я поняла, что вернулась домой! Я была счастлива.
Спустя два года мы поженились.
Сережа сообщал, что дома все хорошо, Максим учится, я верила, я хотела верить! Верить всегда легче, и совесть спокойна… Я посылала им деньги, все время звонила. Максима часто не бывало дома, а Сережа объяснял, что он в кино, с друзьями, на вечерних занятиях. Он не говорил мне, что Максим убегает из дома, неизвестно где ночует, бросил школу… он не сказал мне, что он поет в ресторанах, а деньги тратит на наркотики. Сергей рассудил, что я его все равно не спасу.
Я вернулась домой через пять лет, и все это лавиной обрушилось на меня! Максим был равнодушен ко мне, общего языка мы не нашли. Он стал чужим. Он не желал со мной разговаривать, даже не принял моих подарков. К моему изумлению, у него появился голос! Маленьким он учился в музыкальной школе очень неохотно, а тут вдруг такой потрясающий голос. И я решила, что устрою его будущее — заберу с собой, покажу известным преподавателям музыки.
Максим согласился сразу — его не пришлось уговаривать, и мы уехали. Его голос произвел фурор! Его называли «северным чудом», «трубой архангела», «новым Фаринелли», но его хватило ненадолго. Он стал убегать из дома, я сходила с ума, муж с полицией искал его по притонам. Максим погибал на наших глазах, и мы решили сдать его в лечебницу. Поверьте, Федор, мне было нелегко на это решиться. Одно дело повторять себе, что брат испорченный невоспитанный мальчишка, и совсем другое признать, что он болен психически, и самое ужасное — чувство вины! Вот что отравляет мне жизнь! — Она снова замолчала, сглотнула. Обхватила себя руками, словно ей стало холодно.
— Я видела его на открытии выставки, хотела подойти, но он исчез. Я не знаю, зачем он приходил. Сначала я подумала, что Максим пришел увидеться со мной, но потом поняла, что ошиблась. Я хотела поговорить с ним, я собираюсь увезти его, он уже не мальчик, а взрослый, должен понять, что это шанс! А он смотрел на меня, и в глазах его сквозили ненависть и насмешка. Он словно мстит мне… Да, я его бросила, но… Господи! Что я могла сделать? Я была молодая и глупая, мне так хотелось уехать в Италию! Сережа сказал, что присмотрит за ним, он был нам как брат… Вот и получается, что я бросила Максима!
Лицо ее сморщилось, искривился некрасиво рот, и она заплакала. Федор протянул Майе салфетку. Он молчал, не бросился ее утешать. Он знал, что бывают минуты, когда человеку нужно выговориться, и главное — ему не мешать.
Тут вдруг над их головами как гром небесный раздался радостный молодецкий бас, прогудевший:
— А вот они где! Сидят, воркуют! Вдали от мира! А я иду и вижу! От старика Добродеева не скроешься!
Покачнувшись, размахивая руками, журналист Алексей Генрихович Добродеев полез через ящики с петуниями и геранью и едва не свалился по другую их сторону, чудом удержавшись на ногах. Победно одернул белый пиджак и упал на свободный стул за их столиком. Его совершенно не смущало то, что он незван и непрошен. Лешу Добродеева никогда не смущали подобные мелочи.
Глава 18. Посмотри, какая луна
— Как жизнь, Федорыч? Познакомь с дамой! — Он вскочил, вытянулся во фрунт, щелкнул каблуками и представился: — Алексей Добродеев собственной пресоной! Прошу, так сказать, со всем вниманием и пониманием. Пжалте ручку!
Он схватил ладонь Майи и смачно облобызал. Всмотрелся, преувеличенно изумился, вскричал:
— Ба! Ужель та самая… госпожа Корфу! Как же, как же! В городе только и разговоров! Пришла, увидела и победила! Потрясающая манера письма, потрясающие сюжеты! Старик Добродеев и сам не чужд! Было время, мазал холст, подавал надежды… да!
Он махнул рукой официанту, потребовал меню и карту вин, стал читать вслух и комментировать. Выглядело это следующим образом:
— Заливной судак «Мадам Бовари»… хе-хе… однако! Мадам судачиха! Знаю я эту «мадам»… ниччего… ммм… Как?
Он взглядывал на них. Майя качала головой, и Леша продолжал. Со вкусом, медленно, отвлекаясь поминутно на реминисценции, подходящие к случаю, и дурацкие шуточки, после которых сам же оглушительно хохотал.
— Ладно! Переубедить мне вас не удастся, поэтому сразу перейду к оскорблениям! Кто здесь на диете? Майечка, вы? Федорыч, ты? Я тоже. — Он хлопал себя по объемистому животу и орал радостно: — Из отважного римского полководца я превратился в зажиточного римского сенатора!
Самое главное — сбалансированная диета! Слушайте, дети, старика Добродеева и запоминайте! Сбалансированная диета — это когда в обеих руках по одинаковому здоровому куску мяса!
Федор и Майя молчали, что нисколько не смущало журналиста. Майя перестала плакать, вид у нее был отсутствующий. Федор хотел объяснить Леше, что… а что тут скажешь? Что им пора? Что их ждут где-то?
Майя, чуткая, поняла и покачала головой — не стоит. Пусть его…
Наконец выбор был сделан, и Леша долго наставлял официанта, нетерпеливо переступавшего у их столика, что «мясо с кровью», обязательно чилийский перец — ух, перчик! — красненькое охладить, по этикету полагается комнатной температуры, а ему охладить, такой уж он оригинал, и водичку без газа, а нам, мужичкам, кроме того, по коньячку, даме — рыбку, не забыть лимончик… на ночь вредно? Какая же ночь? Он удивленно таращил глаза.
Противостоять его напору — пустой номер. Люди вроде Леши — украшение любой компании, они всегда знают, что сказать и что сделать, и неважно, что словеса их глупы и пошлы — в подвыпившей компании все идет на ура, а кто не всасывает — эй, налейте ему еще! Товарищ недоперепил!
Ел Леша так же, как и говорил, — много, торопливо, глотал не жуя, причем продолжал при этом сыпать несмешными остротами и не забывал нет-нет да и взглядывать на Федора и тут же смотрел на Майю, связывая их воедино как опытный соглядатай. Завтра об их «отношениях» будет знать весь город…
