— Ай, — Титок махнул рукой. — Да нормально все.
Мужики стали забираться в кабину, а я, было уже, пошел к своему месту, как услышал голос Ваньки Кашевого:
— Игорь! Погоди чутка!
— Чего? — Я обернулся.
— На два слова!
— Ну, давай. Чего такое?
— С глазу на глаз! — Крикнул своим высоковатым голосом Кашевой, пыхча и торопясь подбежал ко мне. — Про Катьку и Серого.
Я замолчал, глядя в глаза Ваньке. Тот смущенно опустил взгляд.
— Игорь! — Высунулся из окошка Саня. — Ну чего? Едем?
— Погоди! Щас! — Крикнул я, а потом обратился к Ваньке уже тише, — отойдем?
Мы зашли за Белкин задний борт.
— Сказать тебе я кое-чего хочу, — смутился в очередной раз Кашевой. — Кое-чего важное.
— Так. Что случилось-то?
Глава 17
Кашевой засопел. Ноздри его несуразного носа-картошки раздулись, сделав большой нос еще больше. Повременив, Ваня наконец-то решился заговорить:
— Прости меня Игорь, за все что я тебе плохого сделал. И что тогда не захотел сразу отбуксировать, и что на суде наговорил. Прости…
— Это ты мне хотел сказать? — Изогнул я бровь, подбоченился.
— Ой нет-нет, — поторопился он ответить, — еще поблагодарить. Понимаешь, без тебя я и не знал, как быть в такой моей горькой беде. Видел, что Катька погибает там, у Серых. Видел, как ее строит Пашка, видел, как бьет Матвей.
Он замолчал и опустил взгляд к камешкам пыльной гравийки.
— Знал, а ничего делать не хотел. Боялся, — продолжил он. — А ты вот, не побоялся. Хоть и не имеешь ты к нашему семейству никакого касательства, все равно пошел на Матвея. Несмотря ни на что пошел. Даже под ружьем пошел. Я бы так никогда не смог.
Ваня вздохнул и глаза на его широком полноватом лице заблестели.
— Да и меня ты спас. Потому как если бы не ты, точно лежать мне мертвому. Матвей в меня стрелять хотел, я видел!
— Ну с мертвым ты преувеличиваешь, — я улыбнулся, — он в Мятого стрелял в упор. И тот живой остался. Слышал я, что ходит уже по больнице своими ногами. Еще день, другой и отпустят его домой долечиваться.
— Да не, — натужно улыбнулся Ваня, — с моей такой хм… Удачливой судьбою, Серый бы точно меня застрелил. Хе-хе!
— Ну ладно, — я улыбнулся сдержанней, — принимаются твои извинения.
— Мир? — Кашевой протянул мне свою пухлую руку. Я пожал.
— Ну ладно, Ваня, — сказал я, норовя уходить к кабине, — давай! Торопимся!
— Погоди, Игорь!
— М-м-м-м?
— Да просьба у меня к тебе есть, — смутился Кашевой.
— Вот значит, как, — я вновь подбоченился, — так мож сначала с просьбы надо было начинать, а потом уж извиняться?
— Может, и надо было, — пряча от меня глаза, сказал Ваня, — ну ты ж меня знаешь. У меня кишка на такие вещи тонка. Мне проще сначала так разговор завязать.
— Ну ладно, — я вздохнул, — давай сюда свою просьбу. Послушаю, а там уж глянем.
Кашевой поднял, наконец взгляд, даже заулыбался. Пухлая его мордаха зарумянилась.
— Спасибо, Игорь.
— Ну, давай уже. Чего там?
— Да все то же. Про Катьку, — Кашевой потер щеку в редкой белой, блестящей на солнце щетине, — незадача у нас с ней.
— Какая?
— Любовь, — он вздохнул. — Горюет она сильно по Матвею. Что-то у них в семье все как-то по нездоровому получилось. Матвей бил ее, ни во что не ставил, а та любит и все тут.
— Ну а я тут при чем? — Удивился я.
— Погоди, Игорь, пожалуйста. Дослушай ты до конца.
— Ну Игорь! Ну чего ты там⁈ — Заорали мне с переда машины.
— Ща! Едем! — Я отозвался, а потом обратился к Кашевому, — ну, давай уже, не тяни. А то все пиво с тобой щас проспим.
— Да-да, — Ванька торопливо закивал, — уже доканчиваю. Так вот. Мамка все уговаривает ее пойти на развод подать. А та ни в какую! Не хочет и все тут! Говорит, мол, что бы ни случилось с Матвеем, будет она его с тюрьмы ждать. А у нас с мамкой, — Кашевой погладил голову, — волосы с того седеют, с таких ее слов. Думали мы, думали, как ее убедить, ну и…
— Ну и?
— Ну мамка попросила меня чего-то придумать, — Ванька глянул на меня какими-то испуганными глазами, — чтобы я поговорил с ней, как с сестрою. Переубедил. Сама-то мама не может. Катька уперлась.
— Ну а я-то тут при чем? — Повторил я.
— Да просто…
— Ну что просто?
— Просто хотел попросить тебя, Игорь… А не поговоришь ли ты с Катькой заместо меня? У тебя язык вон какой подвешенный. А я в таких задушевных разговорах пенек настоящий.
Последние эти слова Ваня выпалил на одном дыхании, нервно и торопливо. Я, право слово, чуть на носочках не привстал от такой просьбы.
— Да ты чего, Ваня? — Улыбнулся я, — я понимаю помочь, если уж чего страшное твориться, если уж чьему-то здоровью угрожают, жизни. Если кто в беде. Но тут? Не, в такие ваши семейные дела я не полезу.
— Ну пожалуйста! — Посмотрел на меня Кашевой жалобно, — поговори с ней! Я даже и не знаю, с какой стороны к таким разговорам приступают!
— Ваня, — вздохнув, я покачал головой, — ты сам себя слышишь?
— Не, ну а че? Согласился же ты помочь, когда узнал, что Матвей Катьку бьет?
— Главное слово тут — «бьет». Потому и помог. Тут любой нормальный мужик заступился бы. Вон, Мятый меня на это все надоумил. А все потому, что жалко ему было тебя и Катьку.
— А сейчас тебе Катьку не жалко? — Ваня поднял брови.
— Не, Кашевой. Сейчас мне жалко тебя. Потому как совсем ты уже. Даже со своей сестрой боишься поговорить. На других свой братский, родственный долг перекладываешь. Ладно, я понимаю, когда помочь надо было с Матвеем. Он парень крепкий, отчаянный. А ты не из того теста сделал, чтобы кулаками махать. Но рты, чтобы разговаривать, и у тебя, и у меня есть. Вот и разговаривай!
— Да как же мне подступиться-то? — Развел руками Кашевой, — какие мне к ней слова подобрать-то? Я и не знаю!
— Знаешь ты все. Потому как это твоя сестра. Тебе ль не знать ее лучше других?
— Ну я не могу, — Сжался как-то Ванька, — не знаю. Мне мама всегда говорила, что я очень нерешительный. Очень робкий.
— А хочешь сделать первое усилие к тому, чтобы избавиться от этой твоей робости? — Спросил я.
— Конечно… Хочу… — Неуверенно сказал Ванька. — Да только не знаю, как мне это сделать.
— А вот так. Поговори с Катькой. Убеди ее, что Матвей оказался не таким человеком, чтобы с ним жизнь свою связывать. Ты сам ж знаешь его. Ты обоих Серых знаешь. Вон сколько с ними продружил. Вот и подбери.
Ванька внимательно смотрел мне в глаза, а потом отвел взгляд. Сжал полные свои губы.
— Наверное, твоя правда, — сказал он наконец, — чтобы приобретать характер, надо усилие над собой сделать. А мне характер нужен, я уже давно про это думаю, в голове все туда-сюда переливаю.
— Ну вот тебе и шанс. Так дерзай.
Кашевой глянул на меня с доброй улыбкой. Набрав полную грудь воздуха, глубоко вздохнул. Шумно выдохнул.
— Хорошо. Прям сегодня с ней и поговорю. Смогу убедить Катьку, что б шла в сельсовет. Спасибо тебе Игорь.
— Да хватит тебе рассыпаться в благодарностях, — улыбнулся я.
— Нет-нет! Правда, спасибо! Без тебя я никогда бы не решился!
— Игорь! Притормози, а? — Скривился, глядя на меня, Плюхин, — мне в посадку надо! По нужде!
— А чего, не дотерпишь? — Спросил понуро Титок.
Заметил я, что от часа к часу становился он все темнее и темнее. Будто ходила за Титком по пятам большая туча, и все ширилась, закрывая его от солнца. Что-то у него было на уме.
— Да чего ты? Пусть человек сходит, — ответил я и съехал Белкой на край дороги. Остановился.
Санька быстро выпрыгнул, затрусил через пустую дорогу. Побежал к посадке. Через минуту он уже скрылся в густых низкорослых кустах, да затерялся где-то между акацией и топольками.
С Титком мы сидели в молчании. Времени подходило уже к десяти часам дня. Стало жарко. Солнце забралось достаточно высоко. И хоть в тени еще сохранялась прохлада раннего утра, за ее пределами припекало как надо.
