припеваючи. Одуванчики летом, снежки да санки зимой.
Но вот в королевстве, где жила эта девочка, сменилась власть и пришла королева кривых журналов. Смотрелась она в свое кривое зеркало и распространяла журнальчики похабные, где девочки с ногами подлиньше и талией потоньше. А в журналах тех пробники — кто понюхает, себя забывает.
И вот дошла очередь и до Обычной девочки. Подкинула ей злая королева журнальчик и сидит в кустах, ждет пока та пробников нанюхается.
А девочка шла мимо и прошла себе, не заметила похабщину эдакую.
«Ну, — думает Злая журнальщица, — ладно, не на тех напала». И давай журналы те ее подругам подкидывать. А подруги тоже не дуры. Пробники не нюхают, журналами печки натопили и в баню пошли чай пить.
Думала журнальщица, думала и к зеркалу в замок-то и вернулась. А зеркало-то кривое ей и говорит: «а ты журналы-то поди старая просто так отдаешь? Ты продавай и отбоя у тебя не будет».
И право было зеркальце.
Открыла Журнальщица лавчонку подороже, дырки в стенах обоями позаклеивала и давай свои журнальчики с картинками глянцевыми распространять.
Прошла неделька и пришла первая дама за журналом. А у дамы той жизнь не клеилась, искала она зелье волшебное чтобы жить счастливо. Навешала ей журнальщица лапши на уши: «мол, если пробничек понюхать да губки подкрасить поярче, то жизнь и наладится». Подумала дама, выдохнула…и решила попробовать. Взяла журнальчик про личную жизнь и давай читать да пробниками занюхивать.
А в журнале том все подробненько было про то, как у людей, как надо жить и что такое счастье. А дама-то полистала и поверила. Губы накрасила, платья поменяла на те, что по моде и пошла другим про счастье вещать. Так барышни королевства потихоньку и потянулись к журнальчикам.
Дошла очередь и до Обычной девочки. Подсунули ей пробничек как-то под нос, она и вдохнула. Пахнет вкусно, розами да травой свежескошенной. Понюхала и спать пошла.
А наутро встала, в зеркало глядь, а ей все не так: и ноги короткие, и талия толстая, и грудь не та. Думает, может помаду поярче-то, чтоб недостатки скрыть, или волосы остричь чтоб не как у всех. Тогда и сравнивать не будут, а если попу обтянуть, то и про грудь никто не подумает…
А дед с бабкой той Обычной девочке на образование копили, чтоб выучилась и самостоятельной стала. А то как же замуж ее отдать, не обученную. И стояла девочка перед зеркалом, денежки те планировала, может грудь сделать, а может нос. Стоит себе выбирает, в слезах…думает, ну нос-то поважнее образования будет…да и кому врачи нужны? Вон в журнале все позируют и живут припеваючи. И так стала девочка неОбычной.
Была у той девочки тетенька, обычная тетенька. И чтоб с ней не делали, какие б пробники ни давали, ничего с той не происходило. Была у той тетеньки сила особенная — обычное человеческое счастье. Пришла она как-то в гости к уже неОбычной девочке, смотрит, а та — губы накрасила, на каблуках стоит, попа обтянутая, ресницы длиннющие, ногти острые, как у Журнальщицы. Стоит тетенька, ржет над девочкой, на пол села, стоять не может, так ей смешно.
А девочка стоит, смотрит злобно на тетеньку-то и говорит — «сама над собой не работаешь, другим не мешай, корова старая. Я лучше знаю, как мне надо!» — и отвернулась, перед Зеркалом любуется на себя.
А тетенька так ржала, что девочка поколебалась-таки и говорит: «Чего ржешь, стерва? Ноги побрей!»
А тетенька все ржет и ржет, остановиться не может.
И заплакала тут девочка, вспомнила, как счастлива была с подружками в куклы играть да в баньку ходить. И слезами тушь-то размазалась, по щекам потекла и пробники повытекали из нее все до одного.
Плакала она, плакала, а тут глядь в зеркало — и тоже ржать начала. Смотрит на себя и ржет, уже и ресницы поотклеивались, и попа нормальная, грудь не выросла правда, но это ничего.
И стояли они ржали с тетенькой и про счастье-то вспоминали обычное. Остальных барышень расколдовали силой своего счастливого смеха и проснулись барышни. И треснуло у той королевы зеркало кривое, и тушь растеклась, и колготки порвались на самом видном месте.
А девочка опять стала Обычной, как и остальные девочки того королевства. Так и живут до сих пор, в зеркала смотрятся и улыбаются своей обычности, бани топят и детей рожают.
А если что не так — собираются и ржут дружно пока не отступит.
Вот и сказке не конец, кто поржал — тот молодец!
Зеркало
У зеркала была позолоченная с патиной оправа и красивая прохладная гладь. За всю свою жизнь оно видело только стену напротив и тех, кто смотрел в него, чистя и рассматривая дырки в зубах, маскируя складки на животе, порой улыбаясь, проходя мимо из уборной в роскошь светского салона с кучей светильников и хрустальной люстрой, весело играющей солнечными зайчиками на раскрасневшихся лицах и натертых до блеска багетах.
Ах, — размышляло оно порой, тихо рассматривая молочный с прожилками комод — когда же придет кто-то, кто заглянет за свое отражение и увидит его красивую, отполированную прохладную поверхность. Кто-то, кто увидит мир зазеркалья, тот мир, который оно мечтало подарить, поделиться. Но зеркало не могло говорить и его глубокий и красочный мир оставался тайной.
Танцовщицы со статной осанкой, поэты с усиками и кокетки в шляпках заглядывали в него то мимолетно улыбаясь, то равнодушно проходя мимо. В глубине салона с темно-зелеными обоями и светлой мебелью было просторно. За столами сидели заскучавшие революционеры, барышни с книгами и остроумные кавалеры с газетами на французском. Иногда пахло трубкой и мандаринами, кофе, сладостями, духами с пудровыми нотками.
Как-то один философ с камешками во рту и курчавыми волосами, щедро обрамляющими лысину, репетировал перед ним свои афоризмы и высказывания. Оно не всегда понимало мир людей, но было радо и любило компанию, молчаливо отражая, приглашая каждого заглянуть ближе, глубже в себя. Но какой же это труд — отражать других, без искажений и прикрас. За его серебристой поверхностью чудаки
