могли бы разглядеть заинтересованный и наблюдательный взгляд, углубленный его молчаливой тишиной.
Однажды перед ним упражнялся молодой кавалер, собирающийся делать предложение даме в пенсне и зеленом шарфе. Дама была загадочно улыбчива, и, к слову, уже не молода, поэтому зеркало не понимало его волнения. А галстук и коричневый пиджак придавали юноше ту самую неотразимость, что бывает только перед тем, как делают предложение.
Оно помнило свою нежную юность, когда отражало вальсирующих дам и кавалеров, кружащихся и плывущих в танце. Юных детей, ребячливо дразнящих самих себя, уроки балета, и даже стихотворения одного немного импульсивного поэта. Когда все в салоне оживлялись общением, он подходил к зеркалу и тихо читал стихотворения, умиляясь своей невинной рожице и мудрым причудливым фразам, вылетающим словно из рупора с курчавыми волосиками и редкими усиками.
Только в мире людей вещи ничего не значили, но в мире зеркал все было иначе. В мире зазеркалья жили все, кто смотрелся в него, кто его касался, и даже те, кто проходил мимо. И чем старше становилось зеркало, тем богаче становился его мир. В нем вальсировали, играли пьесы и романтические комедии, фиалка всегда цвела, а комод был еще без царапин.
Два раза в неделю к нему подходила гувернантка и смахивала с него пыль, скопившуюся за неделю. Она ему нравилась несмотря на резкий запах нашатыря. Ее мягкие расторопные пальцы и розовые округлые щеки радовали, а подтекшая местами тушь забавляла. Она и фиалка, стоявшая на комоде, были его лучшими друзьями.
Признаться, фиалка могла бы быть поинтереснее в общении, но ее живость и бархатные листья компенсировали все недостатки. Какое это было счастье, смотреть как она цветет, выпускает новые листья. Зеркало всячески старалось отразить на нее как можно больше света, но оно никак не могло объяснить гувернантке необходимость повернуть его ближе к окошку.
О, это окно зачаровывало его шелестом листьев и ароматом выпечки, шорохом туфель и шелестом накрахмаленных юбок. Во время переездов его всячески закрывали от уличных неудобств и перевозили исключительно стеклом вверх, но однажды, под дуновением ветерка ветошь, в которой оно было завернуто, слетела, и зеркало увидело небо. Небо стало его другом с первого взгляда, так они были похожи. Небо было синим и в нем плавали облака и птицы. А уж зеркало знало о птицах не понаслышке, поскольку раньше рядом с ним жила канарейка, которая своим пением развлекала его каждый день. И чем больше ему нравилась канарейка, тем ловчее она плясала перед ним и распевала оранжево-красным клювом, словно маленький генерал, топая пяточками и размахивая лимонными крыльями. В ее голосе зеркало слышало дальние страны, южное солнце и радость листвы. В ее голосе зеркало слышало небо, простор и свободу.
На мгновение зеркалу почудилось, что небо тоже приняло его в друзья, так они были счастливы всю поездку. Небо загораживали зеленеющие деревья, пускающие солнечные зайчики на отражающую поверхность. Та поездка была недолгой, но для него она стала новой главой, привнесшей в мир зазеркалья простор.
Каждый вечер до них с фиалкой доносились крики и смех гостей, стихотворения и нотки едкого табачного дыма. Но простор неба не давал зеркалу покоя. Его свобода звала и ждала, чтобы ее отразили.
Дамы и кавалеры вальсировали, поэты читали свои произведения, но только небо с его синеватой глубиной окрыляло зеркало, поэтому каждый раз, когда открывалась дверь, оно вдыхало аромат улицы, пытаясь уловить дивный запах свежести и необъятности.
Однажды дама, перебравшая кофе с коньяком, сломала губную помаду неподдающимися руками и уронила на фиалку, вызвав ее скромное фиолетовое возмущение. Еще две недели ее листья были окрашены алой помадой, пока гувернантка не отнесла ее на подоконник, чем окончательно обожгла нежные листья. Но фиалку этот никак не смутило, она также цвела и также росла, дожидаясь поливов и солнечных ванн и поворачиваясь вслед за солнечным светом.
Хозяйка салона однажды вызвала антиквара, чтобы оценить стоимость зеркала. Это был тот самый раз, когда кто-то был им заинтересован, но дальше золоченой рамы причудливый оценщик не взглянул, что почему-то обрадовало хозяйку и огорчило зеркало.
Оно все еще мечтало о небе, которое будто успело мельком заглянуть в его внутренний мир, оставив там частичку свободы, необъятности, дуновения посреди вальсирующих господ в их причудливых одеяниях, всегда цветущей фиалки и окна с его белыми решетчатыми ставнями.
До молчаливого разговора с небом зеркало хотело научиться говорить, чтобы объяснить гувернантке, что нашатырь не нужен и не нравится фиалке. Но после поездки на мотоцикле по летним улочкам Парижа, оно замолчало, погружаясь в свой мир зазеркалья, словно пытаясь найти там тот простор, который оставило ему необъятно синее небо. То небо, куда однажды улетела канарейка, открыв засов ее золочённой клетки и выпорхнув на свободу.
Порой из окна доносились голоса птиц, и зеркало пыталось уловить в них пение своего лимонного друга, чьи песни так живо передавали ему небо, но канарейка, как и положено всем птицам, была также влюблена в небо и в его простор, поэтому зеркало понимало ее стремление к небу и всячески поощряло, только изредка заглядывая в зазеркалье чтобы еще немного насладиться ее пением и синевой неба, парящего в ее лимонном голоске с топающими в такт пяточками.
Балерина в розовом пальто
В каждом человеке есть некая уникальность, которая безмерно обогащает. Порой мне представляется, будто я меломан, который слушает разные мелодии, ритмы, воспроизводя их на тонкой бумаге. Звуки города, стук каблуков, ритм загруженных мегаполисов и тихий шумок деревень. Звуки льющегося чая в стакан, голоса друзей, ветер, игриво раскачивающий иву у окна. У всего этого есть свои мелодии. Эти звуки и ритмы сменяют друг друга на протяжении жизни, оставляя с пустыми руками и наполненным сердцем.
Иногда я веду себя как художник, любующийся характерами и образами людей в маршрутках, на остановках и в тихих булочных, складками на лицах и пальцах рук, нашептывающих об их владельцах громче, чем те могли бы сказать сами. Полусогнутые пальцы рук, обхватывающих зонт в полуденном автобусе, ресницы, дрожащие на солнце, пыль, играющая на свету в час пик.
А мимические морщины! Они так ценны, что ими можно было бы любоваться как картой мира. Это карта мира человека, его созвездия
