Задача предстояла не из легких. Он уже начинал волноваться.
Сначала он подумал о том, чтобы следить за Уолденом. Но это не дало бы нужного результата. Хотя велосипедист вполне мог угнаться на лондонских улицах за экипажем, это было бы крайне утомительно, и Феликс понимал, что еще несколько дней он не сможет этого осилить. Ну, а положим, что потом, в течение трех дней Уолден посетит несколько частных домов, две-три конторы, пару отелей и еще заедет в посольство, как тогда Феликсу узнать, в каком из этих зданий жил Орлов?
Разузнать, конечно; можно, но на это ушло бы много времени.
А пока переговоры бы продолжались, и война бы приближалась.
А если допустить, что несмотря ни на что, Орлов продолжал жить в доме Уолденов, и просто решил не выходить?
Ложась вечером спать, Феликс мучительно думал над этой задачей, и наутро проснулся с готовым решением.
Он спросит Лидию.
Он начистил ботинки, вымыл голову и побрился. Одолжил у Бриджет белый хлопчатобумажный шарф и обмотал им шею, чтобы скрыть отсутствие воротничка и галстука. У старьевщика на Морнингтон-Креснт купил котелок на голову как раз по размеру. У него же в лавке посмотрел на себя в разбитое, тусклое зеркало. Теперь он выглядел угрожающе респектабельным. Он вышел на улицу.
Он не имел никакого представления, как Лидия воспримет его появление. В том, что она не узнала его в ночь неудачного покушения, он не сомневался: ведь лицо его было прикрыто, а ее крик был ничем иным, как реакцией при виде незнакомца с оружием. Предположим, ему удастся проникнуть в дом и увидеть ее. Как она поступит? Вышвырнет его вон? Начнет ли тотчас сдергивать с себя одежду, как она это делала когда-то? Или же проявит безразличие, отнесясь к нему, как к человеку, которого знала в дни молодости и до которого ей сейчас нет никакого дела?
А ему хотелось, чтобы его появление потрясло и ошеломило ее, чтобы она по-прежнему любила его, тогда он сможет заставить ее выдать тайну.
Вдруг он понял, что не помнит, как она выглядит. Это было очень странно. Он помнил, что она была определенного роста – ни полная, ни худая, со светлыми волосами и серыми глазами; но всю ее представить себе не мог. Сосредоточившись, он мог увидеть перед собой какую-то ее отдельную черту, например, нос; а вся она воспринималась как смутная, бесформенная тень в серых сумерках петербургского вечера, и стоило ему захотеть разглядеть ее поближе, как она тут же исчезала.
Добравшись до парка, он замешкался у их дома. Было десять часов утра. Встали они или еще нет? Во всяком случае, он решил подождать, пока Уолден не уедет. Ему пришло в голову, что в коридоре он может даже наткнуться на Орлова, а ведь теперь у него не было оружия.
Если так случится, свирепо подумал он, я задушу его руками.
Он стал гадать, что сейчас делала Лидия. Возможно, одевалась. О, да, пронеслось у него в голове, я будто вижу ее в корсете перед зеркалом, расчесывающую волосы. А может быть, она сейчас завтракает. Подадут яйца, мясо и рыбу, но она всего лишь отломит кусочек мягкой булки и съест ломтик яблока.
У входа появился экипаж. Пару минут спустя в него кто-то сел, и экипаж поехал к воротам. Когда он выехал на улицу, Феликс как раз стоял на противоположной стороне ее. Вдруг он понял, что смотрит на Уолдена, а Уолден через окошко коляски глядит прямо на него. Феликс едва сдержался, чтобы не закричать:
– Эй, Уолден, я был у нее первым! – но вместо этого он усмехнулся и приподнял шляпу. Уолден в знак приветствия слегка кивнул головой, и экипаж проехал.
Феликс подивился, отчего это он вдруг ощутил такой подъем.
Пройдя в ворота, он пересек двор. Увидев во всех окнах дома цветы, он подумал: о, да, она ведь всегда любила цветы. Поднявшись по ступенькам к входной двери, позвонил.
Не исключено, что она вызовет полицию, подумалось ему.
Через секунду дверь открыл слуга. Феликс вошел.
– Доброе утро, – сказал он.
– Доброе утро, сэр, – ответил слуга.
Значит, я действительно выгляжу респектабельно.
– Я хотел бы повидать графиню Уолден. Это очень срочно. Меня зовут Константин Дмитриевич Левин. Она, конечно, помнит меня по Санкт-Петербургу.
– Да, сэр. Константин...
– Константин Дмитриевич Левин. Вот моя визитка. – Феликс стал рыться в кармане пиджака. – О! Я не захватил их с собой.
– Все в порядке, сэр. Константин Дмитриевич Левин.
– Да.
– Будьте так добры подождать здесь, я сейчас узнаю, принимает ли графиня.
Феликс кивнул, и слуга удалился.
Глава 6
Книжный шкаф – бюро эпохи королевы Анны был одним из самых любимых Лидией предметов обстановки их лондонского дома. Сделанный две сотни лет назад, из черного с позолотой лака, он был украшен изображением пагод, склоненных ив, цветов и островков в стиле, несколько напоминавшем китайский. Передняя его крышка откидывалась и получался письменный столик с отделениями из красного бархата для корреспонденции и крохотными выдвижными ящичками для карандашей и бумаги. В нижней части находились большие ящики, а наверху, выше уровня ее глаз, за зеркальной дверцей располагались книжные полки. В старинном зеркале искаженно и туманно отражалась за спиной Лидии утренняя комната.
На письменном столе лежало неоконченное письмо к ее сестре, матери Алекса, в Санкт-Петербург. Почерк Лидии был мелок и неразборчив. Написав по-русски фразу: «Я не знаю, что и думать о Шарлотте», – она остановилась, да так и сидела, задумавшись, глядя в затуманенное зеркало.
Похоже, этот сезон оказался богат самыми неприятными неожиданностями. Но после выступления той суфражистки при дворе и появления какого-то сумасшедшего в парке, она уже решила, что новых катастроф не случится. И, действительно, несколько дней жизнь текла спокойно. Шарлотта удачно вышла в свет. Алекс уже не жил в их доме, нарушая мир души Лидии, он перебрался в отель «Савой» и на людях не появлялся. Бал Белинды удался на славу. В ту ночь Лидия по-настоящему веселилась, забыв о своих тревогах. Она танцевала вальс, польку, тустеп, танго и даже терки-трот. Перетанцевала с половиной членов Палаты лордов, с несколькими блестящими молодыми людьми, но чаще сего – со своим мужем. В общем-то было не очень принято, чтобы партнером на балу так часто оказывался твой собственный муж. Но Стивен так элегантно выглядел в своем фраке и танцевал так превосходно, что она не могла устоять перед удовольствием. Ее брак безусловно вступил в одну из своих самых счастливых стадий. Вспоминая прошедшие годы, она подумала, что в сезон ее часто охватывало подобное чувство. Но тут приключилась вся эта история с Энни и все испортила.
Лидия лишь смутно припоминала Энни, как одну из служанок в поместье Уолденов. Невозможно было знать всю челядь в таком огромном хозяйстве: только в самом доме служило около пятидесяти человек, а ведь были еще садовники и кучеры. Точно так же и не вся прислуга знала в лицо своих хозяев, так был знаменитый случай, когда Лидия, остановив в холле служанку, спросила, у себя ли лорд Уолден, и получила ответ: «Пойду узнаю, мадам, – и как о вас доложить?»
Однако, Лидия вспомнила тот день, когда к ней пришла экономка, миссис Брейтуэйт, с известием о том, что Энни придется уйти, так как она беременна. Слова «беременна» миссис Брейтуэйт не произнесла, сказав, что Энни «допустила моральную неустойчивость». И Лидия, и экономка были несколько смущены, но нисколько не шокированы: такое и раньше случалось со служанками, и будет случаться впредь. Их следовало увольнять – только так велись дела в порядочном доме – и, разумеется, без какой-либо рекомендации в подобных обстоятельствах. А без «рекомендации» служанка, конечно же, не могла найти себе работу в другом доме. Но, как правило, ей и не нужна была работа, так как она либо выходила замуж за отца ребенка, либо возвращалась к своей матери. Впрочем, потом, уже вырастив детей, такая девушка могла и снова попасть в дом к прежним хозяевам, как прачка или кухонная прислуга, или в каком-то ином качестве, но так, чтобы не сталкиваться с господами непосредственно. Лидия предположила, что жизнь Энни пойдет именно по этому пути. Она помнила, что их юный помощник садовника неожиданно уволился и сбежал в моряки – эта новость привлекла ее внимание только потому, что в эти дни так трудно было найти молодых людей для работы в саду за разумную плату – но, разумеется, ей никто не сообщал о связи между Энни и этим парнем.
Мы вовсе не строги, подумала Лидия, как наниматели, и весьма щедры. Тем не менее, Шарлотта все восприняла так, будто я виновата в несчастье Энни. Что там она такое сказала? «Я знаю, что сделала Энни, и знаю, с кем». Боже милостивый, где ребенок научился подобному тону? Я всю свою жизнь посвятила тому, чтобы воспитать ее чистой и добродетельной, не такой, как я сама. «Даже не думаю», писала она дальше.
Она обмакнула ручку в чернильницу. Ей хотелось поделиться своими тревогами с сестрой, но в письме это было так трудно сделать. Но и в личном разговоре не легче, подумала она. По-настоящему ей хотелось поделиться своими мыслями именно с Шарлоттой. Но почему, когда я пытаюсь это сделать, я становлюсь резкой и деспотичной, размышляла она.
