Я забавлялся. Купец представлялся мне глупцом. Проглотил наживку вместе с крючком и даже не заметил. Стараясь говорить так, чтобы он услышал, я отдал приказ моим госпитальерам присоединиться к войску короля Ричарда. И объяснил, что нашлось дело по силам лишь для меня одного.
Я посеял страх и сомнение в сердце Атанатоса. Десять тысяч его воителей были убиты моими руками. Но если я хочу подобраться к нему достаточно близко, чтобы перерезать глотку, нельзя трубить о себе на каждом перекрестке. Пусть наша встреча станет для него приятным сюрпризом.
Пляска гурии
Шесть дней и ночей ехали мы под палящими лучами солнца и в мерцающем свете звезд, остерегаясь разбойников. Сирия – это горы, которые перемежаются долинами, а в пустынях прячутся крепости сельджуков. А везде, куда ни глянь, бесчинствуют отряды туркмен, наводя ужас на несчастных местных жителей.
Самиров скарб оказался впечатляющим и завидным. Мои подвиги на этой земле пошли ему впрок. В крепком кедровом сундуке лежали восемь атласных плащей, несколько капюшонов, меха, две накидки из шелка и китайского крепа и двадцать шесть рыцарских одеяний. Еще у него было два пояса, каждый динаров на сто, куча одежды и три боевых коня с попонами и сбруей. А еще семь тысяч динаров золотом. В хвосте нашего маленького каравана шествовало несколько двугорбых верблюдов.
Сначала он хранил молчание. Мы встали лагерем, он поймал пустынного зайца, и я освежевал тушку – быстро и ловко. Я не доверял ему и не позволял держать при себе оружие. Когда Самир жарил мясо, он был бледен и испуган. Наверное, гадал, скоро ли я спущу шкуру с него самого?
Но на второй вечер у него слегка развязался язык, и я смог узнать немного больше о таинственных асассинах.
– Они знают латынь, греческий и сарацинский языки. С детства их обучают, словно принцев, но требуют во всем повиноваться Старцу. Для них он – бог, который превыше всех богов. Некоторые воспитанники – дети его злейших врагов. Возмужав, асассины получают золоченый кинжал. Они должны совершить первое убийство – уничтожить любого, на кого укажет Горный Старец. И они знают, что повелитель способен показать даже на того, кто подарил им жизнь. И не важно, плохой это человек или хороший, пощады не будет. Для асассинов главное – это их деяние, усердие и исполнение приказов. Они считают, что только так можно попасть в рай. Они могут ждать всю жизнь, чтобы только получить возможность выполнить наказ Старца.
Самир помолчал, потом добавил:
– От рук асассинов погибло много сарацинских властителей. Синан обещает своим сподвижникам такие блаженства в загробной жизни, что фидави мечтают о скорой смерти.
Меня эти рассказы не удивили, что встревожило купца еще больше. Поразительным было то, что за прошлые века Атанатос, судя по всему, чему-то научился. Про себя я повторил клятву убить его и разрушить все, что принадлежит этому негодяю.
На третью ночь Самир разрыдался, как ребенок. Размазывая по грязным щекам слезы, он набрался храбрости и спросил:
– Почему в тебе так много злобы?
Ненависть моя зародилась так давно, что я почти уже не помнил истоков. Но потом вспышкой молнии прошлое озарилось, воспоминания полились, как струи дождя, и тучи забвения разошлись, являя дьявольский дух, который бушевал во мне.
Я знал.
На шестой день, когда повозка тряслась по каменистой неровной земле, Самир сказал:
– Мы уже на его территории. Тебе нужно подготовиться. Никто не должен заподозрить, что ты франк.
Остатки драгоценной воды он решил использовать по-своему. Уговорил меня раздеться и вручил щетку, которой я потер себя. Я был не настолько глуп, чтобы выпустить из руки меч. И когда он плеснул мне в лицо холодной водой, я взвился:
– Зачем это? Что ты делаешь?
– Если бы ты был собакой, мой славный рыцарь, я бы постыдился водить такое грязное животное за собой. В этих краях положено мыться.
– Ты, предатель, это низменное занятие!
– Стой смирно!
Он поднял мою руку и поводил по ней каким-то странным гладким камнем. Разлился явственный аромат роз, а на коже появился пенистый след.
– Это черное чародейство!
– Просто мыло.
Я лизнул брусок. Вкус оказался мерзкий, и я сплюнул с отвращением.
– Это новое изобретение наших ученых – помогает отмывать грязь с тела.
Нашли, чем хвастаться.
– Не думаю, что эта штука всем понравится,– процедил я.
– Животным, скорее всего, нет.
Я рванул его к себе так быстро, что он успел лишь выпучить глаза. Когда я приставил клинок к его горлу, Самир захныкал. Неужели он решил, что может насмехаться надо мной, если оказывает мне услугу? Купец плохо меня знал. После этого случая он хранил молчание.
Под вечер мы добрались до небольшого городка у берега речки. Сгущались сумерки, и пронзительные крики уличных торговцев были слышны издалека. Самир пристроил своих верблюдов: трех продал другому купцу, а одного, с поврежденной ногой – мяснику, на убой. Тем временем я пытался отличить асассинов от сарацин.
Задача оказалась не из легких. Когда я уже отчаялся, я вдруг различил в городском шуме тихую музыку. Камышовая дудочка гудела, будто веселая пчела. А еще я услышал смех – юный, задорный, беззаботный смех.
Я протолкнулся через толпу и нагло занял место на скамье у края площади, где уже собирался народ. Не знаю, как асассины, а я вдруг понял, что в этом жалком городишке мне начинает нравиться.
Она плясала, озаренная дрожащим пламенем масляных светильников, и ее платье – небесно-голубого цвета – развевалось вокруг колен, искрясь и играя. Женщина танцевала под ритмичный свист дудочки, а ее длинные, буйные волосы, спадающие из-под прозрачного платка, метались и бились, как живое знамя. Игривые, манящие движения полных бедер чаровали и завораживали. А когда женщина открыла ясные, внимательные глаза, я понял, что погиб.
Видела ли она меня? Мне ли предназначалась улыбка, скользнувшая по ее губам?
Такого я не ожидал. Не мог предугадать. Давным-давно я изгнал из сердца тягу к красоте и нежности. В нем ничего не осталось, лишь горечь потерь. Но сейчас я ощутил полузабытый трепет. Мне казалось, что это чувство навсегда оставило мою душу. Как же эта женщина сумела пробудить во мне то, что давно исчезло?
– Прелести шлюхи могут воспламенить любого мужчину, не так ли?
Самир присел рядом со мной. Я опешил. Он подошел неслышно, хотя от него разило духом веселящих напитков. Купец спускал нажитое мародерством состояние. То, что у него развязался язык, означало, что вскоре нам предстоит расстаться.
– Как ее зовут?
– Кто знает? За несколько динаров она назовется любым именем, каким только тебе захочется.
Я повернулся к торговцу.
– Хватит болтать ерунду!
– Послушай, не глупи. Она все-таки не гурия.– Заметив, как я нахмурился, он тут же просветил меня: – Одна из девственниц, которые живут в райских кущах.
Зрители, сидевшие рядом, услышали наш разговор и разразились хохотом.
«Он думает, что она – гурия!»
Я не мог позволить инстинктам взять надо мной верх – не здесь и не сейчас. Я сидел спокойно и молча, но мои слова не остались незамеченными. Прекрасная незнакомка услышала их и, судя по всему, была потрясена. Она принялась танцевать так грациозно, с таким достоинством, что я понял: этот танец для меня. Для человека, который принял ее за ангела.
– Ты знал этого астролога Синана прежде? – спросил Самир, который успел раздобыть еще выпивки и горсть фиников.
– Когда именно?
– Раньше, до того, как ты стал жить этой жизнью.
Неужели так очевидно, что у меня были и прошлые жизни?
– Я не друз,– буркнул я.
– Но ты знал его? – не отставал купец, пристально глядя на меня.
– Да, знал.
– А сможешь узнать снова, когда его встретишь?
Ничего не ответив, я принялся грызть какой-то сочный плод и слушать музыку.
– Он прожил много жизней, верно? Много раз рождался, и каждый раз у него было другое лицо. Как же ты его узнаешь, как отличишь? А вдруг человек, которого ты ищешь, сейчас здесь, среди этой толпы? А вдруг этот человек – я?
Я кожей ощутил холодные взгляды толпы и поплотней закутался в плащ. Больше всего меня заботило одно: успеть закончить дело до того, как я упаду бездыханным.
Музыка сбилась с ритма. В ней уже не было ничего волшебного. Исполнив несколько танцев уже при свете яркой луны, гурия подошла ко мне. Глядя, как она расточает себя перед зрителями, я ощутил, что искра, так быстро вспыхнувшая в моем сердце, подернулась пеплом. И когда она подошла и села рядом, чтобы поговорить с очарованным мужчиной, восторг и сладость в моей душе сменились холодом жестокой реальности. И мое разочарование тяжким бременем легло на ее сердце. Я подарил надежду и тут же грубо ее отнял. Но мне уже было все равно.
Эта женщина – не более чем эхо, мираж. Теперь я это осознал. Она эфемерна, как и ее одежды. Она всего лишь мысль, которая напоминает, почему я оказался здесь и почему я должен продолжать путь. Но она – не та женщина.
