многих в Саргузах. Отделения госпиталя скоро оказались переполнены. Многие умирали, так и не дождавшись помощи. А те, кем занимались… Как бы над ними ни бились врачи, всё бесполезно. Рано или поздно каждый из них погибал. Но не все окончательно. Некоторые пациенты попросту… пропадали. Сначала я не понимал, почему. А потом стало ясно: они превращались в гулей.
— Гулей? Ты сказал «гулей»? — Альдред напрягся.
— Именно. Заражённые ведь не живы в привычном человеческом понимании, — отвечал Фульвио. — Они умирают, прежде чем обращаются. Нежить, стало быть. И когда просыпаются от вечного сна совсем другими, алчут плоти людской. Прям как гули.
Ренегат хмыкнул.
— Не очень удачное сравнение, — заявил он. Из трактатов о чудовищах из-за Экватора он помнил, что собой являет эта нечисть. Если между ними и упырями существовала некая связь, то весьма опосредованная.
Такие твари не водятся на Западе. Зато существуют им подобные. Правда, встречают их редко. Многие даже думают, будто живые мертвецы — пережиток прошлого. Если не вовсе небылица. Миф, пугающий до дрожи в коленях всякого смертного. Впрочем, никогда не знаешь наверняка, когда легенда вдруг оживёт.
— Конечно, здешние заражённые перевёртышами не являются. Ослиные копыта? Это скорее вольная приписка авторов. У гулей, что теснятся в руинах вдоль пустынных дорог, их тоже нет. Обычные ноги в струпьях. По словам очевидцев. Но и они боятся солнца. А дождей в местах их обитания попросту нет. Откуда нам знать, может, и здесь у них есть сходства. Всё одно. И те, и другие — ходячие мертвецы. Может, заражённые не так разумны. Но это не отменяет похожести.
«Заражённые. Гули. Упыри. Как их только ни называют в Саргузах… Гули. Что ж, во всяком случае, им и правда идёт это имя», — праздно размышлял Альдред о вещах, не терпевших такой беспечности.
— Я видел их. В стенах госпиталя. Это не люди. Люди не могут быть настолько жестоки, настолько прожорливы. Но и зверьми их не назвать. Гули гораздо хуже…
— Беря в расчёт этих, как ты говоришь, гулей, ты всё ещё думаешь, будто к мору приложили руку Противоположности? — задал вопрос Флэй. С подковыркой.
Фульвио с грустью посмотрел на ренегата. По всей видимости, мысли в таком ключе ломали его слепое следование церковным догматам. Альдред же продолжал давить на больное — всё равно, что тушил об него сигару.
— Могут ли те, кто любят и наблюдают за нами с надеждой, так жестоко обойтись со своей паствой? Принести в Равновесный Мир столько боли, сколько простым смертным попросту не под силу?
— Неисповедимы пути Света с Тьмой. Противоположности обещали нам Судный День. Расплату за все грехопадения. Мы уже рождаемся грешниками, когда покидаем утробу матери, выходим в Равновесный Мир, дабы изменить его хоть немного. Вероятно, Противоположности с самого начала знали, что однажды человечество превысит пределы Зла, пределы Хаоса, которые допустимы мирозданием. И вот этот момент настал. Светопреставление — не про одномоментный обрыв пространства и времени. Конец Света — про расплату за все поколения разом.
Клирик сгорбился, напоминая вопросительный знак. Ему было тяжело поднимать из глубин подсознания щекотливую тему, над которой он, как и любой другой человек в Саргузах, так или иначе ломал свою голову.
— Форма наказания значения не имеет. Мы сотканы из Света и Тьмы. Мы — их отражение в Равновесном Мире. Также жестоки, как Темнейший. Также милосердны, как Светлейшая. Всё остальное — лишь оттенки чувств и деяний. Коли уж человечество не оправдало ожиданий, и требуется чистка, так тому и быть. Значит, это нужно Равновесию.
«Противоречие на противоречии противоречием погоняет. Как в его голове может укладываться в цельную, неразрывную картину провидение Противоположностей, гибель Церкви, нашествие магов, рыцарский дозор в их церквушке, борьба за выживание и неусыпный голод упырей? Это Хаос. Хаос чистой воды. За гранью Света и Тьмы».
— Власть Людей себя не оправдала. Соответственно, для уравновешения Порядка и Хаоса в Равновесном Мире Свет и Тьма, вероятно, готовят совершенно иную концепцию. Переход к жизни за гранью нынешнего человеческого понимания. Истина откроется лишь в конце пути праведникам. Решать Свету и Тьме, окажусь ли я в их числе…
Альдред покачал головой. С истинно верующими он общаться не любил, что до, что после приближения Седьмой Луны. Он не мог их до конца понять, а они — его. На том и расходились. Глупо было полагать, будто мор пошатнёт веру в Противоположности. Человек неустанно пытается найти объяснение неизвестному. Увы, не всегда удачно.
— Ладно, — сдался Флэй. — Будь по-твоему. Не стоит заострять внимание на высоких материях. Ты сказал, что исцелился. Но как? И когда?
Фульвио взъерошил волосы на голове. Перед его глазами проносились больничные палаты. Он видел мало. Но слышал много. И чувствовал всё.
Тихий бредовый шёпот пациентов, с которыми он соседствовал. Неутешительные переговоры врачей и их ассистентов, что ходили по коридорам. Вопли в ночи, преисполненные мучений. Как гуля просто запирают в палате с теми, кто ещё жив. Крики. Чавканье. Панику. Битое стекло. Поживившись, тварь убегает в ночь.
Палящий полуденный зной, что пробивался через окна, и жёг его кожу, как огонь. Огонь. Клирик сгорал дотла — изнутри и снаружи. Больше всего зараза била ему по рассудку. Он не кашлял. Яд расщеплял сознание. Убивал медленно, тихо, ласково.
Перед глазами всё плыло. Казалось, плоть щерилась и грубела, будто скалы, что тесали веками воды Океана.
Смерть. Он чувствовал её приближение. В воспалённом сознании Абстракция обернулась Явью.
Он слышал, как погибель нарезает круги вокруг него подобно оголодавшему волку. Иной раз холодное касание прерывает жар. Костлявые пальцы проходят по коже, размазывая выступившие капельки пота.
Её дыхание зловонно. Горячий пар несёт в себе трупную вонь и пьянящий, горько-сладкий запах плесени. Миазмы, что усугубляют и без того тяжёлые симптомы.
Но образ её так и остался эфемерен.
Казалось, его тело терзали прямиком из Серости.
И в белизне внезапной гемералопии перед глазами вдруг возник силуэт…
— В госпитале Сестёр Милосердия много врачей. Но не каждому из них под силу совладать с этой напастью. Мне же… довелось попасть к доктору, который и впрямь понял, с чем имеет дело. Состояние моё, если верить наблюдениям санитаров, было близко к критическому. И тогда пришёл он. Велел отнести меня в операционную.
Фульвио улыбнулся. Дезертир тонко прочёл на лице иноземца то чувство, что вдруг того охватило. Благодарность. Вероятно, клирик на смертном одре разуверился в своих шансах на выживание, раз уж даже Противоположности отвернулись от него.
Но не человек — простой, из плоти и крови, однако же обладающий знанием. Это
