К полудню, даже раньше, вернулся с полком из набега Герасим Добряк. Злой был атаман, ничем не разжился полк. И казаки опозорили Добряка. Вышли из повиновения. Не убили они башкирца-старика. Да еще и заслонили басурманина от сабли Герасима. Мол, не позволим казнить бабая! Мол, этого деда казацкая старшина три дня тому назад помиловала. Чтоб он сдох чумы, этот дед! Чтоб его поразила проказа! Из-за него и Хорунжий пострадал, получил урон.
Три дня тому назад подошел караван казацких челнов и полк к Магнит-горе. Застали казаки у огненной ямы старика и двух его сыновей. Выпекали башкирцы железную крицу. Рядом большой камень лежал, на нем преогромная деревянная колотушка для обжимки раскаленной крицы. Не умели башкирцы ставить домницы. Хорунжий обнажил саблю, дабы зарубить башкирцев, кузнец Кузьма оттолкнул его, саблю из рук ударом ноги выбил. Ни один человек на земле не осмелился бы выбить саблю из руки Хорунжего. Поднял он клинок и бросился бурей дикой на кузнеца. Кузьма едва успел свою саблю обнажить и вскинуть для защиты. Рубились они зло и долго на глазах всего полка, казацкой старшины и мальчишек. Ловчей был Хорунжий, а сильнее и выносливее — кузнец. Ахнул казачий полк, захватило у всех дух. Кузьма еще и хитрей оказался, кроме всего прочего. Закружил он соперника, поставил спиной к раскаленной яме, метнулся вперед в дерзком выпаде. Хорунжий поймал бы на этом выпаде противника, заколол бы его за миг. Но для этого под ногами должна была быть земля. А Хорунжий отскочил, оступился и полетел в огненную пропасть. Эх, воитель-воитель! Кызылбаши ходили на тебя войском! Турки посылали по сорок тысяч! Ляхи токмо в засаду по семь полков ставили! И никто не мог победить Хорунжего! А кузнец свалил, бросил в огненную яму! Вот он летит, грудь колесом выгнул, но саблю из руки не выпускает. Вот уже скрылся в пламени, лишь ноги видны. А сапоги-то какие сгорят добротные!
Старик-башкирин поймал падающего Хорунжего за ногу, выдернул из огня, отбросил в сторону, как труп. Сильным и ловким башкирский кузнец оказался. Вот так же он, наверно, всю жизнь тяжелые крицы клещами из ямы метал... Снова вскочил разъяренный, с обгоревшими бровями воитель. Но Илья Коровин и Василь Скворцов ему руки заломили. Тимофей Смеющев плеснул в лицо водой. Казацкая старшина заставила Хорунжего помириться с кузнецом. А старика-башкирца и его сыновей помиловали, отпустили без вреда. Кузьма крицу обмял басурманину. Подарил бабаю два топора, саблю булатную, туесок соли. У башкирца слезы на глазах. Хороший, добрый урус! Защитил старика, с витязем злым бился. А крицу обмял, будто заправский кузнец! Сними с его пояса саблю и будет кузнецом! Умилялся башкирец, кланялся Кузьме. Герасим Добряк тогда еще бросался с клинком, дабы прикончить выломов.
— Казнить Кузьму! Казнить басурманина! — бушевал он.
Кузнеца Кузьму не казнишь, за ним сила огромная. Он в казачьей старшине. По слухам, богаче бородач и Телегиных, и Коровиных, и Меркульевых. Многие зависят от него. Да и не обойтись без кузнеца любому дыму. Но почему он заступился за оборванца-башкирина? Ха-ха! Кузнец за кузнеца! Но не токмо на кузнецах держится мир!
И попался на праведную расправу башкирин Герасиму Добряку. Злобой вскипел он, хотел отомстить за унижение истинного казачества, за обиду горькую Хорунжего.
— Дайте мне голову энтого басурманина! — сказал Добряк.
Но казаки пришли в смятение.
— Не можно, атаман, казнить башкирца.
— Не кузнец Кузьма помиловал его, а казацкая старшина.
— И Хорунжий не возражал!
— Ты, Герасим, и тогда один лез с клинком на башкирина.
— А Василь Скворцов в морду тебе за энто уже сунул! И потерял ты два зуба.
— Не брешите! Один зуб Герасиму тогдась Тимофей Смеющев выбил.
— И к полку в споре обращались есаулы.
— Полк тож порешил не вредить бабаю.
— По сущности, был круг казацкий!
— Пошто, атаман, супротив круга прешь?
Добряк в гневе кинулся с клинком на башкирина. Но казаки встали грудью. Означало сие, что атаман плох. Означало сие, что атаман снят. Но слова такого никто не произнес. Герасим схитрил:
— Шуткую я, казаки! Пытал ваши души! Башкирина не можно убивать, он же из огня выдернул Хорунжего!
Но левый глаз у Добряка сузило, подергивало. Лицо посерело. Руки суетились. Ермошка заметил, как звереет Герасим на казацкий полк. И о позоре атамана мальчишка уже пронюхал. Как всякий хитрец и обманщик, он подошел к неудачливому предводителю небрежно...
— Указ к тебе, Герасим. Хорунжий приезжал утреча. Гневался на тебя. Де, кто ему позволил уходить в набег? Мол, я шкуру живьем сыму с энтого безмозглого козла! Главное, мол, руду натаскать к лодкам! Ей-богу! Так и сказал: «Повели от мово имени полку за рудой сбегать дважды! Каждому казаку по две глыбы принести». Саблей Хорунжий грозился. «Отрублю, — говорит, — Добряку за неисполнение повеления его дурацкую кочерыжку! Приставлю, — обещал, — башку верблюда! И в яму, — кричал, — брошу огненную, где башкирцы выпекают железо кричное!»
Врал Ермошка безбожно. Ни один атаман не осмелится в мирное время заставить казаков таскать задарма руду. Выдумывал парнишка, потому как невмоготу было работать. С ног валились его одногодки, сотоварищи. В глазах у них темнело. И руки, и колени, и животы ободраны. Саднят измученные тела. А казаки-богатыри, лихие молодцы разлягутся сейчас в ковылях, кашу похлебают горячую, байки заведут извечные про девок и баб.
— Казаки! Слухай меня, казаки! — закричал Герасим. — Повелел вам Хорунжий руду таскать к реке с Магнит-горы. Каждый обязан по четыре больших камня принести. Исполняйте указ. Я буду следить с нагайкой.
— По два камня! — пытался поправить атамана Ермошка.
Испугался он, коленки заподрагивали. Ежли по два камня приволокут казаки, возникнет громада. На сорока лодках не увезти. А по четыре глыбы — энто запас на два-три года. Да, приходи три года на лодках, бери руду без труда.
— По два камня! — теребил повелителя Ермошка.
— Пшел вон, щенок! — отбросил его пинком Герасим.
— Ах, так! Промеж проч, Добряк, я вру! Не было у нас утреча Хорунжего. Не повелевал он казакам таскать руду!
— Пшел вон, говорю! — рассвирепел Герасим. — Голову сверну! Эй, казаки, тащи по пять камней!
Казаки заворчали недовольно, но работать пошли. В полках порядок суров. Надо крепость возвести за ночь — возведут! Треба подкоп вырыть — выкопают! Реку загородить порешат — встанет река. А по пять камней и дурак принесет!
Ермошка отошел к своей мальчишеской ватаге. Все они стояли тесным кругом, забыв о недавней драке. Митяй Обжора даже положил руку на плечо Бориски. Они слышали разговор Ермошки с Герасимом. Не поверилось им, что можно так легко обмануть Добряка.
— Да, Ермошка! Тебя треба качнуть! — восхищался Вошка Белоносов.
— Тише! Услышат! — остерегал Тереха.
— Расскажи, как ты его надул? — просил Гунайка.
— Герасим-то тупой, как пим!
— Выпорет Хорунжий тебя, Ермоха! — хохотнул Бугаенок.
— Не выпорет! — начал рассуждать Ермошка. — Во-первых, я ж сознался сразу, что пошутковал! Все слышали. Я ж кричал громко нарочно: «Не было у нас утреча Хорунжего! Не повелевал он казакам таскать руду!» Все слышали? Все! А во-вторых, вспомните наказ старшины! Илья Коровин бачил: «Хучь бога, хучь черта берите в помощники! А руду заготовьте за четыре дня! На все тридцать-сорок лодок!» А ко мне ночью черт приходил. Клянусь, робята! Истинный крест!
— Какой он, как выглядит?
— Расскажи, Ермоха!
— Ежли по золотому дадите, поведаю.
— Дадим дома, сейчас тути нема...
— Ударьте по рукам клятвенно,
— Ударим, поклянемся!
— Тогдась слухайте. Есть у меня камушек заколдованный. Черный, округлый. А на нем белый крестик, Вот он, гляньте!
— И взаправду крестик. Как нарисован.
— Нет энто белая прожилка крестом...
— Где ты его взял?
— У знахарки купил. Я у ней ворону Куму купил. И камушек этот.
— А в чем колдовство камушка?
— А в том... потрешь его ладошками на ночь. И пошепчешь: «Белый — нечет, черненький — чет. Иди ко мне, черт!» И спать ложись спокойно. Ночью явится черт, надоумит, как разбогатеть. Али схитрить, изладить что-нибудь премудрое. Вот, значится, я и потер камушек ладошками вечером вчера. И черт явился. Поклонился рогатый, сел со мной рядом. У него шерсть собачья. Копыта козьи, но с чеканкой — чернь по серебру, заместо глаз — два камня зеленых, смарагды. Штаны из красного сукна, с дырью для хвоста. Кафтан из коричневой мездры, изукрашен нифтью. На рогах — золотые кольца с адамантами и красным лалом, как на пальцах у Кланьки Нечаевой. За поясом пистоль и погремушка...
— А погремушка для чо?
— Тише! Не мешай!
— Погремушкой он поболтает, и к нему чертенята бегут для услуг. Кто воды и вина принесет. Кто баранью лопатку и шаньги с молоком... Да. На чем я остановился?
— Черт сел рядом с тобой.
— Да, сел черт рядом со мной. Мол, какая нужда? Пошто звал меня, Ермолай Владимирович? Мол, сколько тебе ефимков надобно принести? Золотых, говорю, не треба. А вот руду не могем перетаскать мы к реке. Помоги, коль ты мне сотоварищ и доброхотчик. Засмеялся черт: «Я, — говорит, — черную работу сам не люблю, не жалую. Но помогу, — говорит, — ежли твои други дадут тебе по два золотых. Украдут, — говорит, — ефимки у родителей... Украдут и отдадут тебе, Ермоха!» Согласен, говорю, я! Други у меня честные! Украдут они золотые и принесут мне! Подсказывай, как руду перетаскать, мизинцем не шевельнув! «Очень просто, — говорит черт. — Даже проще простого! Подойди к атаману Герасиму Добряку. Обмани его. Скажи, будто Хорунжий повелел носить казакам руду. Герасим, говорят, у вас от рождения глуп! А казаки от рожденья — здоровяки. Они могут всю гору Магнит перетащить играючи».
