— И на золото, и на любовь, и на славу! Не кривлю!
— Дам тебе зелья, но нет у тебя судьбы для любви, славы и золота!
— А ты не каркай, ведьма.
В открытое окошко избушки впорхнула взъерошенная ворона. Полхвоста у нее было вырвано. Ястреб ее потрепал, должно. А мож, выстрелил кто из пищали. Зойка Поганкина затихла, пошли по спине мурашки. С печи черный кот мяукал, засветился глазами зелеными. Коза с волком в сени зашли. Через порог заглядывают. Кабан со двора клычищами покачивает, хрюкает устрашительно. Сила нечистая! Села ворона на плечо знахарке.
— Здравствуй, блудня! — проскрипела бабка, глядя на огонь в печи.
— Здравствуй! — качнула головой птица.
— Прилетела ты, чай, с Магнит-горы?
— С Магнит-горы!
— Писульку принесла?
— Принесла!
— Я ж букови не ведаю, Кума. Тот раз приволокла ты грамотку... Помнишь? Вот видишь... все помнишь. Унесла я, Кума, посланьице тогда Меркульеву. А Дарья-то меня и обругала. «Дура, — говорит, — ты, Евдокия». Не войсковое донесение то было, а любезные слова Олеське от Ермошки!
— Ермошка — дурак! — оживилась ворона, услышав имя друга.
— Правильно, Кума. Ермошка овейно дурень. Рази можно привязывать любовь ниткой к ноге блудной птицы? А у тебя, вижу, вновь писулька. Прочитай-ка нам, Зоида, что там нацарапано? А то ить попадем опять впросак.
Знахарка ловко оборвала своим когтем нитку на ноге вороны, развернула послание коричневыми пальцами, подала Зойке. А бабенка сидела окаменелая. Разговоры старухи с птицей всегда потрясали ее, заколдовывали. Надо же! Ни одного слова без глубокого смысла! Зоида даже завидовала вороне. Вот бы научиться так балакать. Тогда бы она окрутила Остапа Сороку намертво. Всем ясно, что надоедает она ему своей пустой и глупой болтливостью, сплетнями и оговорами добрых людей.
Записка была большой, но прочиталась с первого взгляду сразу вся. Она отпечаталась в глазах, в памяти болью, ужасом, потерей. И нельзя показать этого знахарке. Побежит ведьма с доносом к Меркульеву...
— Ой, чтой-то плохо видю... Темно в избе. Вот тутя светлее, у окошечка. Больно уж мелкие буковицы. Букашечки. Муравьи кусучие! — затараторила Зоида, отворачиваясь от бабки.
Кровь ударила ей в лицо, лоб сразу покрылся бисером пота. Пол в избе проваливался. Хорунжий сообщал Меркульеву с Магнит-горы: «Изладили два схорона. Взяли тридцать лодок руды. Возвертаемся. Убиты Мироша Коровин и Егорка Зойкин. Гусляр — царский дозорщик, от нас утек на челне. Ловите вражину по реке. Хватайте его сестру — Зойку Поганкину».
Вот и конец твоей жизни на Яике, Зоида Грибова! Жизни конец! Всему обрыв бесславный. И не успела ты завладеть золотом Соломона.. Не обогрелась в лучах любви и славы у Остапа Сороки. Не возвел царь твоего брата и тебя в дворянство! И останешься ты в памяти казаков проклятой, всеми презираемой Зойкой Поганкиной!
Знахарка забеспокоилась. Увидела ведьма в огне перекошенный лик Егорки, сына Зоиды. Бросила в печь камень-мор, начала колдовать, а картины представляются одна другой страшнее. Надобно их проверить еще и на воде. В дыму опасность вызрела и Зоиде. Смертельная угроза. Дарья Меркульева ломает ей ноги поленом березовым...
— Что тамо такое? Какие слова в писульке? Пошто онемела, Зоида?
— Про любовь, бабушка. Ермошка кличет Олеську. Призывает на грязный блуд девчонку. Мол, урони, Олеся, одежды с телес распрекрасных. Мол, приди гольной в моеные любовные объятия. Ну и другие тут пакости, нехорошести! Мерзость!
— Стервец! Я ему устрою! Больше он не подойдет к девоньке! Псы его будут грызть за Олеську. Я ему наколдую любовь! Тринадцать лет после энтого моего проклятия не женится! — бросила ведьма в огонь горсть сухого зелья.
Огонь выпрыгнул из печи, вытолкнул в избушку дым. Коза с волком бросились прочь, перескочив через кабана. Кот перелетел с печи на полати, хвост трубой, мяучит блажно, из глаз искры зеленые.
— Мяу! Мяу! Мяу! — промяукала и ворона.
У Зоиды ноги подкосились.
— Ворона мяукает! Господи, спаси!
— Хрю! Хрю! Хрю! — захрюкала чисто по-свинячьи птица, заглядывая гостье в лицо.
«Ежли нечистая сила заговорит еще и по-козлиному, я здесь и помру!» — подумала Зойка.
— Бе! Бе-е! Бе-е! — заблеяла козлом ворона.
— Не дразни друзей, — погрозила колдунья птице.
— Гусляр — царский дозорщик! — рокотнула Кума и вылетела в окошко.
Зоида Поганкина бросила писульку в печь, заторопилась...
— Спасибушки, Евдокия, за зелье приворотное. Червонцы оставлю, овечек пригонишь сама, забирай все стадо! Мои овцы белые, за речкой.
Будто ветром сдуло бабенку. Знахарка выдернула писульку из печи железной клюкой. Что же там такое нарисовано? Почему Зойку в жар бросило? Охальством ее не смутишь. Причина в другом, навернучи. Голос у блудливой дрогнул предсмертно. Трудно обмануть колдунью. Ходит рядом с обреченной смерть... Кто же ее станет убивать? За гусляра Ярилу некому отомстить. А какой еще у грешницы преступ? Кому бы дать прочитать послание...
Села ведьма на борова верхом, ударила его клюкой по боку и поскакала к Меркульеву через всю станицу посеред белого дня. А ведь Дарья наказывала колдунье — не ездить на свинье. Да горбатого исправит могила. А ее ворона летала от плетня к плетню, от колодца к другому колодцу. Она садилась на коромысла, на колья, на калитки и сообщала:
— Гусляр — царский дозорщик!
— Первый раз Кума обмишурилась! Гусляр-то слепой! А слепец не могет стать соглядатаем! — жалела Стешка птицу.
— Не ври, каркунья! — стыдила ее Бугаиха.
Но ворона спорила, сердилась, что с ней не соглашаются. Она подлетала вновь и кричала раздраженно:
— Гусляр — царский дозорщик!
Зоида гонялась за птицей по всему казацкому городку, подманивала ее хлебными крошками. Но Кума будто чувствовала, что ей могут оторвать голову. Вчера ведь токмо летела она с Магнит-горы. Приустала, от ястреба увернулась. Обманула лису, украла у нее кусок зайчатины. Увидела лодку с парусом. Ветер-южак дня три как погас. Дует обратный — ветер-студенец. Скользит челн к родным местам, в городок. Села ворона на плечо казаку. Но то был слепой гусляр. Схватил он радостно птицу, стал голову отрывать ей. Едва вывернулась Кума. Полхвоста оставила в руках вражины. И пропало у нее желание садиться на плечо каждому встречному. Побеседовать можно и на расстоянии... Так безопаснее! И не могла Зоида поймать ворону. Зазря время потратила. Запоздало побежала домой взнуздывать коня, собирать узел с рухлядью.
Меркульев сидел с Дарьей на крыльце.
— Интересно, Дарья, мы живем. За все годы долгие ни разу не побранились, не подрались! Гром и молния в простоквашу!
— С чего нам драться и браниться? Мы ить муж и жена!
Токмо одиножды я тебя нагайкой выжег, когда ты дом бросила, догнала меня в походе на турок...
— Я уж и не помню. Вроде, наоборот: всю ночь тогда целовал, умаял.
— И ты ить, Дарья, ни разу не согрубила мне. Хоть бы раз, что ли, для разнообразия толкнула, стукнула шабалой али пестиком...
— Дело не хитрое, провинишься — получишь. Михая вон жена стукнула валиком стиральным по башке... Так до сих пор и живет Балдой.
— Нет, он с рожденья Балда.
В калитку просунулась голова знахарки.
— Господи! — перекрестился огорчительно Меркульев.
— Проходи, Евдокия! Добро пожаловать! — поклонилась Дарья.
Колдунья вошла, быстро захлопнула калитку, за ней боров ломился. Куда? На плече знахарки сидела победно ворона. Бабка остановилась посеред двора. Атаман поморщился недовольно. К Евдокии зачастила Дуняша. Тайны колдовские передает ей знахарка. Учит травы сушить, варить зелья, изгонять тараканов и мышей, лечить раны кровавые и повреждения нутряные... А кому это надобно? Дочь атамана и без умения знахарского проживет. Замуж отдадим за казака стоятельного, домовитого. Да и опасно уменье колдовское. Одну ведьму казаки уже сожгли в гневе. Дарья не согласилась с мужем, отпускает Дуняшу. А дочка и домой иногда не приходит, спит на печке с колдуньей, заговоры от болезней зубрит, навостряется в присухах. И не пустил бы атаман чернавку во двор, да потребна ее ворона.
— С Магнит-горы Кума прилетела? А где донесение? — спросил Меркульев.
— Нехорошее послание. Ермошка на блуд Олеську уластить тщится. Прочитала мне писульку Зойка Поганкина. Уж на что грязная баба! Ай то пятнами бурыми покрылась. Бросила она в печку мою энту берестинку. Обгорела вот маненько... Да я ее выдернула клюкой.
— Я и читать не стану, —отвернулся Меркульев, побагровев.
— Выбрось! — посоветовала и Дарья. — Сожги погань!
Знахарка затопталась виновато, повернулась сгорбленно, засобиралась. Но из сеней выбежала Дуняша, за ней Глашка и Федоска. Дуня явно все слышала. Она выпрямилась гордо, посмотрела на мать и отца сердито.
— Ермошка не могет сотворить нехорошесть! Зоида Поганкина его, мабуть, оговорила. Поклеп энто! Голову свою на отрубление дам, что поклеп и навет! Дай мне, бабушка, грамотку! Я прочитаю вслух!
