— Вы, регбисты, народ опытный, — говорит она, смотря, как Морис орудует руками.
Я смеюсь; она резко оборачивается.
— Над чем вы смеетесь? — сердито спрашивает она и вдруг говорит без всякого перехода: — Фу, черт! У вас нет передних зубов!
Она быстро взглядывает на подругу, чтобы узнать, заметила ли та этот дефект.
— Удалил сегодня вечером, — говорю я.
— Вы женаты?
Она разочарована.
— Нет, коплю деньги.
— Приходится, милый. На беззубого не очень-то многие польстятся.
— Правда? А я думал, девушки любят разнообразие.
— Разнообразие! — говорит она. — Конечно, девушки любят разнообразие. Но не настолько.
— Не хватает всего шести зубов.
— Мне, милый, кажется, что это очень много. Ведь самое главное — это впечатление. Увидишь, проснувшись, такую физиономию, и покажется, что губишь молодость за стариком.
— Я не думал на вас жениться.
— Очень вам признательна. Для меня это комплимент.
— Это большой дом, — говорю я.
— Да?
— Вы часто здесь бываете?
— А вы?
— Довольно часто.
— Значит, я не очень.
— А как вы сюда добираетесь, на автобусе?
— Нет, милый. Меня привозит мой друг. Вы не видели его машину, когда входили?
— Я, наверно, пришел раньше. А как зовут вашего друга?
— Лайонел Мэннерс…
Она ждет, чтобы насладиться впечатлением.
— Разве вы о нем не слышали? — спрашивает она с удивлением. — Борется в «Ипподроме» и прочее.
— Особенно прочее, как я слышал.
— Ничего подобного! Пожалуйста, поосторожней…
— Одно время он играл в лиге регбистов, верно?
— Еще бы, — говорит она таким тоном, словно это всего лишь один из его многочисленных второстепенных талантов. — Но он с ними расстался. Сказал, что там не очень-то заработаешь.
С минуту она что-то самодовольно напевает, потом говорит:
— Хочешь выпить, сынок? Этого добра здесь хватает.
Она достает бутылку из ящика возле себя, открывает ее и ловко наполняет два стакана, из которых уже кто-то пил.
— Мэвис, хочешь выпить? — кричит она подруге.
— Нет, — откликается та.
— Этот типчик Уивер скряга каких мало. Для мужчин целый вечер пиво, а для дам сидр.
— Вы пьете пиво? — говорю я.
— А… ну да. Я вас поняла. Пойдем потанцуем?
В соседней комнате громит музыка.
— Не возражаю.
Я трезв, и у меня нет никакого желания любоваться Морисом и его дамой.
Мы входим в соседнюю комнату и начинаем медленно, рывками двигаться под меняющуюся музыку. Я узнаю кое-что из мебели. Кто-то катает длинноногую девку на чайном столике, за которым миссис Уивер угощала меня в ту среду.
— Вы хорошо танцуете, — говорит Маргарет.
— Идете на попятный?
— Нет, сыночек. Я правда так думаю. Вы здорово танцуете. У вас есть стиль. Большинство этих свиней думают только, как бы залезть к тебе в постель.
Мы танцуем и молчим в ожидании, пока у нее в голове завертится новая пластинка. А я пытаюсь представить себе, что значит залезть в постель к богатой дамочке вроде миссис Уивер: всякие ароматы, мягкий матрас, тонкие простыни и уверенность, что это временное соглашение. Никаких обязательств, заранее знаешь, с чем имеешь дело — взаимное удовольствие по обоюдному согласию, без всяких дурацких чувств; хорошее белье. Я смотрю в оба: вдруг она сойдет вниз?
— Вы знаете, мои подруги лопнут от зависти, когда я скажу им, что была с вами.
— Значит, я знаменитость.
— Почему вы так думаете?
— А почему они лопнут от зависти?
— А… понимаю… Только не вздумайте задирать нос из-за того, что вы мне понравились. Без зубов и все такое. Девчонки думают, что парни из городской команды купаются в золоте. Странно: смотреть на борьбу куда интереснее. Лайонел — хороший борец.
Мы продолжаем танцевать, и я говорю:
— Фрэнк Майлс, наш капитан, тоже занимался борьбой, когда был помоложе.
— Он-то? Можете мне про эту дубину не рассказывать. Лайонел сразу его положил… Два раза.
— Раз в две недели ему ломали спину, — говорю я.
Она обдумывает мои слова и чуть-чуть наклоняется через плечо, проверяя в порядке ли ее собственная спина; потом она спрашивает:
— Ну и как же он?
— А в остальные недели он побеждал.
Через два шага она смеется.
— Как же это она так быстро у него заживала?
— А он ее не ломал. Я поджидал его с машиной позади «Ипподрома», а Фрэнк, только его уносили, хватал одежду и добегал до автомобиля, прежде чем собиралась толпа поглазеть, как его вынесут. В раздевалке повесили колокол с кареты «Скорой помощи», и один человек — Джонсон — звонил в него.
— Ну-ка, — говорит она, поднимая юбку выше колен, — потяните. У меня тут тоже колокольчики.
Я протягиваю руку.
— Нет, не здесь. Слишком уж вы торопитесь. — Она отстраняется. — Не распускай руки, дружок.
Успокоившись, она говорит:
— Вы сказали, что у вас есть машина?
— «Ягуар».
— Наверное, старый.
— Двухлетний.
— А что вы делаете, когда не валяете дурака?
— Разговариваю с вами.
— Где ваша машина? Здесь?
— Нет. Она дома.
— Ловко вывернулись.
— Спросите у типа позади вас.
Она оборачивается и видит члена парламента. Он холодно смотрит на нее.
— Его? Я не могу. Я же с ним не знакома.
— Он не обидится. Спрашивайте. На таких, как вы, он и держится.
— Ну, ладно. Не читай мне мораль. Эй! — окликает она члена парламента. — Эй, приятель, какая машина у Артура Мейчина?
Он снова смотрит на нее через плечо Джудит.
— Если я не ошибаюсь, «ягуар».
— Старый?
Он спрашивает у Джудит и говорит:
— Кажется, почти новый.
Мы опять молча танцуем. От нее чуть-чуть пахнет духами и потом, от меня чуть-чуть пахнет затхлой водой.
— Где вы работаете? — спрашивает она.
— У Уивера.
— Очень удобно. Он всем своим рабочим позволяет хозяйничать у себя в доме?
— Зависит от того, какие рабочие. А вы где работаете?
— А какое это имеет значение?
— Просто мне показалось, что я видел вас в какой-то табачной лавочке. Вы продавали папиросы.
— Я уже сказала: какое это имеет значение?
Музыка обрывается, но тут же начинается снова — кто-то, пошатнувшись, завел радиолу. Комната пустеет. Вечерние гости начинают разъезжаться, а ночные устраиваются передохнуть. Теперь с Джудит танцует мэр. Его глаза стрелочника тускло поблескивают над ее спиной.
— Может, уйдем отсюда? — говорит Мэг. — Мэр действует мне на нервы. Слишком у него добродетельный вид.
В холле Томми Клинтон раскачивается под елкой, на него дождем сыплются иголки. Его девчонка помогает ему устоять на ногах. Увидав Мэг, он говорит:
— Ну, как понравилось… столько времени взаперти со стариной Артуром. Я всегда говорил, что в этой комнате чувствуешь себя уютно, как дома. Это я… — говорит он, тыча в себя пальцем и стараясь не рыгнуть. — Это я вас запер… А сейчас я вас выпустил. Вот только что… Постой-ка, Артур! Я знаю эту куклу. Это юбка старины Мэннерса. — Томми кладет руку ей на плечо. — А ты знаешь, юбка Мэннерса, что это я тебя сейчас выпустил?
— Это тебя, наверное, сейчас выпустили, пьянчуга! — взбеленилась она. — Пора бы запереть тебя снова!
Клинтон щурит слезящиеся глаза и смеется.
— Сразила наповал. Слышала? — обращается он к своей девице. — Она умеет говорить! Жаль, что старины Мэннерса тут нет. Он рассказывал, что его стерва все умеет, только не говорить.
Клинтон, шатаясь, выходит на террасу и приваливается к стене. Разбитое стекло сыплется на аллею.
— Арт, старина, ты ведь не сердишься, что я тебя запер… Это просто шутка, понимаешь. Рождество и все такое… Я напился до бесчувствия и забыл, а то я бы выпустил тебя раньше. Честное слово. — Ломая сучья, он исчезает в аллее. Девица идет за ним.
— Он из городской команды? — спрашивает Мэг.
— Это Томми Клинтон.
— Клинтон. Я не забуду. Я расскажу Лайонелу, как он со мной разговаривал, и тогда посмотрим, что останется от мистера Клинтона. Попомните мои слова.
— Они с вашим Лайонелом друзья.
— После того, что ему я расскажу, они больше не будут друзьями.
Она ведет меня в первую комнату, но там заняты все стулья и большая часть пола.
Морис ушел.
— А где комната, про которую он говорил? — сердито спрашивает Мэг. — Может, она свободна?
— Вряд ли. У меня все равно нет ключа.
— А вы живете далеко отсюда?
— На другом конце города. Да и ко мне нельзя.
Наверху вдруг снова запевают рождественскую песню. В гостиной член парламента выводит тирольские йодли. Он недавно отдыхал в Швейцарии. Мы тащимся назад в холл. Я захватываю с собой бутылку эля и выпиваю ее, пока мы стоим там. Потом иду назад, беру другую бутылку и выпиваю ее тоже.
