— О чем вы говорите? — спрашивает Уивер.
— Ну, послушайте, мне не хочется быть серьезным в такой вечер, как сегодня, — упирается Слоумер.
— Если вы решили затеять спор, почему не сказать об этом прямо? — злится Уивер. — А если нет, то зачем вы начинаете подобные разговоры?
— Я ничего не имею против спора, — говорит миссис Уивер, — если только он будет забавным. У нас тут достаточно скучно.
— Таково мнение дамы, — говорит Слоумер, — и все же я не хочу копаться в вещах, о которых мне не так уж много известно.
— Что это за история, в которой сказалось недоверие к Мейчину? — спрашивает миссис Уивер. — На что вы, собственно, намекаете, Слоумер? Вам известно о нем что-нибудь неизвестное нам?
— Нет, — отвечает Слоумер. Он наблюдает, как из-за веселой игры, которую он затеял, кровь приливает к моему лицу.
— Значит, моей жене это тоже известно? — спрашивает Уивер.
— Как и вам, — раздраженно отвечает Слоумер.
— Черт подери, к чему вы все-таки клоните? — почти кричит Уивер.
— Я знаю, к чему он клонит, — вмешивается миссис Уивер и смотрит прямо на Слоумера, как будто говорит ему: «Давайте. Говорите начистоту. Кончайте с этим».
— Что это значит? — подозрительно спрашивает Уивер; ему уже не хочется подставлять себя под удар.
— Слоумер намекает на сплетню, которую ты слышал, милый… Кто-то решил, что Мейчин был моим любовником.
Слоумер не может скрыть радости и из-за этого немного переигрывает, изображая, как он потрясен.
— Что вы! Я имел и виду совсем не это, — говорит он, словно растерявшись. — Может быть, такая сплетня и существует, но я слышу ее впервые.
Миссис Уивер — проколотый воздушный шар.
Я не смотрю на Уивера. И слушаю, как Слоумер смущенно вздыхает.
— Послушайте, Слоумер, — для собственной бодрости миссис Уивер говорит на удивление спокойным голосом, — не прибегайте к старым трюкам. К чему это театральное изумление? Право, не считайте нас такими уж…
— Простите. Еще раз простите, — говорит он. — Уверяю вас, я никак не ожидал ничего…. Я совершенно не представлял… Вы должны извинить мою глупую неловкость.
— Ну, что ж… — говорит миссис Уивер, — рано или поздно вы об этом все равно услышали бы. — Теперь, когда весь воздух вышел, она пытается заклеить дыру. — Во всяком случае, вам теперь понятно, что Уиверу и мне это, естественно, крайне неприятно.
— О, конечно! Я вполне разделяю ваши чувства, — уверяет Слоумер. — Странно, как такая сплетня могла возникнуть.
— Да, очень странно, — говорит миссис Уивер. — Хотя объяснение достаточно простое, но сейчас не стоит ворошить все это.
Миссис Уивер слегка улыбается мне.
— Простите, Мейчин, мне очень жаль, что вы оказались главной темой нашего разговора.
Я говорю, что это неважно, и притворяюсь озабоченным, чтобы скрыть ошеломление. Я все еще думаю, что лучше не смотреть на Уивера. Значит, он знает, что я приходил в пятницу. Джонсон сказал ему? Мэй? Я чувствую себя мишенью для учебной стрельбы.
— На что же вы тогда намекали? — негромко спрашивает Уивер.
Слоумер медленно качает головой.
— Я имел в виду случай, когда вы предлагали заменить Мейчина тем юношей… Я забыл его фамилию. Это было примерно в ноябре.
Несколько минут все молчат. Потом Уивер говорит:
— Не понимаю, в чем тут выразилось мое недоверие к людям, о котором вы завели разговор.
— Возможно, ни в чем, — говорит Слоумер. — Я пал духом и боюсь, что теперь уже ничто не может подкрепить мнение, которое я высказал. Наверное, я немножко злоупотребил вашими напитками: вам мерещатся тела, свисающие с крыши, а мне злобные, непримиримые души. Давайте принесем друг другу взаимные извинения. — Он смотрит на меня с таким видом, словно я должен быть ему благодарен за то, что он так удачно все уладил. — Во всяком случае, молодой человек, все члены нашего отборочного комитета хотели от вас отделаться, и мне пришлось-таки потрудиться, чтобы вы уцелели. Мистер Уивер вам это подтвердит. Он в курсе. Но я не могу сказать, что обманулся в своих ожиданиях. — Я не очень понял, относится это ко мне или к сегодняшнему вечеру. Раза два он кивает, а потом вытаскивает из-за лацкана массивные часы. — К тому же моя луковица показывает, что сейчас как раз половина двенадцатого. Это означает… что мне пора. Я люблю встречать рождество дома.
Он соскальзывает с кресла и встает — в глазах напряжение от сделанного усилия. Подходит к миссис Уивер и, как маленький мальчик, протягивает руку. Она с сомнением пожимает ее, то же самое делает Уивер.
— Счастливого рождества, — говорят они друг другу.
— Не провожайте меня, — предупреждает их Слоумер. — Я сам сумею добраться до черного хода. На всякий случай я подъехал туда — так безопаснее. А молодого человека я попрошу пойти со мной и присмотреть, чтобы у меня не вышло никаких неприятностей с вашими веселыми гостями.
Я не знаю, соглашаться или нет. У меня еще есть надежда, что Уивер настоит на том, чтобы самому проводить Слоумера, и я, может быть, останусь здесь с Дианой. Но Уивер молчит.
— Еще раз до свиданья, — говорит Слоумер. — Примите мои наилучшие пожелания на рождество и на новый год.
Я выхожу вслед за ним и закрываю дверь спальни.
На площадке он останавливается и говорит:
— Я не хотел оставлять вас наедине с этими двумя хищниками. Если вам не трудно, помогите мне спуститься по лестнице.
На ступеньках тут и там расположились усталые парочки в первой стадии праздничного утомления. Пока мы пробираемся между ними, я успеваю разглядеть, что у Слоумера изуродован правый бок: под мышкой на уровне ребер фрак вздувается бугром. Его, по-моему, никто не узнает — они уже на это не способны. В кухне полно народу, но мы благополучно выбираемся наружу.
Усаживаясь за руль специально оборудованной машины, Слоумер говорит:
— Скажите, вы действительно принимали участие в том, что я называю склонностью миссис Уивер к нарушению светских приличий? Другими словами, есть ли доля правды в том, что я слышал?
— А вам какое до этого дело? — говорю я и наступаю на машину, как будто угрожая ему.
— Это, Мейчин, вы должны решать сами, — отвечает он таким тоном, что я понимаю: он посадил меня между двух стульев.
— Нет… Я с ней не спал и вообще ничего…
— Такова, значит, истина, — говорит он. — Насколько мне известно, сезон пока проходил для вас удачно.
— До сегодняшнего дня.
— Ах да… я понимаю, что вы хотите сказать. Но ведь вставные зубы иногда выглядят даже лучше собственных. Какие, вы думаете, у меня?
Он растягивает маленький рот и показывает два ряда мелких белых зубов.
— Да… — говорю я, не зная, что он хочет услышать, — очень хорошие зубы.
— Как вы думаете, это мои собственные или вставные?
— Вставные… а может быть, собственные.
— Вставные, — довольным тоном говорит он, все так же растягивая губы, чтобы я мог посмотреть, как они удобны. — Вы знаете, что оказались в неловком положении перед Уивером?
— Я знаю, что последние несколько недель он меня не очень жалует.
— Теперь вы знаете почему… Ну, не вы первый, кого раздавила эта супружеская пара. Так что не стоит предаваться сожалениям. Вы ведь не католик?
— Нет.
— И никогда не думали перейти в католичество?
— Пока нет.
— Для молодого человека вроде вас это имеет множество преимуществ. Например, своя организация. — Он дает задний ход. — Желаю вам счастливого рождества, — говорит он. Над нижним краем ветрового стекла видна только его голова.
— Счастливого рождества, — отвечаю я.
Настоящий Санта-Клаус — не хватает только хлопьев снега. Я слышу, как Слоумер выезжает на дорогу, потом шум мотора затихает, и я возвращаюсь в дом.
— Значит, вы тот самый Артур Мейчин… регбист?
— Ага, — говорю я.
Она закидывает ногу за ногу, расправляет на коленях край узкой черной юбки и откидывается на подушку посредине дивана. Колени сияют. Когда я делаю вдох, я касаюсь ее плечом.
— Никогда бы не догадалась, — говорит она. — На поле вы совсем не такой.
— Какой?
— Ну… — Она думает изо всех сил. — Как бык.
Когда я сел рядом с ней, я подумал, что видел ее в каком-то табачном магазине. Из-за этого мне теперь кажется, что она похожа на туго набитую сигарету. Я помню, что видел эту подложенную грудь над каким-то прилавком.
— Это Артур Мейчин! — кричит она подруге, которая на другом конце комнаты лапает Мориса.
— Подумать только! — откликается та. — А это Морис Брейтуэйт, Мэг. — Они обе замолкают, чтобы оценить размеры своей добычи.
— Вас зовут Маргарет? — спрашиваю я.
— О да, — отвечает она, как будто это необыкновенное счастье. Мы оба смотрим через комнату на Мориса, который до сих пор сидит полуголый, выставляя напоказ свои синяки.
