«Узурпаторы», ничего не упустившие из действий Цинны, усиливали оборонительные сооружения Города. Они отремонтировали установки, уже получившие серьезные повреждения в период Союзнической войны (и которые теперь захватывали также Яникуль на правом берегу Тибра), и поместили осадные машины в месте, где Цинна, вероятно, со своими приверженцами предполагал провести штурм. Затем консулы попросили помощников у остающихся верными городов, вплоть до границ с Галлией. Наконец, они отдали приказ Гнею Помпею Страбону, находящемуся со своей армией в Пицении, прийти для усиления Рима.
Гней Помпей, облаченный в знаки проконсула, был человеком, по меньшей мере, двуличным, который несколькими месяцами ранее должен был оставить командование своими войсками коллеге Суллы в консулате Квинту Помпею Руфу. Вспоминают, что когда несчастный предстал перед войсками, он был убит во время мятежа, который со всем основанием не считали спонтанным, тем более, что Помпей Страбон находился там, чтобы тотчас же вновь принять командование, продлив таким образом нахождение на должности консула. В начале лета 87 года он подчинился приказам сената и разбил лагерь перед Коллинскими воротами. Армия Цинны следовала за ним, и он мог бы дать сражение, подавив раз и навсегда восстание. Но он предпочел повести более тонкую игру, из которой надеялся извлечь плоды, то есть второй консулат на 86 год: он выступил в роли арбитра ситуации и направил к Цинне представителей, как бы защитников сената и консулов. Но ситуация изменилась, когда Цинна, продолжая набирать войска, почувствовал себя достаточно сильным, чтобы победить Помпея Страбона: последний вынужден был дать себе отчет, что у него нет другого выбора, как сражаться.
Первое сражение гражданской войны произошло между группой повстанцев под командованием Сертория и войсками, впредь лояльными Помпею Страбону: мало известно о самих сражениях, разве что было примерно 600 убитых с каждой стороны. Известно, правда, от многих древних авторов, что гражданская война была отмечена одним «инцидентом», который для современников имел символическое значение: «На следующий день, когда среди груды трупов искали своих, чтобы предать земле, один солдат Помпея узнал тело своего брата, которого сам убил: во время боя в самом деле шлем мешал ему увидеть лицо, а жажда убивать сделала слепым. Однако ему не могли вменить в вину ошибку: понятно, что солдат не понял, что это был его брат, но нет сомнения, что он узнал согражданина. Вот почему победитель более несчастен, чем побежденный, когда он увидел свою жертву и убедился, следовательно, в братоубийстве, он произнес слова в осуждение гражданской войны и тут же проткнул себя мечом: он утопил в слезах и своей крови тело брата, накрыв его своим телом».
Этот рассказ, переданный нам учеником блаженного Августина Полем Орозом, автором труда «Семь исторических книг, чтобы поразить язычников», прекрасно показывает страх, который испытывали римляне перед гражданской войной: она является абсолютным злом, когда сопутствует ниспровержению подлинных ценностей. И даже, если не все авторы так понимают степень виновности несчастного солдата Помпея (Валерий Максим утверждает: «Виновный только в том, что не узнал, он мог жить без порицания»), все настаивают на драме, представляющей собой до некоторой степени предостережение от братоубийственных войн, которые должны были происходить в самом лоне Рима.
Тем временем Марий и другие изгнанные вернулись в Италию, тоже имея намерение с помощью оружия вернуть свои прошлые звания. Цинна сам отправил в Африку посланников, чтобы пригласить Мария включиться в борьбу. Последний набрал в Ливии некоторое количество мавританских конников, к которым присоединились италийские беженцы, и с этим маленьким войском, немногим меньше 1000 человек, он высадился в Теламоне, Этрурии, на побережье Тирренского моря. Цинна приказал доставить ему прутья и знаки консула, но Марий предпочел показаться во всех городах Этрурии, куда он заходил пешком, бедно одетым, с длинными волосами, — появление прославленного руководителя, покорителя кимвров и тевтонов, бывшего шесть раз консулом, производило глубокое впечатление на жителей, настолько тюрьма, цепи, побег, изгнание придали его званию какой-то священный ужас, и ему не составило никакого труда набрать желающих на целый легион. Нужно отметить, что он призывал рабов к свободе (по меньшей мере, 500 из них пришли присоединиться к нему) и повторил новым гражданам обещание предоставить им политическое право, вписав их в различные избирательные единства: все это в совокупности с личным авторитетом, который, казалось, возрастал в поражении, побуждало мелких земледельцев становиться под его знамена.
Наконец, прежде чем присоединиться к Цинне, он объединил вокруг себя других беженцев 88 года, нашедших убежище в Испании, в частности Марка Юния Брута, бывшего в тот год претором. Очевидно, в окружении Цинны радовались этому объединению. Однако раздался один голос несогласия, принадлежавший Квинту Серторию, утверждавший, что присутствие Мария создает трудности; он опасался, как бы старый шеф, неспособный делить власть, не захватил всю власть; он знал его, мстительного старика, который не остановится, чтобы запятнать кровью победу, которая теперь казалась обеспеченной. Но Сертория слишком изолировали, чтобы его услышали, и соединение произошло. Войска и задача были поставлены в соответствии со стратегией, которая состояла в том, чтобы изолировать Рим и ослабить его: в то время как Цинна отправился на север взять Ариминий (Римини), блокировать таким образом пути Эмилия и Фламиния и сделать невозможным прибытие подмоги с этой стороны (Этрурия сама была уже захвачена). Марий с флотом из 40 кораблей перехватывал конвой с провиантом и нападал на прибрежные города, чтобы обеспечить полную блокаду; в конце концов он взял Остию в устье Тибра, благодаря предательству командующего гарнизоном — некоего Валерия.
Произведя убийства и грабежи по всему маленькому городку, он установил мост на реке как для того, чтобы перекрыть ее, так и для обеспечения связи между берегами. Затем поднялся в Рим, где нашел другие армейские части.
Консулы Октавий и Мерула, располагавшие гораздо меньшими силами, начали приходить в панику. Тогда они отправили делегацию к Квинту Цецилию Метеллу Пию, вызывавшему подозрения кузену Метеллы и, следовательно, союзнику Суллы, попросить его прийти и обеспечить защиту Рима: в то время он находился в Самнии, где пытался оружием подавить последние очаги сопротивления Союзнической войны. Его задачей было обращаться как можно лучше с примиримыми самнитами и как можно быстрее возобновить командование своими войсками. Но переговоры оказались невозможными: самниты поставили условия, которые казались невыполнимыми. Они требовали римского гражданства для себя и всех тех, кто укрылся у них; они сохранили бы всю добычу, которую приобрели в течение этих четырех лет борьбы и, кроме того, получили бы от римлян всех пленных и перебежчиков. Представляя эти непомерные требования, они чувствовали себя непринужденно, так как Цинна направил к ним Гая Флавия Фимбрия вести переговоры от своего имени: они атаковали легата Метелла Марка Плавтия Сильвана и убили с ним и его войско, прежде чем встретиться с Фимбрием.
В это время в Яникуле произошло сражение, ставшее кровавым поражением для Мария и его соратников: предательство позволило силам Мария проникнуть в расположения, которые обороняли Яникуль, но прежде чем Цинна смог добраться до него, чтобы усилить его позицию на холме, войска Октавия и Помпея Страбона переправились через Тибр и выбили его, убив 7000 человек, в числе которых был Гай Милоний, прикомандированный Цинной к коннице. Немного меньшим были потери законных сил, и, конечно же, нужно было развивать преимущество. Но Помпей Страбон смог убедить Октавия оставаться здесь, вызвать его легата Публия Лициния Красса и запретить ему продолжать сражение до тех пор, пока не состоятся комиции (которые должны были позволить Помпею получить второй консулат, о котором тот мечтал): он опасался, что победа Красса — достаточно вероятная теперь, когда вернулся Метелл со своими войсками и мог прийти на поддержку — не была слишком благоприятна для последнего и как бы таким образом не причинила вреда его политике.
Но события повернулись не так, как предполагал этот лишенный всяких сомнений деятель: разразилась эпидемия холеры, которая произвела страшные опустошения в двух оборонительных армиях. Если верить нашим древним источникам, при этом погибло 11000 человек из армии Помпея и 6000 человек из армии Октавия. Сам Помпей Страбон заразился и умер. Осажденный народ Рима проявил злорадство при известии о смерти этого дрянного человека, которого он опасался из-за военной силы: жители Субура — по преимуществу общедоступный квартал — прервали церемонию похорон, разорвали на части ложе покойника и тащили труп крюком, пока направленная сенатом военная сила не смогла отобрать останки жертвы у толпы, чтобы его тайно захоронить. Вероятно, римляне совсем не питали иллюзий по поводу чистоты намерений этой личности и имели довольно точное представление о его двуличности. Что касается сенаторов, если они и приложили усилия, чтобы его захоронить, то это, без сомнения, больше по причинам гигиены, нежели из солидарности.
