Во всяком случае римляне имели четкое представление о военной неспособности храброго Октавия, и когда прибыл Метелл, они послали делегацию просить его встать во главе них и спасти Город: с таким полководцем, как он, опытным и деятельным (верили или надеялись они), можно быть уверенным в победе. Метелл смутился от демарша, более походившего на мятеж, и предложил своим солдатам присоединиться к консулу. Чего они не сделали, предпочитая перейти к врагу. Между тем последний в самом деле улучшил диспозицию блокады: Марий напал на близлежащие города, которые могли снабжать Рим, в частности Анций, Ариций, Лавиний. Затем он снова пошел на Город, где войска Цинны увеличивались каждый день за счет перебежчиков из консульской армии.
Метелл сам начал переговоры с Цинной, которому дал согласие признать его консульское звание, потому что, вероятно, это было первостепенным для любого соглашения. Но переговоры оказались короткими, поскольку Марий, во-первых, считая себя победителем, не допускал и речи об уступках, которые бы его заставили отказаться от власти, коей он вновь наконец овладел, и, во-вторых, Метелл, вернувшийся в Рим передать результат своих разговоров, имел довольно острую стычку с Октавием: последний отказывался отдать — или передать — власть повстанцу; он будет сопротивляться со своими сторонниками, как бы мало ни было их число, и если это потребуется, говорил он, отважно умрет свободным человеком.
Однако сенат, опасаясь, как бы не поднялся народ, если усилятся нехватки, вызванные осадой, решил отказаться от вооруженного сопротивления и отправил посредников к Цинне. Последний не высказывал никакой спешки в переговорах: он только спросил у посредников сената, пришли ли они к нему как к консулу или как к простому гражданину, и отправил их в Рим за ответом. В это время множились переходы к неприятелю: голод, страх репрессий и даже политическая симпатия давали Цинне каждый день новых сторонников. Он расположил свой лагерь под стеной, и войска Октавия не знали, нужно ли его гнать, так как он вел переговоры и столько граждан присоединяется к нему. Сенаторы были поставлены в затруднительное положение: они были готовы отдать титул консула Цинне, но это вело к тому, что надо освобождать от этого титула Мерулу, который ни в чем не провинился и принял его только по их настоятельной просьбе. В любом случае у Цинны была сильная позиция, и за ним было признано все, что он хотел, потому что Мерула снял с себя обязанности, на которые согласился, говорил он, только чтобы поддержать согласие; хотели просто добиться от реабилитерованного консула, чтобы тот дал клятву не проливать крови. Он, конечно, отказался даже формально взять на себя обязательства, довольствуясь лишь утверждением, что не будет причиной чьей-либо умышленной смерти. Вынуждены были удовлетвориться этими словами и открыть ворота города; но, как с иронией заметил Марий, находившийся рядом с консулом, те, кого в прошлом году объявили врагами народа, не могут проникнуть за черту Города, если предварительно не разорвут декрета, принятого против них; что тот и поспешил сделать при посредстве трибунов плебса.
Неизвестно, какими были намерения Цинны и Мария, когда они вошли в Рим, и не нужно особенно доверять Диодору из Сицилии, утверждавшему, что решили «убить всех врагов, наиболее влиятельных и способных оспорить верховную власть, чтобы, освободив свою деятельность ото всех препятствий, они смогли бы со своими друзьями безнаказанно управлять по своему желанию делами Города». Однако нельзя не заметить, в то же время, что определенное число казней, начиная с казни Октавия, не имело бы места, если бы не был отдан определенный приказ. В самом деле, консул, которого прорицатели убедили, что с ним ничего не может случиться (потому что этот суеверный человек проводил больше времени с шарлатанами, чем в делах государства), но которому также другие прорицатели обещали определенную смерть, потому что за некоторое время до этого отвалилась голова статуи Аполлона и, падая, так глубоко вошла в землю, что ее с трудом смогли вытащить, совершенно не хотел слушать своих друзей, советовавших бежать. Однако он посчитал, что стоило лучше держаться в стороне, потому что переговоры велись против его воли, и получив предзнаменования отъезда из Капитолия, он приказал нести себя на консульском кресле до Яникуля, впереди шли ликторы (несшие пучки прутьев с топорами, как это было принято для магистрата, перемещающегося вне помериума), несколько человек сопровождения и небольшая вооруженная группа. Когда увидели приближающийся галопом отряд конницы под командованием Гая Марция Цензорина, друзья стали умолять Октавия бежать; они приготовили ему даже лошадь и готовы были задерживать преследователей сколько потребуется. Но он не двинулся с места, невозмутимо ожидая смерти. Цензорин отрубил ему голову и промчался галопом до Форума, выставляя напоказ свой трофей, который Цинна приказал поместить на рострах — корабельных бронзовых таранах (воспоминание о первой морской победе Республики в 338 году до н. э.), установленных как украшение трибуны, откуда магистраты обращались к собравшемуся народу. Смерть консула не могла быть отнесена на счет «нечаянности»: она была осуществлена по приказу Цинны или Мария, если только не обоих вместе, и вспоминают, что Серторий выказывал опасения по поводу эксцессов, которые, по его мнению, обязательно произойдут на следующий день после победы.
Городские ворота закрыли, чтобы никто не смог сбежать, и очистка была произведена с размахом. Исполнителями стали рабы, которых Цинна призвал к свободе, когда он расположил свой лагерь под стенами города и они присоединялись к нему в большом количестве. Бардиане, как их тогда называли, используя название племени варваров из Иллирии, производили беспорядки, которые в то время никто не думал пресекать, потому что они поддерживали климат террора, выгодный для сведения счетов, насилуя женщин и детей, грабя имущество тех, на кого им указывали (а также по ходу дела и других); когда речь шла о сенаторах, им отрубали голову, чтобы выставить ее на Форуме. Что касается трупов, которые было запрещено хоронить, их оттаскивали крюками до Эсквиллиев, места, предназначенного для некоторых видов экзекуции и разложения трупов преступников, на восток от города, за стеной.
Нельзя сказать что-то определенное о количестве несчастных, погибших в результате преследования победителями в течение пяти дней и пяти ночей, столько длился террор. Известны лишь некоторые из наиболее видных деятелей, чьей смерти требовали Марий и Цинна. Список начинается с Луция Юлия Цезаря, бывшего консулом в 90 году и цензором в 89 году, и его брата Гая Юлия Цезаря Страбона Вописка, оратора и автора известных драм, идеала утонченности, духовности, изысканности, изящества; он вызвал скандал, выдвинув себя кандидатом на консульские выборы 88 года, не быв на должности претора, в обязательном порядке предваряющей исполнение консулата: тот и другой стали жертвами Гая Флавия Фимбрия. Таким же образом был казнен Гай Аттилий Серран, бывший консулом в 106 году, и Публий Корнелий Лентул, кузен Цезарей. Две жертвы подверглись особенно жестокой смерти: речь идет о старом сенаторе Марке Бебии, стойко противящемся Марию, и Гае Нумитории. Они были разорваны на части крючьями, которые использовались, чтобы оттаскивать тела убитых. Публий Лициний Красс-младший, пытавшийся бежать, был задержан и убит отрядом конницы под командованием Гая Флавия Фимбрия. Его отец, знаменитый оратор, бывший консулом в 97 году, а в этом 87 году служивший под началом консула Октавия, покончил с собой, проткнув себя мечом, чтобы не подвергнуться позорному обращению.
Марк Антоний, один из самых знаменитых ораторов, которых когда-либо слушал Рим и кого Цицерон в своих произведениях неизменно восхваляет, был консулом в 99 году и цензором в 97 году; его тоже разыскивали, но он спрятался в мастерской у своих друзей и, вероятно, избежал бы преследований, если бы последний, желая услужить своему знаменитому гостю, не отправлял бы постоянно раба за очень хорошим вином в таверну на углу улицы: кабатчик, наконец, узнал, почему производятся такие траты, и постарался предупредить Мария в надежде на хорошее вознаграждение. Последний ликовал, что нашли Антония, и сам бы отправился на место, если бы его не отговорили близкие. Туда был отправлен отряд воинов под командованием трибуна Публия Аннея. Но Публий Анней был знаком с Антонием и не хотел сам совершать казнь, а приказал своим людям проникнуть в хибарку, где пряталась жертва; однако долго прождав возвращения своих людей, он сам проник в мастерскую ремесленника и нашел своих солдат, внимательно слушающих, как Антоний разворачивает перед ними все имеющиеся у него основания, чтобы не быть убитым. Взбешенный, он устремился к оратору, снес ему голову и отнес Марию, который, говорят, взял ее в руки и осыпал бранью и проклятиями. Эта смерть осталась в памяти римлян как отвратительное злодеяние, позволяющее предположить много других, о чем свидетельствует поэт Лукиан, вспоминая «Антония, прорицателя несчастий гражданской войны, чью голову нес солдат, и с нее ниспадали пряди белых волос, и положил ее с капающими каплями крови на стол пиршества». Ужас этой смерти для римлян исходил не только от условий, в которых она произошла, не от того, как обошлись с головой несчастной жертвы, но еще и от того, что Антоний был связан с Мариями: несколько лет тому назад он осуществил защиту сводного племянника Мария (Марка Мария Грацидиана) на одном из процессов и во время своего проконсульства в Сицилии принял того же самого Грацидиана в свой штаб. Все это в глазах римлян создавало очень сильные связи, и только неистовство гражданской войны могло привести Мария к забвению их.
