– Понимаю, – буркнул Михаил Иванович, о чем тут же пожалел – все женщины тут же повернулись к нему и дружно уставились в область ширинки. – Что? Что? – осипшим голосом спросил полицейский, подтягивая ремень на штанах. – Да я не в том смысле! У меня все нормально с этим!
– Конечно, нормально, – горячо заверила его Гуля. – Никто и не сомневается. Как же не нормально? У такого-то мужчины! – уборщица зыркнула на Бориса. – Чего застыл? Пошли уже! – гаркнула она ему, и тот покорно пошел, придерживая ей дверь.
– Музей – это удивительное место, – сказала задумчиво Лейла Махмудовна, глядя им вслед. – Здесь сталкиваются разные судьбы, переплетаются, обрываются и снова притягиваются…
– Нет, ну я понимаю потоп, понимаю – пожар, ну Лейла на экспонат упадет, или ребенок лоб расшибет, но чтобы из-за градусника такое устраивать! С ума все посходили! – Ирина Марковна схватила телефон и вышла из буфета.
– Лейла, ты как себя чувствуешь? – тихо, по-простому, искренне спросила Берта Абрамовна. Они остались одни. Ирина Марковна звонила домашним, что было слышно даже из коридора, а Снежана Петровна удалилась тихо и без объяснений.
– Плохо, Берта. Плохо, – честно ответила Лейла. – Сама видишь. Уже работать не могу. Может, ты меня в архив сошлешь? У тебя из-за меня одни проблемы.
– Прекрати! Ни в какой архив ты не пойдешь. Будешь работать. Или мне тоже вместе с тобой в архив? Так давай уже вместе ляжем и умрем!
– Давай. Я очень устала.
– И я устала, Лейлочка. Но ты потерпи. Держись. Что нам с тобой остается? Молодежь, сама видишь, не справляется. Мы с тобой рухнем – и все здесь рухнет.
– Берта, ты же умная. Нашего отсутствия никто и не заметит. А через неделю и вовсе забудут. Как и не было нас.
– Перестань меня разлагать. Вспомни, как ты мне говорила? Помнишь? Скажут рыть метро головой – мы пророем! Так что давай, дорогая, и дальше рыть головой.
– Как скажешь. – Лейла замолчала, потому что в буфете одновременно появились Михаил Иванович и Елена Анатольевна. Они столкнулись в дверях, оба отпрянули, уступая друг другу дорогу, но потом Михаил Иванович придержал дверь, и Елена вошла первая на правах дамы.
– Ну что там? – спросила ее Берта Абрамовна.
– Про экспонаты ничего нет, – Елена Анатольевна выглядела испуганной, – а про опасность тут вообще ничего не понятно. Пишут, что нужна дезинфекция – хлоркой мыть три раза в день. И что нужна эвакуация, если есть пожилые люди и дети. А другие говорят, что ничего страшного. Я не знаю. Все просмотрела, форумы разные, но никто точно ничего не знает.
– А что у вас? – спросила Берта Абрамовна у полицейского. Тот от волнения сел, взял сахарницу и начал вертеть ее в руках. Главная хранительница вырвала у него сахарницу и поставила на середину стола. Тогда Михаил Иванович взял салфетку и порвал ее на аккуратные квадратики. Потом встал и начал мерить шагами буфет.
Главная хранительница тяжело вздохнула, но от замечаний воздержалась.
– Михаил Иванович, Глинка вы наш дорогой, ну что там? Не томите! Вам удалось вызвать спасателей? – ласково спросила Берта Абрамовна.
– Никогда бы не подумал… В нашем округе дозиметр сломался. Они не могут выехать. Я позвонил своим, те обратились в соседний округ. Там сказали, что дозиметр отдали в южный. Должны вернуть в течение часа. Если вернут, то они к нам приедут.
– И что делать?
– Не знаю. – Михаил Иванович чуть не плакал от отчаяния, что при всей своей власти не мог вызвать специалистов.
– А вы им сказали, что у нас тут художественные ценности? – строго спросила Берта Абрамовна. – И что у нас тут дети и старики?
– Нет… Понимаете… Даже не знаю, как сказать. Меня на смех подняли. Я уже в отделении – главный клоун. А все из-за вас! Я ведь даже рапорт так и не сдал по вызову! Я им про градусник, а они…
– Михаил Иванович, – торжественно сказала Берта Абрамовна. – Вы спасаете не нас, а культурное наследие. И наши экспонаты… Да что я вам объясняю… Если уж вы этого не понимаете, то ваши коллеги тем более не поймут. Ну хорошо, сами разберемся. Впрочем, как всегда. Елена Анатольевна, позовите Гулю и Бориса – будем ликвидировать последствия собственными силами.
– Если я обещал, то сделаю! – воскликнул вдруг Михаил Иванович. – Я не все! И не надо меня под одну гребенку! Я сказал, значит, вызову! – Полицейский встал и пошел к дверям. Правда, эффектного выхода не получилось, потому что дверь открывалась на себя, а не так, как надо – поставили неправильно, а переставлять не стали. Так что Михаилу Ивановичу пришлось немного подергать дверь, пока он понял, что нужно не толкать, а тянуть.
Он еще раз позвонил коллегам и сказал, что тут пожилые женщины нервничают, дети ходят, а в здании и радиационный фон повышен, и разлитие ртути, и ценности такие, что не оценить. Государственного масштаба. Аргументы подействовали.
– Через сорок минут приедут, – выдохнул Михаил Иванович.
– Так, куда выбрасывать-то? – В буфете появилась Гуля, держа на вытянутых руках банку из-под малосольных огурцов, в которой лежал «зараженный» хлеб.
– Отнеси к себе в кладовку. Сейчас приедут спасатели, им и отдашь, – ответила Берта Абрамовна.
– Не-е-е, я эту дрянь у себя держать не стану. Лучше я ее на улицу выставлю от греха. А веник я выбросила. И совок тоже. Берта Абрамовна, мне теперь новые тряпки нужны. Полы-то я промыла.
– Будут тебе новые, – отмахнулась Берта.
– Еще советуют обувь помыть и одежду прокипятить, – подала голос Елена Анатольевна.
– Хорошо, давайте мы соберем зараженную обувь, и Гуля ее продезинфицирует в хлорке, – предложила Берта Абрамовна.
– Нет, – воскликнула Лейла Махмудовна. – Я свои туфли сама помою.
– Хорошо, Лейла, не нервничай, – успокоила ее хранительница.
На пороге буфета появилась Снежана Петровна, которая еле стояла на ногах. Она была пьяна.
– Привет! – крикнула она приветственно.
– Снежана, шла бы ты домой, – ласково сказала ей Берта Абрамовна.
– А почему ей можно, а мне нельзя? – тут же вскинулась Ирина Марковна, которая тоже появилась в дверях.
– Да! – поддержала ее Гуля. – Она набухалась, а мне туфли мыть?
– Да я не пьяная. – Снежана плюхнулась за стол. Если бы не Михаил Иванович, который услужливо пододвинул ей стул, она бы села мимо. – Вот, скажите мне, почему у одних – все, а у других – ничего? Почему мужикам можно изменять женам, а женщинам – нельзя?
– Гуля, умоляю, сделайте ей кофе, – велела Берта Абрамовна.
Уборщица хоть и нехотя, но подчинилась. Снежана отхлебнула кофе и заплакала.
– Я не пьяная. Честно. Просто я не понимаю. Это было давно! Господи, один раз всего. Случайно. Он бы и не узнал! Почему он спокойно жил все эти годы, а когда узнал, ушел? Почему он считает, что узнать спустя столько времени – намного хуже, чем сразу? Он решил, что я его предала. Не тогда, когда изменила, а потом, когда молчала. Я не понимаю. Правда. И почему он думает, что меня волнуют его измены? Мне все равно. Совершенно. А он… как будто отыгрывается. – Снежана отхлебнула еще кофе. Она плакала безутешно и горько – так плачут, когда действительно очень больно.
– Опять с мужем, что ли, поговорила? – спросила у нее Гуля. – Так хватит ему звонить-то. Уже забудь и живи дальше. Чё ты в него вцепилась-то?
– Я просто хочу понять, – всхлипнула Снежана.
– Так нечего понимать-то. У них, у мужиков, голова вообще не так устроена. То как бабы себя ведут, то как дети малые.
– Это он мне позвонил. Сказал, что у него новая женщина. Зачем? Зачем он мне рассказывает? Чтобы унизить? А еще эта кантата! Ненавижу ее! И всех этих гениев непризнанных ненавижу! – закричала Снежана уже в истерике. – Вот этот Яблочников думал о том, что после себя оставит?
– О себе он думал. Ясное дело, эгоист, – заявила Гуля.
– Да. А мне их жалко. Понимаете? И мужа своего жалко! И себя жалко!
– Тоже мне – удивила. Себя всегда больше жальче, – пожала плечами Гуля.
– Главное, что я уже не знаю, зачем нам эта партитура! Берта Абрамовна, вы меня понимаете? Дело не в нотах, а в людях. Это ведь трагедия. Трагедия Белецкого. Несчастный человек. А Яблочников? Я слушала его произведения… Изучала. Мне кажется, что ему было очень плохо. Всегда. В музыке это чувствуется. Да, он украл музыку Белецкого. Это очевидно. Но зачем? Значит, он не мог написать так же. И страдал от этого. Он был глубоко несчастный человек. Понимаете? И ведь так и не ясно, существует ли настоящий вариант кантаты. Теперь я думаю, а нужно ли вообще ее раскрывать? Доказывать, что Яблочников был плагиатором, да откровенно говоря, вором и бездарностью. Зачем нам нужен этот скандал? Ведь они уже умерли. И встретились там, в другом месте. Пусть они сами выясняют отношения, зачем это нужно нам? Берта Абрамовна, я не справилась. Я не могу. Не хочу. Пусть все остается, как есть. Правда никому не нужна. Если бы я Илье не призналась, что изменила, все сейчас было бы по-другому. Кто меня за язык тянул? Просто поддалась порыву, и все – двадцати лет как не было. Корова языком полжизни слизала. И сейчас я снова могу разрушить все своей правдой. Разрушить репутацию Яблочникова, жизнь его семьи, память о нем. Не хочу. Лучше жить во лжи. Ложь никого не ранит, не бьет наотмашь.
