– Деточка, успокойтесь. Мы сделаем так, как вы сочтете нужным. Только не надо плакать. Сейчас надо всем успокоиться. И забудьте на время об этой кантате – время само подскажет, что делать. Сделайте паузу. Решение придет само.
– Как это? – Снежана перестала плакать.
– Так. Если Яблочников хотел всех запутать, так зачем мы будем вмешиваться в историю? Давайте сохраним интригу! У нас есть специалисты по творчеству Белецкого? Нет. И по творчеству Яблочникова нет. Так что мы сами можем решать, какая именно партитура вернется в культурный оборот, станет национальным достоянием и музейным экспонатом. А можем сказать, совершенно официально заявить, что кантаты и вовсе не существовало, что нет никаких источников, подтверждающих этот факт. Снежана Петровна, мы сделаем так, как лучше для всех. И если будет на то необходимость, то солжем, не моргнув глазом. Нам не привыкать, сами знаете. Уж врать мы умеем очень убедительно.
– Берта Абрамовна, что вы говорите? – У Снежаны глаза были на лбу. – Вы же всегда учили, что долг и честь музея в подлинниках! Вы же каждую шкатулку три раза перепроверяли у экспертов! Вы же говорили, что искусство не терпит лжи и выдумки, а домыслы и слухи оскорбляют настоящее произведение искусства.
– Ах, дорогая моя, мало ли что я говорила? Что-то я устала сегодня. Давайте пойдем по домам… – отмахнулась главная хранительница.
– Берта Абрамовна, сейчас МЧС приедет. Никто не должен уходить, – вздрогнул от неожиданности Михаил Иванович, – я же дозвонился. Они везут этот, дозиметр. Все проверят. Из соседнего округа…
– Да, мой дорогой, конечно. Я совершенно забыла про ртуть. Из головы вылетело.
Сотрудников МЧС на пороге музея встречал Борис, у которого так и не прошел нервный тик, и он то и дело вздрагивал и подхрюкивал, завороженно глядя на спасателей, облаченных в специальную форму, на ящичек, который держал один из них.
– Это дозиметр? – с уважением спросил Борис.
– Да, б… Один на три округа. Вот чем хочешь, тем и измеряй! Хоть пальцем. Или к гадалке иди! Где тут у вас разлитие ртути? – ответил эмчээсовец.
– Пойдемте. – Борис, пригнувшись от почтения, засеменил, проводя специалистов в свою каморку. Потом он провел их в кабинет и показал часы, по которым делал свои замеры, провел в главный зал, где проходили экскурсии, в подсобку Гули и завел в каждый из кабинетов.
После этого вся бригада спасателей появилась в буфете.
– Голованов, – представился старший сотрудник Михаилу Ивановичу, который встал для приветствия.
– Мозговой.
Мужчины пожали друг другу руки.
– Значит так, радиационный фон повышен. В кабинете директора – чисто, небольшое превышение, в пределах нормы. В месте, где произошло разлитие ртути, – тоже. Не превышает. В главном зале – превышение в четыре раза. В одном из кабинетов – превышение нормы в семь раз, – отчитался Голованов.
– Это в вашем, Берта Абрамовна, – выглянул из-за спины эмчээсовца Борис.
– В фойе – в шесть раз.
– Это опасно, товарищ Голованов? – ахнула Берта Абрамовна.
– Конечно. – Голованов был серьезен, даже суров.
– Нужна эвакуация? – уточнила главная хранительница.
– Можно, – кивнул Голованов. – Не помешает.
– А как ликвидировать последствия?
Голованов пожал плечами.
– Хлорка – три раза в день? Регулярные замеры? – подсказала ему Гуля.
– Можно, – кивнул Голованов.
– А дети? Это опасно? Мы можем быть переносчиками? – Ирина Марковна от волнения начала заикаться.
– Можете. Опасно, – опять согласился Голованов.
– Но ведь это просто градусник! У меня дети… мальчики… так бьют… в квартире… что же… – Ирина Марковна, вдруг осознав степень угрозы, от волнения перешла на шепот.
– Тоже надо проверить. И обязательная обработка, – сказал Голованов.
– Кого?
– Всех. Ходить только в резиновой обуви, мыть каждый день.
– И как долго? Нам закрывать музей? – уточнила Берта Абрамовна.
– Пока фон не восстановится. Звоните. Приедем, сделаем замеры.
– Спасибо. Но… неужели из-за градусника?
Товарищ Голованов пожал плечами. Мол, откуда я знаю, сколько вы тут градусников побили…
– Я не могу три раза в день мыть, – возмутилась Гуля. – Пусть Снежана или Ирина моют тоже.
– У меня дети!!! – закричала Ирина Марковна. – Я не могу мыть!
– Тогда пусть Елена моет, не вам же, старухам, корячиться, – легко согласилась Гуля.
– Да, Гуля права, – кивнула Берта Абрамовна, не обидевшись на «старух». – Давайте установим график. Еленочка Анатольевна, вы будете мыть в обед, а Гуля – утром. Вечер возьмет на себя Снежана.
– А почему я вечером? – спросила Снежана.
– Потому что утром ты никакая! – ответила Гуля.
– Если вы будете хамить, я вообще не буду мыть. В мои обязанности это не входит, – обиделась Снежана.
– Да ладно тебе, – пошла на попятную уборщица. – Я тебе запеканочку сделаю мясную. Под коньячок – вообще отлично пойдет. Говорят, что творческим людям полезно руками работать. Ну, поле попашет, попишет стихи, – неожиданно процитировала она. – Глядишь, пока полы намывать будешь, и с кантатой своей разберешься, и с мужиком.
– Это верно, – поддержала Берта Абрамовна. – Снежана Петровна, за такой работой лучше думается. Вам ведь нужно переключаться!
– А я вам средство принесу, – воодушевилась Ирина Марковна, – чтобы не хлоркой. Давайте еще соль добавим. Говорят, соль все плохое вытягивает. Даже сглаз снимает! И марганцовку! Конечно! Обязательно нужно добавить марганцовку! Слушайте, а если наше зеркало солью посыпать и оставить на несколько дней, может, с него тоже порча сойдет?
– Как вы считаете? – спросила Берта Абрамовна у эмчээсовца.
– Про порчу не знаю. Но можно водкой. Или спиртом, – ответил тот серьезно, пожал руку Михаилу Ивановичу и удалился, сопровождаемый Борисом.
«Неужели ты меня предал? Вот так просто. Отказался от меня и забыл? Вычеркнул? Почему? Если бы ты мне написал или позвонил, я бы все объяснила. Но ты не звонишь. Неужели ты думаешь, что я хотела тебе зла? Как ты мог подумать, что я на такое способна? Я ведь до сих пор люблю тебя. Знаю, что нельзя, что давно все прошло. Но в тот день я думала, что все будет не так. Я хотела зайти к тебе за кулисы, поздравить. Увидеть тебя хотя бы на пять минут. На минуту. И уйти. А ты от меня отказался. Ты сказал, что мы никогда не были вместе. Зачем? Что мне теперь делать? Что я должна думать?» – Елена лежала без сна, мысленно разговаривая с Герой. Но даже этот привычный ритуал отхода ко сну не приносил облегчения. Она ворочалась, пытаясь найти удобное положение, и не могла. Пыталась вызвать в памяти лицо Геры, и не получалось – всплывал Михаил Иванович, который шумно ел, сморкался, поправлял ремень на брюках. Она была раздражена намеками уборщицы и главной хранительницы. Раздражена вниманием, которое ей оказывал полицейский. Он ей не нравился совершенно. Ничего общего у них не было и не могло быть. Он ей не нужен! Она продолжает любить Геру – его тонкие пальцы, непослушные волосы, его циничный юмор, эгоизм и талант. Она полюбила его сразу и на всю жизнь. Да, он ее недостоин. Он повел себя отвратительно, мерзко. Он поставил ее в дурацкое положение, заставил нервничать и страдать. Он написал донос. Отказался от нее официально. Предал. Это страшно. По-настоящему. Но она может все объяснить. За него. Она может понять, почему он так поступил. Ведь у него карьера, гастроли, репутация. Ему не придется что-либо объяснять, она и так все понимает. И прощает. Заранее. Елена Анатольевна смотрела в потолок и не верила ни единому слову, которое сама же себе и произносила. Она пыталась убедить себя в том, что не принимали ни ее совесть, ни душа, ни сердце. Ее Гера, гениальный, идеальный. Неужели он оказался таким ничтожеством?
Ему такие совершенно не нравятся. Худосочная истеричка – иначе не скажешь. Сколько он еще должен за ней ходить? И ведь готовить наверняка не умеет. Какая из нее хозяйка? Ни суп сварить, ни котлет пожарить. Вон соседка кастрюлю щей принесла. И сама вся такая – наваристая. И грудь, и попа. Прямо в его вкусе. Чтобы было за что ухватиться. Чтобы не гремела костями. Соседка к нему явно неравнодушна. А он ее выставил. Нет, щи съел и выпроводил. Тоже ведь некрасиво. Она обиделась. Надо было как-то поделикатнее, что ли… Что ж ему эта Елена в голову втемяшилась и не отпускает? Даже Гуля – и то лучше, чем эта придурочная. Да еще ее бывший – тот еще трус и мерзавец. Донос накатал. А она его любит и наверняка оправдывает. Вот вляпался! Еще эта хранительница, которая смотрит на него, как на спасителя. Что он – обязан этому музею? Что он вообще с ними носится? Других дел, что ли, нет? Для этого он в Москву переехал? Чтобы сантехников вызывать? Нет, кинулся же по первому зову. И ведь никакой благодарности. Елена ушла и даже слова ему не сказала. Да у него дел полно других! Соседка масляная под боком крутится – только руку протяни. Неужели она не понимает? Мужик он или кто? Что он – валяться перед ней должен? Тоже, нашлась принцесса и недотрога. Как музыкантишке своему – так пожалуйста, жила, сорочки гладила и не вякала. А ему, видишь ли, нельзя. Рожей не вышел и образования не хватает. Да он ни одной бабе не позволял с собой так обращаться! И не позволит! Дура, одним словом. Надо с этим кончать. Если еще раз позвонит – то он точно не поедет.
