– Ну, ты кукла! – воскликнул он однажды, увидев Снежану в летнем платье.
Но даже не эта прямота, не эти искренние простые комплименты, не откровенные взгляды, которые Федор бросал на ее коленки, ее подкупали, а щедрость. Он привез ей на Восьмое марта букет – здоровенный, броский, аляповатый, в яркой упаковке с сердечками. Каждая розочка тоже была обернута в целлофанчик с кружевными краями. Илья поморщился, увидев букет, а Снежана улыбалась, как школьница. Для Федора это был дорогой букет, каждая лишняя ленточка стоила денег. Но он сделал ей этот подарок. Илья же считал, что дарить цветы по праздникам – как минимум глупо, а как максимум пошло. Ему и в голову не приходило ревновать жену к какому-то туповатому водиле, который вырисовывает трафаретом звездочки на дверце собственной машины. Ей же было не просто приятно, а очень приятно. И она носилась с этим букетом, подрезая стебли, срывая засохшие листья, пока он не превратился в веник. Илья даже на совместные посиделки с соседями приходил с пустыми руками, не считая нужным купить, например, торт или бутылку вина. Снежана прекрасно помнила тот позор, который она пережила в ресторане – единственный случай, когда дачная компания решила встретиться в городе. Илья ушел раньше, сославшись на неотложную статью. Снежане пришлось уйти вместе с ним. Но Илья даже не предложил деньги. Да и никакой статьи у него не было – он уже не работал. Просто не хотел платить. В дачных гостях он бесцеремонно нажирался водки, съедая половину выставленной на стол закуски. При этом делал это с брезгливым видом и после, уже дома, говорил, что мясо было непрожаренным, а семга – явно просроченная. Да и майонеза в салате было больше, чем курицы.
– Но ты же ел и не подавился, – ответила ему однажды Снежана. Илья обиделся и еще два дня молчал. Этого она тоже не могла понять – как можно хранить обиду так долго? Как можно не разговаривать двое суток? Из-за чего?
Даже дачных друзей Илья за глаза ни во что не ставил. Мелкие людишки.
– Ты же с ними общаешься, пьешь с ними, сидишь за одним столом, ешь из их тарелок, как ты можешь? – удивлялась Снежана.
Илья пожимал плечами.
Почему она с ним жила? А почему женщины живут с мужчинами, которые вызывают у них ненависть?
Снежана отпила еще вина и улыбнулась, вспомнив Федора. Он ведь так и не понял, почему она вдруг перестала ездить на дачу, а когда приезжала, избегала встреч. Возможно, он был не таким умным, как Илья, но чувствовал тоньше и понимал больше. Не стал настаивать и допекать. Принял ее решение и отошел в сторону. Снежана видела из-за забора, как он проезжает по дороге на своей «Волге», сверкающей на солнце звездами, и едва удерживалась от порыва выйти, поговорить, уехать с ним куда угодно. Почему она этого не сделала? Потому что представляла свою жизнь только рядом с Ильей, он был ее мужем, они наладили совместное проживание, «общежитие» так сказать, смирились с привычками друг друга. Снежана знала, что и когда Илья может сказать, как себя поведет, как отреагирует – в конце концов, у них был общий круг интересов. Представить себе жизнь с Федором она не могла при всем желании. И за это еще больше себя ненавидела. Ну что, она будет разъезжать на «Волге» и ждать Федора, когда тот отбомбит на станции? Варить ему борщ и солить огурцы? О чем они будут разговаривать? Она ему будет рассказывать о кантате? Да он и слова такого не знает. А как она появится с Федором в музее, например? Илья все-таки умел себя подать, преподнести, когда требовалось, мог быть интересным собеседником. Он был плохим любовником, не самым достойным человеком, неидеальным мужчиной, но она могла с ним жить. Федор был настоящим, добрым, участливым, но Снежана не смогла бы с ним прожить и двух дней под одной крышей. По Федору она скучала, но хотела вернуть Илью, хотела, чтобы все было, как раньше. Или просто боялась начинать новую жизнь из страха потерять старую? Ей уже не двадцать, и накопилось многое, то, чего надо опасаться, о чем задумываться, от чего раздражаться и чего не прощать. В конце концов, она просто не знала, как это делать – начинать все заново. И не было ни книг, ни подруг, которые бы ей подсказали.
Снежане вдруг стали безразличны поиски кантаты, сама идея о возвращении «произведения» в культурный оборот. Господи, да кому это надо? Кто будет слушать эту кантату? Кто увидит партитуру? Кто через десять лет вспомнит каких-то Белецкого и Яблочникова? И никто, никто не узнает, что потрясло ее на самом деле. Кантата, та партитура, которая ей досталась такими усилиями, оказалась обычной, даже посредственной. Сырая, хоть и не лишенная искренности, студенческая работа. Снежана наиграла ее и долго сидела опустошенная. И это все? И это она искала? Сокровище оказалось пшиком, фэйком, говоря современным языком. А еще она вспомнила, что уже переживала это ощущение, такое же глубокое разочарование, которое не обидело, а потрясло. Илья, когда они только начали встречаться, подарил ей ожерелье. Якобы мамино, семейную реликвию. Драгоценность. Настоящие камни, белое золото. Снежана долго не решалась его надеть – свою покойную свекровь она видела два раза в жизни, и нельзя сказать, что у них возникла взаимная симпатия. Снежане свекровь запомнилась сумрачной, недоброй и очень обидчивой женщиной. Но чтобы сделать приятное мужу, она в один из вечеров ожерелье надела, и оно рассыпалось у нее в руках. Камни были нанизаны на обычную леску. Белое золото оказалось металлом. Снежана собрала с пола псевдодрагоценность и положила в шкатулку. Илье она ничего не сказала.
В тот вечер, когда она сыграла кантату на музейном фортепиано, у нее было ощущение, что она опять порвала ожерелье. Пока оно лежало в шкатулке, то представляло несомненную ценность, но как только камни посыпались с лески, а замок показал облупившуюся сущность, ожерелье перестало быть драгоценным. Даже бижутерия стоила дороже. Так вот, когда Снежана закрыла крышку инструмента, у нее было то же чувство – драгоценность рассыпалась. Ее и не было вовсе. Она даже подумала, что Яблочников специально все подстроил. Сохранил для себя партитуру, а остальным подсунул пустышку.
Снежана расхохоталась. Она вспомнила, как на похоронах Яблочникова известный, сильно подвыпивший музыкант-скрипач облокотился на портрет с траурной лентой, стоявший в углу зала. Тот упал на известного композитора, с утра трезвого по случаю важного и по-своему светского мероприятия. Потом были крики, шум, заглушавшие траурную музыку и речи. Кто-то кинулся поднимать портрет, кто-то – вытаскивать мужчин. Снежана успела краем глаза заметить, как вдова Яблочникова издала всхлип и закрыла лицо руками. Со стороны могло показаться, что несчастная женщина переживает ужас от сложившейся ситуации, на самом деле она едва сдерживалась, чтобы не расхохотаться в голос. И Снежане вдруг тоже стало смешно и горько одновременно. Она заплакала. И так искренне, что вдова не без интереса, но и без ревности оглянулась на незнакомую женщину, которая так искренне оплакивает почившего композитора. Тем временем в траурном зале началось оживление. Пока гроб спешно опускали в яму для последующей кремации, пьяный скрипач пытался приладить портрет на место. Присутствовавшие в зале мужчины разбились на две группы – одни пытались отодрать музыканта от портрета, другие тянули стойку. Но скрипач вцепился в фото Яблочникова мертвой, как бы кощунственно это ни звучало, хваткой и стоял, раскачиваясь из стороны в сторону, прижимая его к груди. Несколько женщин столпились вокруг композитора, который пострадал от падения стойки с портретом, и громким шепотом просили не пойми кого вызвать «Скорую» – композитор сидел на полу, прижимая салфетки к окровавленному, возможно сломанному, носу. Мужчина в черном костюме, который вел церемонию, путался в словах и не знал, на какой ноте окончить церемонию прощания. Вдова композитора не могла сдержаться и всхлипывала от хохота, перестав прикрывать ладонями лицо. Снежана горько рыдала, оплакивая собственную судьбу, которая привела ее сюда. Присутствовавшие в зале, косились на нее, подозревая покойного Яблочникова в очередной внебрачной связи.
– Простите, вы кто? – спросила вдова композитора, бочком, потихоньку, чтобы не привлекать внимания, приблизившись к Снежане.
– Музейный работник, – ответила Снежана, сморкаясь.
– Ладно, – кивнула вдова и задумалась. Яблочников, если и заводил романы, то предпочитал официанток, секретарш, студенток, но никак не женщин средних лет и к тому же музейных работниц.
– Я разыскиваю кантату Белецкого, – объяснила Снежана.
– Понятно, – опять кивнула вдова, – а чего рыдаете-то?
– Меня муж бросил.
– И что? – опять не поняла вдова.
– Я не понимаю почему. Я ему изменила. Давно. Он узнал только недавно. И ушел.
